Чтение 60–й страницы книги ~Сердца в Атлантиде~

любви.

- Я не мазал кремом дверь Душки, - сказал я, озлясь еще больше.

- Угу. Но ты играешь в карты с жопой, который ее намазал. И тем самым
придаешь ему убедительности, - По-моему, я в первый раз услышал такое
применение этого слова, которое продолжало делать все более помоечную
карьеру в семидесятых и в прококаиненных восьмидесятых. Главным образом в
политике. Мне кажется, "убедительность" сгорела со стыда в 1986-м, как раз
тогда, когда радикалы шестидесятых, маршировавшие против войны, бесстрашные
борцы за расовое равенство, начали открывать для себя дутые акции, образ
жизни Марты Стюарт, а также Стейр-Мастера. - Зачем ты даром тратишь время?

Такая прямолинейность меня ошарашила, и я, как понимаю теперь задним
числом, сморозил невероятную глупость:

- А у меня уйма времени, чтобы тратить его даром.

Джонс кивнул, словно ничего другого и не ожидал. Он снова двинулся вперед
и обогнал меня на своем обычном рывке - голова опущена, спина сгорблена,
слипшиеся волосы мотаются, "Социология" крепко зажата под мышкой. Я
остановился, ожидая, что она снова выпрыгнет на свободу. На этот раз пусть
толкает ее костылем - я вмешиваться не стану.

Но она не выпрыгнула, а когда он добрался до двери Холиуока, поборолся с
ней и наконец проковылял внутрь, я пошел своей дорогой. Набрав полный
поднос, я сел рядом с Кэрол Гербер и остальной посудомоечной командой. То
есть в максимальном удалении от Стоука Джонса, что вполне меня устраивало.
Помню, он сел в стороне и от остальных физически неполноценных ребят. Стоук
Джонс сидел в стороне от всех. Клинт Иствуд на костылях.

Глава 9

Обедающие начали собираться в пять. В четверть шестого посудомоечная
команда работала уже вовсю, и так продолжалось час. Многие ребята из
общежития отправлялись на субботу и воскресенье домой, но оставшиеся
являлись в субботний вечер все, чтобы есть фасоль с сосисками и кукурузным
хлебом. На десерт было "Джелло", излюбленный десерт Дворца Прерий. Если
повар был в ударе, мы получали этот полуфабрикат с кусочками фруктов,
застывшими в желе.

Кэрол занималась ножами, вилками, ложками, и едва горячка начала спадать,
она вдруг, трясясь и пошатываясь от смеха, повернулась спиной к конвейеру.
Щеки у нее стали ярко-пунцовыми. То, что плыло на нем, было работой Скипа.
Попозже вечером он в этом признался, но я догадался сразу же. Хотя учился он
на педагогическом отделении и, вероятнее всего, ему суждено было преподавать
историю и тренировать бейсболистов в доброй старой и родной школе, пока в
возрасте пятидесяти девяти лет или около того его не убил бы настоянный на
алкоголе инфаркт, по праву Скип должен был бы заниматься искусством.., и,
возможно, занялся бы, не происходи он от пяти поколений фермеров, которые
изъяснялись на дремучем диалекте. Он был не то вторым, не то третьим в их
разветвившейся семье (чьей религией, как-то сказал Скип, был ирландский
алкоголизм), вообще поступившим в колледж. Клан Кирков мог - и то еле-еле -
представить, что кто-то в их семье станет учителем, но никак уж не
художником или скульптором. И в свои восемнадцать Скип видел не дальше них.
Он знал только, что не совсем подогнан к отверстию, в которое пытался
ввинтиться, и потому что-то не давало ему покоя, заставляло забредать в
чужие комнаты, просматривать долгоиграющие пластинки и критиковать
музыкальные вкусы практически всех.

К 1969 году он уже лучше понимал, кто он и что он такое. Именно в том
году он сотворил из папье-маше вьетнамскую семью, которую подожгли в
заключение митинга в защиту мира перед Фоглеровской библиотекой, пока из
взятых взаймы усилителей неслось "Сплотимся", а хиппи в нерабочее время
извивались в ритме, как первобытные воины после охоты. Видите, как все это
перемешалось у меня в памяти? Это была Атлантида - вот единственное, что я
знаю наверняка, - в самой глубине, на дне океана. Картонная семья горела,
протестующие хиппи декламировали нараспев: "Напалм! Напалм! Дерьмо с небес!"
в такт своей пляски и вскоре начали швырять - сначала яйца, потом камни.

Но в тот вечер осенью 1966 года не картонная семья заставила Кэрол
залиться смехом, а непристойный человечек-колбаска, стоящий на Маттергорне
из запеченной фасоли холиоукской столовой. Из надлежащего места лихо торчал
ершик для чистки трубок, Ъ руке у него был флажок Университета штата Мэн, на
голове - клочок голубого платка, сложенный в подобие шапочки первокурсника.
На подносе перед ним красовался призыв, тщательно выложенный хлебными
крошками:

"ЕШЬТЕ БОЛЬШЕ МЭНСКОЙ ФАСОЛИ!"

Во время моего дежурства в посудомойной Дворца конвейер доставлял немало
съедобных художественных произведений, но, по-моему, это был неоспоримый
шедевр из шедевров. Стоук Джонс, несомненно, назвал бы его пустой тратой
времени, но, мне кажется, тут он ошибся бы. Все, что способно заставить вас
смеяться тридцать лет спустя, - не пустая трата времени. По-моему, это
что-то очень близкое к бессмертию.

Глава 10

Я отметил уход, спустился по пандусу за кухней с последним пакетом мусора
и бросил его в один из четырех мусоросборников, которые выстроились в ряд
позади столовой, точно четыре куцых товарных вагона из стали.

Обернувшись, я увидел, что возле угла здания стоит Кэрол Гербер с парой
ребят - они курили и смотрели на восходящую луну. Ребята ушли, когда я
направился туда, вытаскивая пачку -"Пелл-Мелл" из кармана куртки.

- Эй, Пит, съешь еще мэнской фасоли, - сказала Кэрол и засмеялась.

- Угу. - Я закурил сигарету, а потом, не думая, не взвешивая, сказал:

- В Хоке сегодня крутят пару богартовских фильмов. Начало в семь. Мы как
раз успеем. Хочешь пойти?

Она затянулась, не отвечая, но продолжала улыбаться, и я знал, что она
скажет "да". Немного раньше я хотел только одного: вернуться в гостиную и
сесть за "черви". Однако теперь, когда я был не там, игра больше не казалась
такой уж увлекательной. Неужели я разгорячился до того, что обещал вышибить
из Ронни Мейлфанта все сопли? Вроде бы да - я помнил это достаточно ясно, -
но в вечерней прохладе рядом с Кэрол мне было трудно понять почему.

- У меня дома есть мальчик, - сказала она.

- Это что - "нет"?

Она покачала головой, все еще с легкой улыбкой. Дымок ее сигареты
проплывал мимо се лица. Ее волосы без сетки, которую девушки обязательно
надевали в посудомойной, чуть колыхались надо лбом.

- Это информация. Помнишь "Пленного"? "Номер Шестой, нам нужна..,
информация".

- У меня есть девушка дома, - сказал я, - Тоже информация.

- У меня есть еще работа - репетирую по математике. Я обещала сегодня
позаниматься часок с девушкой со второго этажа. Дифференциальное исчисление.
Алгебра. Она безнадежна и хнычет, но это шесть долларов за час. - Кэрол
засмеялась. - Ну вот! Мы обмениваемся информацией как одержимые.

- Но Боги это ничего хорошего не сулит, - сказал я, но был спокоен: я
знал, что мы увидим Боги в этот вечер. По-моему, еще я знал, что в нашем
будущем будут романтические отношения. И у меня возникло странное ощущение
легкости, будто какая-то сила поднимала меня над землей.

- Я могла бы позвонить Эстер из Хока и перенести дифференцирование с
девяти на десять, - сказала Кэрол. - Эстер - крайне тяжелый случай. Никогда
никуда не ходит. Сидит почти все время в бигудях и пишет письма домой, как
все в колледже трудно. Хотя бы первый фильм успеем посмотреть.

- Вот и хорошо, - сказал я.

Мы пошли в сторону Хока. Да, это были деньки! Не требовалось вызывать
няню к детям, выпускать собаку, кормить кошку и включать сигнализацию. Вы
просто шли, куда и когда хотели.

- Получается что-то вроде свидания? - спросила она немного погодя.

- Ну, - сказал я, - пожалуй.

Мы проходили мимо Восточного корпуса, и по дорожкам к клубу шли другие
ребята.

- Отлично, - сказала она. - А то я ведь оставила сумочку у себя в комнате
и не могу заплатить за себя.

- Не беспокойся. Я богач. Порядочно выиграл сегодня в карты.

- В покер?

- В "черви". Знаешь такую игру?

- Шутишь? Я провела три недели в лагере "Виннивинья" на озере Джордж в то
лето, когда мне было двенадцать. Лагерь Ассоциации молодых христиан - лагерь
для неимущих ребят, называла его моя мать. Чуть не каждый день лил дождь, и
мы только дулись в "черви" и охотились на Стерву. - Ее глаза смотрели
куда-то вдаль, как бывает, когда люди спотыкаются о какое-то воспоминание,
будто на туфлю в темноте. - "Ищите женщину в черном". Cherchez la femme
noire.

- Ну да, та самая, - сказал я, зная, что в эту минуту меня для нее тут
нет. Затем она вернулась, улыбнулась мне и достала сигарету из кармана
джинсов. Мы тогда много курили. Все мы. Тогда можно было курить в больничных
приемных. Я рассказал про это моей дочери, и она сначала отказалась мне
поверить.

Я тоже достал сигарету и дал огонька нам обоим. Такая хорошая минута; мы
глядим друг на друга над язычком пламени "Зиппо". Не так чудесно, как
поцелуй, но все равно хорошо. Я вновь ощутил ту же легкость, какую-то
поднимающую меня силу. Иногда поле твоего зрения расширяется, и ты
исполняешься надежды. Иногда кажется, будто ты способен видеть то, что за
углом, - и, может, так оно и есть. Это хорошие минуты. Я захлопнул
зажигалку, и мы пошли дальше, покуривая. Наши руки почти соприкасались - но
почти.

- О каких деньгах мы говорим? - спросила она. - Достаточно, чтобы сбежать
в Калифорнию, или все-таки поменьше?

- Девять долларов.