глазами: это было оскорбление, которого он не заслужил и которое должен был
перенести. Старик плохо помнил, как он вышел из приваловского дома, сел в
сани и приехал домой. Все промелькнуло перед ним, как в тумане, а в голове
неотступно стучала одна мысль: "Сережа, Сережа... Разве бы я пошел к этому
христопродавцу, если бы не ты!"
II
глаз полумрак; окна были задрапированы тяжелыми складками зеленой материи,
едва пропускавшими в комнату слабый свет. Все Лишние вещи были вынесены.
Несмотря на все предосторожности, в спальне пахло лекарствами. В соседней
комнате день и ночь дежурили сиделки. Больная лежала на большой кровати
черного дерева с серебряными украшениями, под полосатым пологом из восточной
шелковой материи. На батистовой подушке едва можно было рассмотреть бледное,
тонкое лицо Зоси. Глаза казались еще больше в темных кругах, кончик носа
обострился, недавно еще пухлые красивые губы болезненно обтянулись около
зубов. Роскошные белокурые волосы были острижены, и девушка походила теперь
на мальчика лет пятнадцати с тонким профилем и точно нарисованными бровями.
больная, слабым движением выпрастывая из-под одеяла похудевшую белую, как
мрамор, руку.
доктор, проверяя пульс больной по своим часам.
все фазисы болезни. Он сам теперь походил на больного: лицо осунулось, глаза
ввалились, кожа потемнела. В течение первых двух недель доктор не спал и
трех ночей.
же день после бала, хотя он ни слова не сказал о ней Ляховскому. Вместо
железных проволок у Зоси оказались самые бабьи нервы... Переход от девушки к
женщине разыгрался катастрофой в тот момент, когда доктор и Ляховский всего
менее ожидали его. Сквозь капризы и чудачества пробилось первое женское
чувство, хотя и оно скорее походило на прихоть, чем на серьезное душевное
движение. Доктора убивала мысль, что болезнь Зоси обязана своим
происхождением не разбитому чувству любящей женской души, а явилась
вследствие болезненного самолюбия. Как! Когда все и все преклонялось пред
ней, он, Лоскутов, один отнесся к ней совершенно равнодушно; мало того - он
предпочел ей другую... Доктор был глубоко убежден, что Зося совсем не любила
Лоскутова и даже не могла его полюбить, а только сама уверила себя в своей
любви и шаг за шагом довела себя до рокового объяснения. Даже в бреду имя
Лоскутова никогда не произносилось одно, а всегда рядом с именем Надежды
Васильевны. Гордость и ревность к сопернице - вот где таились главные корни
болезни.
естественному ходу болезненного процесса и устранять причины, которые могли
бы создать новые осложнения. Молодая натура стойко выдерживала неравную
борьбу с приступами болезни, но было несколько таких моментов, что доктор
начинал испытывать сомнения относительно счастливого исхода. Были даже
собраны два консилиума, но ученый ареопаг не пришел ни к каким новым
заключениям. Особенно страшны были две ночи, когда пламя жизни, казалось,
готово было совсем потухнуть... Зося металась в страшном бреду и никого не
узнавала; доктор сидел у ее изголовья и по секундам отсчитывал ход болезни,
как капитан, который ведет свой корабль среди бушующего моря. Он готов был
отдать полжизни, чтобы облегчить страдания этого молодого тела, но наука
была бессильна подать руку помощи, и оставалось только ждать.
нехорошо. Она металась на своей подушке.
легче...
таком положении откинулась на подушку; ей казалось, что она медленно
проваливается в какую-то глубокую яму, и только одна рука доктора еще в
состоянии удержать ее на поверхности земли.
глаз. - Впрочем, все доктора говорят это своим пациентам... Доктор, я была
дурная девушка до сих пор... Я ничего не делала для других... Не дайте мне
умереть, и я переменюсь к лучшему. Ах, как мне хочется жить... доктор,
доктор!.. Я раньше так легко смотрела на жизнь и людей... Но жизнь так
коротка, - как жизнь поденки.
недели. Утром рано, когда Зося заснула в первый раз за все время своей
болезни спокойным сном выздоравливающего человека, он, пошатываясь, вошел в
кабинет Ляховского.
серое лицо доктора с помутившимися глазами.
доктора и в порыве признательности покрыл ее поцелуями; из его глаз слезы
так и сыпались, но это были счастливые слезы.
III
говоря, он плыл по течению, которое с первого момента закружило его и
понесло вперед властной пенившейся волной. Когда он ночью вышел из
половодовского дома в достопамятный день бала, унося на лице следы безумных
поцелуев Антониды Ивановны, совесть проснулась в нем и внутренний голос
сказал: "Ведь ты не любишь эту женщину, которая сейчас осыпала тебя своими
ласками..."
люблю ее...
что Антонида Ивановна назначила ему свидание у матери. Появление Привалова
удивило и обрадовало Агриппину Филипьевну.
визита, и он несколько раз принимался извиняться, что обстоятельства не
позволяли ему быть у нее во второй раз, как он обещал.
Филипьевной, показался ему бесконечно длинным, и он хотел уже прощаться,
когда в передней послышался торопливый звонок. Привалов вздрогнул и слегка
смутился: у него точно что оборвалось внутри... Без сомнения, это была она,
это были ее шаги. Антонида Ивановна сделала удивленное лицо, застав
Привалова в будуаре maman, лениво протянула ему свою руку и усталым
движением опустилась в угол дивана.
Филипьевна дочь.
неохотно ответила Антонида Ивановна, сбоку вскидывая глазами на Привалова. -
А вы, Сергей Александрыч, конечно, веселились напропалую... после бала, -
уже с улыбкой прибавила она. - Мне Александр что-то рассказывал такое...
такие подробности, - строго заметила Агриппина Филипьевна.
человек. Бал расстроился в середине, вот они и отправились его
доканчивать...
Привалову, и когда Агриппина Филипьевна оставила наконец их вдвоем, он робко
подошел к ней, чтобы поцеловать протянутую руку.
губами к ее шее, - старуха догадалась сразу обо всем... Ты держишься
непростительно глупо! Хорошо, что нам нечего опасаться ее. Какое у тебя
сегодня глупое лицо.
успела принять свой обычный скучающий и ленивый вид, когда в гостиной
послышались приближавшиеся шаги maman. У Привалова потемнело в глазах от
прилива счастья, и он готов был расцеловать даже Агриппину Филипьевну.
Остальное время визита прошло очень весело. Привалов болтал и смеялся самым
беззаботным образом, находясь под обаянием теплого взгляда красивых глаз
Антониды Ивановны.
Привалов являлся как раз в то время, когда хозяину нужно было уходить из
дому, и он каждый раз упрашивал гостя подождать до его возвращения, чтобы
пообедать вместе. Это были счастливые минуты... Антонида Ивановна, проводив
мужа, забывала всю свою лень и дурачилась, как институтка.
загадочной натуре, тянувшей его в свои объятия всеми чарами любви. Антонида
Ивановна каждый раз являлась для него точно новой женщиной; она не
повторялась ни в своих ласках, ни в порывах страсти, ни в капризах. По
выражению ее лица нельзя было угадать, что она думает в настоящую минуту. С
самым серьезным лицом она болтала тысячи тех милых глупостей, какие умеют
говорить только женщины, чувствующие, что их любят; самые капризы и даже
вспышки гнева, как цветами, пересыпались самыми неожиданными проявлениями
загоравшейся страсти. Привалов пил день за днем эту сладкую отраву любви,
убаюканный кошачьими ласками этой женщины, умевшей безраздельно овладеть его
мягкой, податливой душой. Прежней Антониды Ивановны точно не существовало, а
Лондон Джек
Пехов Алексей
Куликов Роман
Жюль Верн
Каргалов Вадим
Сертаков Виталий