лучше не думать!" - бессвязно пронеслось в голове Карсавиной, и она долго и
нежно поцеловала его в губы.
говорит.
Санин долго и грустно смотрел ей вслед, и ему было больно от провидения тех
напрасных страданий, которые она должна была перенести и выше которых, как
он думал, стать не могла.
ее не стало видно, Санин с силой вскочил в лодку, и под могучими
торжествующими ударами весел вода шумно и весело забурлила вокруг. На
широком месте реки, среди белого волнующегося тумана, под утренним небом,
Санин бросил весла, вскочил во весь рост и изо всех сил громко и радостно
закричал.
криком.
XL
короткого мертвого сна, рано утром, проснулась внезапно, вся больная и, как
труп, холодная. Казалось, что отчаяние не спало в ней и ни на одну секунду
не было забвения того, что было. Она остро смотрела вокруг и молча,
внимательно обводила глазами всякую мелочь, как будто отыскивая, что
изменилось со вчерашнего дня.
и окна, и пол, и мебель, и светловолосая голова Дубовой, крепко спавшей на
другой кровати. Все было просто, как всегда, и только ее бледное платье,
смятое и брошенное на стул, говорило о чем-то.
проступать мертвенная бледность, и ее черные брови вырисовывались так
отчетливо, точно лицо ее по-вчерашнему осветилось луной.
нею все пережитое и ярче всего, как на утре шла она по еще спящим улицам
предместья. Солнце, только что показавшееся над крышами и заборами,
поседевшими от росы, светило ослепительно беспощадно, как никогда. Сквозь
запертые ставни, точно сквозь притворно прикрытые веки, следили за ней
враждебные окна мещанских домов и оглядывались вслед одинокие прохожие. А
она шла под утренним солнцем, путаясь в подоле длинной юбки и еле удерживая
в руках свою зеленую плюшевую сумочку. Шла, как преступница, вдоль заборов,
неровными колеблющимися шагами.
глазами, высыпал ей на дорогу и провожал гиком, смехом и хлещущими, как
кнуты, подлыми словами, ей было бы уже все равно, и она так же шла бы
вперед, шатаясь под ударами, без цели и смысла, с опустелой тоской в душе.
воду, Карсавина вдруг уразумела, какая страшная тяжесть навалилась на ее
женские гнущиеся плечи, и отчаяние стало ее сердцем, разумом и жизнью. Она
вскрикнула, упустила свою сумочку в мокрый песок и схватилась за голову.
своей воли у нее не стало.
необыкновенное, безумно захватывающее, такое сильное, как никогда, а теперь
нельзя было понять, как это могло случиться и как она могла забыться до
потери стыда, разума и другой, казалось, наполнявшей всю жизнь, любви.
выскользнула из-под одеяла, и, неслышно двигаясь, стала одеваться, чувствуя,
как при малейшем движении Дубовой все тело обвивается холодом.
сад, где ярко зеленели и желтели омытые утром деревья.
Если бы кто-нибудь мог развернуть ее душу и читать ее, как книгу, он пришел
бы в ужас.
чувство и движение были полны озаренной солнцем страстной крови, клубились
чудовищные образы. Мысль о самоубийстве надвигалась на сознание черная и
неподвижная, страстная тоска о том, что потеряна чистая и светлая любовь к
Юрию, сжимала сердце, и все заливала мутная волна страха перед массою
знакомых и незнакомых человеческих лиц, стоящих перед нею.
отдать ему всю жизнь и потом уйти куда-то навсегда. То подавлял ее ужас
увидеть Юрия и хотелось умереть, не сходя с места, просто перестав жить. То
мелькала мысль, что еще как-то можно поправить все, что вчерашняя ночь не
может быть, чтобы существовала в самом деле, но, как дикий вопль, в душе
проносилось воспоминание о своей наготе, о тяжести мужского тела, о
мгновенном жгучем забытье, и растерянная, оглушенная непререкаемой силой
бывшего Карсавина лежала грудью на подоконнике, без сил и без мысли.
вскрик подруги.
подошла к ней.
спросила она.
улыбнулись и, как ей показалось, чужой голос чересчур весело ответил:
воспоминание о прежней свободной и смелой девушке. То была одна, а теперь
стала другая, и эта другая была лжива, труслива и грязна. Когда Дубова
умывалась и одевалась, Карсавина тайком смотрела на нее, и подруга казалась
ей светлой и чистой, а сама она темной, как раздавленное пресмыкающееся.
Чувство это было так сильно, что даже та часть комнаты, где двигалась
Дубова, казалась Карсавиной освещенной солнцем, а ее угол тонул в сырой и
липкой тьме. Карсавина вспомнила, как высоко над стареющей, бесцветной
подругой чувствовала она себя в ореоле своей молодости, красоты и чистоты, и
тоска плакала в ней крупными, как капли крови, слезами безнадежной утраты.
как будто весела. Она надела красивое синее платье, шляпу, взяла зонтик и
пошла в школу своими обычными, точно падающими, шагами. Там пробыла она до
обеда, а потом пришла домой.
солнцем, улыбались страстными губами и говорили о пустяках. Но в Лиде
поднималась болезненная ненависть к счастливой беззаботной девушке, а
Карсавина завидовала счастью быть такой прекрасной, веселой и свободной, как
Лида.
и неподвижно смотреть на свет, тепло сада, доживающего последние летние дни.
больную усталость.
повторяла она себе.
трогая руками ветви кустов, точно здороваясь с ними. Откинувшись назад и
прижав книгу к груди, Карсавина дико смотрела на него, пока Санин медленно
подходил к окну.
встать и опомниться в полуобморочном хаосе чувств, Санин повторил с
настойчивою лаской:
крикнуть, встать, уйти, и, теряя волю, она тихо ответила:
делать, куда идти и как.
ему вслед. Она несколько секунд простояла неподвижно, крепко сжав руки.
Потом вдруг суетливо задвигалась и, даже подобрав платье, чтобы было ловчее
идти, вышла из дому.
Еще издали Карсавина увидела Санина, стоявшего на дорожке. Он улыбался ей, и
под его взглядом девушке стало трудно и стыдно идти: ей казалось, что платье
уже не скрывает ее от Санина, и ему видно каждое движение уже знакомого ему
ее нагого тела. И чувство беспомощности и стыда так возросло в ней, что
Карсавиной стало страшно сада и света. Чуть не падая, торопясь, она подошла
и стала так близко, чтобы он не мог видеть ее всю, с головы до ног.
и там почти посадил к себе на колени, сам полусидя на пне старой яблони.
Лукьяненко Сергей
Контровский Владимир
Афанасьев Роман
Курылев Олег
Шилова Юлия
Лукин Евгений