Чтение 60–й страницы книги ~Сорок пять~

Глава 1

ОПЯТЬ БРАТ БОРРОМЕ

Было около десяти часов вечера, когда господа депутаты, довольно
огорченные, стали расходиться и на каждом углу, где им надо было сворачивать
к своим домам, прощались друг с другом, обмениваясь поклонами.

Никола Пулен жил дальше всех; он одиноко шагал домой, погруженный в
размышления о своем затруднительном положении, заставившем его испустить то
самое восклицание, которым начался последний абзац нашей последней главы.

Действительно, день был полон событий для всех и в особенности для него.

Итак, он возвращался домой, еще весь дрожа от того, что ему довелось
услышать, говоря себе, что, если Тень сочла необходимым донести о Венсенском
заговоре, Робер Брике никогда не простил бы ему, если бы он утаил план
действий, который Лашапель-Марто так простодушно изложил г-ну де Майену.

Когда Никола Пулен, по-прежнему погруженный в размышления, дошел до
середины улицы Пьер-о-Реаль, представлявшей собой проход шириной четыре
фута, на углу Нев-Сент-Мари он увидел бежавшего ему навстречу монаха в
поддернутой до колен рясе.

Пришлось посторониться, так как двоим здесь было не разойтись.

Никола Пулен надеялся, что монашеское смирение с готовностью уступит
середину дороги ему, человеку военному, но ничего подобного не произошло;
монах бежал как загнанный олень; он бежал так стремительно, что мог бы
пробить стену на своем пути, поэтому Никола Пулен, чтобы не быть сбитым с
ног, ругаясь, посторонился.

И тотчас в этом футляре, замкнутом стенами домов, началась та
раздражающая суетня, когда двое в нерешительности стараются пройти, не задев
друг друга, и неизменно попадают друг другу в объятия.

Пулен ругался, монах божился, и наконец священнослужитель, более
нетерпеливый, чем офицер, обхватил Пулена вокруг туловища, чтобы прижать его
к стене.

И вот тогда, уже готовясь обменяться тумаками, они узнали друг друга.

- Брат Борроме! - сказал Пулен.

- Господин Никола Пулен! - воскликнул монах.

- Как поживаете? - спросил Пулен с восхитительным добродушием и
неуязвимой мягкостью истого парижскою буржуа.

- Отвратительно, - ответил монах, которому, казалось, гораздо труднее
было успокоиться, чем мирному Пулену, - потому что вы меня задержали, а я
очень тороплюсь.

- Что вы за дьявольский парень! - ответил Пулен. - Всегда воинственный,
как римлянин! Куда вы так спешите в столь поздний час, черт вас возьми!
Монастырь горит, что ли?

- Нет, я тороплюсь к госпоже герцогине, чтобы поговорить с Мейнвилем.

- К какой герцогине?

- Мне кажется, есть только одна герцогиня, у которой можно поговорить с
Мейнвилем, - сказал Борроме, который хотел сначала прямо сказать все
судейскому чиновнику, так как тот мог бы его выследить, но в то же время ему
не хотелось быть слишком откровенным с любопытным.

- В таком случае, - продолжал Никола Пулен, - что вам нужно от госпожи де
Монпансье?

- Ах, боже мой, все очень просто, - сказал Борроме, ища подходящего
ответа, - госпожа герцогиня просила нашего уважаемого настоятеля стать ее
духовником; он согласился, потом его охватили сомнения, и он отказался.
Свидание было назначено на завтра; я должен от имени дома Модеста Горанфло
передать герцогине, чтобы она на него не рассчитывала.

- Очень хорошо, но вы направляетесь совсем не к дворцу Гизов, мой дорогой
брат; я бы даже сказал, что вы идете в прямо противоположном направлении.

- Правильно, - ответил брат Борроме, - я как раз оттуда и иду.

- Но куда же вы тогда идете?

- Мне сказали во дворце, что госпожа герцогиня поехала к господину де
Майену, который прибыл сегодня и остановился во дворце Сен-Дени.

- Правильно. Действительно, - сказал Пулен, - герцог во дворце Сен-Дени,
и герцогиня у него; но, куманек, зачем вы хитрите со мной? Не принято
посылать казначея с монастырскими поручениями.

- Почему же нет, ведь поручение-то к принцессе?

- Во всяком случае, вы, доверенное лицо Мейнвиля, не можете верить в
разговоры об исповеди госпожи герцогини Монпансье?

- А чему же мне верить?

- Черт возьми, дорогой, вы очень хорошо знаете, каково расстояние от
монастыря до середины дороги, раз уж вы заставили меня его измерить:
берегитесь! Вы мне сообщили так мало, что я могу подумать слишком много!

- И напрасно, дорогой господин Пулен; я больше ничего не знаю. А теперь
не задерживайте меня, прошу вас, а то я не застану госпожу герцогиню.

- Она же вернется к себе домой. Вам было бы проще всего подождать там.

- Ах ты, боже мой, - сказал Борроме, - я не прочь повидать и господина
герцога.

- Ну вот еще!

- Ведь вы же его знаете: если только я упущу его и он уедет к своей
любовнице, до него уж никак не добраться.

- Это другое дело. Теперь, когда я знаю, с кем у вас дела, я вас пропущу;
прощайте, желаю удачи!

Борроме, увидев, что дорога свободна, бросил Никола Пулену в ответ на все
его пожелания беглое "прощайте" и помчался вперед.

- Ну-ну, опять что-то новенькое, - сказал себе Никола Пулен, глядя вслед
постепенно исчезающей во тьме рясе монаха, - но на кой черт мне знать, что
происходит? Неужели я вхожу во вкус того, что вынужден делать! Фу-у!

И он пошел спать не с тем спокойствием, какое дает человеку чистая
совесть, но с уверенностью, которую нам придает во всех жизненных
обстоятельствах, какие бы шаткие они ни были, поддержка человека, стоящего
выше нас.

В это время Борроме продолжал бежать с быстротой, которую придает
стремление наверстать упущенное время.

Он очень хорошо знал привычки господина де Майена, и у него имелись
причины торопиться, которые он совсем не считал нужным объяснять г-ну Никола
Пулену.

Во всяком случае, он добежал, задыхаясь и весь в поту, до дворца Сен-Дени
как раз в тот момент, когда герцог и герцогиня переговорили о важных делах и
г-н де Майен прощался с сестрой, чтобы, освободившись, поехать к той даме,
живущей в Сите, на которую имел основание жаловаться Жуаез.

Основательно обсудив прием короля и план десяти, брат и сестра убедились
в следующем:

Король ничего не подозревал, и напасть на него становилось день ото дня
все легче.

Самое важное было организовать отделения Лиги в северных провинциях, пока
король не оказывал помощи брату и совсем пренебрегал Генрихом Наваррским.

Из этих двух врагов следовало бояться только герцога Анжуйского с его
потаенным честолюбием; что же касается Генриха, то через хорошо
осведомленных шпионов было известно, что у него три или четыре любовницы и
он совершенно поглощен любовными делами.

- Париж подготовлен, - громко говорил Майен, - но союз с королевской
семьей придает силу политикам и подлинным роялистам; надо подождать ссоры
между королем и его союзниками; непостоянный характер Генриха, несомненно,
очень скоро приведет к разрыву. А так как нас ничто не торопит, - продолжал
говорить Майен, - подождем.

- А я, - тихо говорила герцогиня, - нуждалась в десятке людей, рассеянных
по всем кварталам Парижа, чтобы поднять Париж после намеченного мною удара;
я нашла этих десять человек, и мне больше ничего не нужно.

Только они успели произнести - один свой монолог, другая свои замечания в
сторону, - как внезапно вошел Мейнвиль с сообщением, что Борроме хочет
говорить с герцогом.

- Борроме! - удивленно сказал герцог. - Кто это?

- Монсеньер, - ответил Мейнвиль, - это тот, кого вы мне послали из Нанси,
когда я просил у вашей светлости направить ко мне одного умного человека, а
другого - деятельного.

- Я вспоминаю, я вам ответил, что у меня есть человек, обладающий обоими
качествами, и послал вам капитана Борровилля. Разве он переменил имя и
теперь зовется Борроме?

- Да, монсеньер, он переменил в имя и форму; его зовут Борроме, и он
монах монастыря святого Иакова.

- Борровилль - монах?

- Да, монсеньер!

- Почему же он стал монахом? Дьявол, наверно, здорово веселится, если
узнал его под рясой.

- Почему он монах?

Герцогиня сделала Мейнвилю знак молчать.

- Вы это узнаете позже, - продолжал тот, - это наша тайна, монсеньер, а
пока что послушаем капитана Борровилля или брата Борроме, как вам угодно.

- Да, тем более что этот визит меня беспокоит, - сказала г-жа Монпансье.

- Признаюсь, и меня тоже, - ответил Мейнвиль.

- Тогда впустите его, не теряя ни минуты, - добавила герцогиня.

А герцог колебался между желанием выслушать посланца и боязнью не попасть
на свидание с любовницей.

Он смотрел на дверь и на стенные часы.

Дверь открылась, на часах пробило одиннадцать.

- А, Борровилль, - сказал герцог, который, несмотря на дурное настроение,
не был в силах удержаться от смеха, - как вы перерядились, мой друг.

- Монсеньер, я действительно неважно себя чувствую в этом чертовском
обличье; но раз нужно, значит, нужно, как говорил герцог Гиз-отец.

- Во всяком случае, не я напялил на вас эту рясу, Борровилль, - сказал