похлебки и выпили ведро чаю; в обед съели ведро похлебки и выпили ведро
чаю; и сейчас на ужин мы съели больше чем по фунту мяса и дожидаемся с
нетерпением, когда вскипит наше ведро чаю. А ведро у нас большое, в форме
усеченного конуса. Мы бы, пожалуй, не прочь и сейчас сварить и съесть
ведро похлебки, но мы стесняемся, надо "экономить". Аппетиты у нас не
волчьи, а много больше; это что-то ненормальное, болезненное.
два года, а земля и мох. Все хорошо, но одна мысль по-прежнему не дает мне
покоя: зачем капитан не отправился с нами? Он не хотел оставить корабль,
он не мог вернуться "с пустыми руками". "Меня заклюют, если я вернусь с
пустыми руками". И потом эта детская, безрассудная мысль: "Если
безнадежные обстоятельства заставят меня покинуть корабль, я пойду к
земле, которую мы открыли". Мне кажется, последнее время он был немного
помешан на этой земле. Мы видели ее в апреле 1913 вода.
льда. Эх, "Св. Мария", вот бы куда, красавица, тебе попасть! Тут бы ты
пошла чесать, не надо и машины!
острова, сделали замечательную находку. Недалеко от моря они увидали
небольшой каменный холм. Их поразила правильная форма этого холма. Подойдя
ближе, они увидали недалеко бутылку из-под английского пива с
патентованной, завинчивающейся пробкой. Ребята сейчас же разбросали холм и
скоро под камнями нашли железную банку. В банке оказался очень хорошо
сохранившийся английский флаг, а под ним такая же бутылка. На бутылке была
приклеена бумажка с несколькими именами, а внутри - записка на английском
языке. Кое-как, соединенными усилиями, вместе с Нильсом мы разобрали, что
английская полярная экспедиция под начальством Джексона, отойдя в августе
месяце 1897 года от мыса Флора, прибыла на мыс Мэри Хармсворт, где и
положила этот флаг и записку. В конце сообщалось, что на судне "Виндворд"
все благополучно.
Мэри Хармсворт. Это юго-западная оконечность Земли Александры. Завтра мы
предполагаем перейти на южный берег острова и отправиться к мысу Флора, в
имение этого знаменитого англичанина Джексона.
леднику и тащить за собой груз, или разделиться на две партии, из которых
одна шла бы на лыжах по леднику, а другая, в пять человек, плыла бы вдоль
ледника на каяках. Мы избрали этот последний способ передвижения.
к месту нашей стоянки, и Нильса так далеко отнесло течением, что двоим
пришлось отправиться ловить его. Я смотрел в бинокль и видел, как Нильс
убрал весло и с самым беспомощным видом смотрел на идущий к нему на
выручку каяк. Нильс очень болен, иначе я не могу объяснить его поведение.
Да и вообще он стал какой-то странный: походка нетвердая и сидит все время
в стороне. На ужин мы сегодня сварили двух нырков и одну гагу.
Гранта и ожидать береговую партию. Ночью прояснилось. Впереди, на ONO,
кажется совсем недалеко, виден за сплошным льдом скалистый остров. Неужели
это Нордбрук, на котором и есть мыс Флора? Приближается время, когда
выяснится, прав ли я был, стремясь к этому мысу? Двадцать лет - срок
большой. Может быть, там за это время и следа не осталось от построек
Джексона? Но что было делать иначе? Делать большой обход? Да разве
выдержали бы его мои несчастные, больные спутники, в лохмотьях,
пропитанных ворванью и полных паразитов?
Ждать я больше не могу. Нильс едва ходит, и Корольков немногим лучше его.
Дунаев хотя и жалуется на ноги, но у него не заметно той страшащей меня
апатии, того упадка сил, как у Нильса и Королькова. Что могло задержать
пешеходцев? Не знаю, но оставаться здесь дольше - это верная смерть.
что Нильс уже не может ходить; он падал и старался ползти на четвереньках.
Устроив нечто вроде палатки, мы затащили туда Нильса и закутали в наше
единственное одеяло. Он все намеревался куда-то ползти, но потом
успокоился. Нильс - датчанин. За два года службы на "Св. Марии" он
научился хорошо говорить по-русски. Но со вчерашнего дня он забыл русскую
речь. Больше всего поражают меня его бессмысленные, полные ужаса глаза -
глаза человека, потерявшего рассудок. Мы сварили бульон и дали ему
полчашки. Он выпил и лег. Жаль хорошего матроса, очень неглупого,
старательного. Все легли спать, а я, взяв винтовку, пошел посмотреть с
утесов на мыс Флора.
которое мы завернули его. Лицо его было спокойно и не обезображено
предсмертными муками. Часа через два мы вытащили своего успокоившегося
товарища и положили его на нарту. Могила была не глубока, так как земля
сильно промерзла. Никто из нас не поплакал над этой одинокой далекой
могилой. Смерть этого человека не очень поразила нас, как будто произошло
самое обычное дело. Конечно, это не было черствостью, бессердечием. Это
было ненормальное отупение перед лицом смерти, которая у всех нас стояла
за плечами. Как будто и враждебно поглядывали мы теперь на следующего
"кандидата", на Дунаева, мысленно гадая, "дойдет он или уйдет ранее". Один
из спутников даже как бы со злостью прикрикнул на него: "Ну, ты чего
сидишь, мокрая курица? За Нильсом, что ли, захотел? Иди, ищи плавник,
шевелись!" Когда Дунаев покорно пошел, то ему еще вдогонку закричали:
"Позапинайся у меня, позапинайся!" Это не было озлоблением против Дунаева.
Не важен был теперь и плавник. Это было озлобление против болезни,
забирающей товарища, призыв бороться со смертью до конца. Запинание, когда
ноги подгибаются, как парализованные, очень характерно. Потом начинает
плохо слушаться язык. Больной начинает старательно выговаривать некоторые
слова, но, видя, что из этого ничего не выходит, как будто смущается и
умолкает.
Иване Львовиче. Я больше не сомневаюсь, что он немного помешан на этой
земле, которую мы открыли. В последнее время он постоянно упрекал себя в
том, что не отправил партию, чтобы исследовать ее. Он сказал о ней и в
своей прощальной речи. Никогда не забуду этого прощанья, этого бледного,
вдохновенного лица с делеким взглядом! Что общего с прежним румяным,
полным жизни человеком, выдумщиком анекдотов и забавных историй, кумиром
команды, с шуткой подступавшим к любому, самому трудному делу? Никто не
ушел после его речи. Он стоял с закрытыми глазами, как будто собираясь с
мыслями, чтобы сказать прощальное слово. Но вместо, слов вырвался чуть
слышный стон, и в углу глаз сверкнули слезы. Он заговорил сперва
отрывисто, потом все более спокойно: "Нам всем тяжело провожать друзей, с
которыми мы сжились за два года нашей борьбы и работы. Но мы должны
помнить, что хотя основная задача экспедиции не решена, все же мы сделали
немало. Трудами русских в историю Севера записаны важнейшие страницы -
Россия может гордиться ими. На нас лежала ответственность - оказаться
достойными преемниками русских исследователей Севера. И если мы погибнем,
с нами не должно погибнуть наше открытие. Пускай же ваши друзья передадут,
что трудами экспедиции к России присоединена обширная земля, которую мы
назвали "Землей Марии". Он помолчал, потом обнял каждого из нас и сказал:
"Мне хочется сказать вам не "прощайте", а "до свиданья".
каяках и четверо где-то на Земле Александры.
двух-трех милях от мыса Флора, когда подул сильный NO ветер, который
быстро стал крепчать и через полчаса дул, как из трубы, разводя крутую
зыбь. Незаметно в тумане мы потеряли из виду второй каяк, с Дунаевым и
Корольковым. Бороться с ветром и течением на этой зыби было невозможно, и
мы пристали к одному из айсбергов побольше, с подветренной стороны, влезли
на него и втащили каяк. Забравшись на айсберг, мы воткнули в его вершину
мачту и подняли флаг в надежде, что если Дунаев увидит его, то догадается
тоже взобраться на какую-нибудь льдину. Было довольно холодно, и мы,
порядком устав, решили лечь спать. Надев на себя малицы, мы легли на
вершине айсберга друг к другу ногами, так что ноги Максима находились у
меня в малице, за моей спиной, а мои ноги - в малице Максима, за его
спиной. Таким образом мы заснули и безмятежно спали 7-8 часов. Пробуждение
наше было ужасно. Мы проснулись от страшного треска, почувствовали, что
летим вниз, а в следующую минуту наш двуспальный мешок был полон водой, мы
погружались в воду и, делая отчаянные усилия выбраться из этого
предательского мешка, отбивались друг от друга ногами. Мы были в положении
кошек, которых бросили в воду, желая утопить. Не могу сказать, сколько
секунд продолжалось наше барахтанье, но мне оно показалось страшно
продолжительным. Вместе с мыслями о спасении и гибели в голове моей
пронеслись различные картины нашего путешествия: смерть Морева, Нильса,
четырех пешеходцев. Теперь пришла наша очередь, и никто никогда не узнает
об этом. В этот момент мои ноги попали на ноги Максима, мы вытолкали друг
друга из мешка, а в следующее мгновение уже стояли мокрые на подводной
"подошве" айсберга, швыряя на льдину сапоги, шапки, одеяла, рукавицы,
плававшие вокруг нас в воде. Малицы были так тяжелы, что каждую мы должны
были поднимать вдвоем, а одеяло так и не поймали - оно потонуло. Напрасно
я ломал себе голову - что же нам теперь делать? Ведь мы замерзнем! Как бы
в ответ на наш вопрос, с вершины полетел в воду наш каяк, который или
сдуло ветром, или под которым подломился лед, как подломился он под нами.
Теперь мы знали, что делать! Мы выжали свои носки и куртки, надели их
опять, побросали в каяк все, что у нас осталось, сели и давай грести! Боже
мой, с каким остервенением мы гребли! Только это, я думаю, и спасло нас.
Часов через шесть мы подошли к мысу Флора..."
интересную карту. У нее был старомодный вид, и я подумал, что она похожа
Перумов Ник
Прозоров Александр
Конан-Дойль Артур
Роллинс Джеймс
Плотников Александр
Березин Федор