Чтение 60–й страницы книги ~Жюльетта~

осмотрели раны жертв. Не знаю почему, но в тот вечер Нуарсей больше, чем
обычно, был возбужден моим задом: он, почти не отрываясь, целовал его, играл
с ним как ребенок, поскуливая от восторга, впивался губами в задний проход и
раз двадцать кряду совершил со мной акт содомии при этом он то и дело
неожиданно выдергивал свой член из моей пещерки и совал его в рот девочкам,
потом снова набрасывался на меня и с силой бил меня по ягодицам, словом, он
настолько увлекся, что даже не удостоил вниманием мой клитор. Все это
чрезвычайно воспламеняло меня, и скоро мои друзья с восхищением наблюдали за
моим поведением, выходящим за все мыслимые пределы разврата. Но как могла я
удовлетворить свою похоть, имея в распоряжении троицу замученных детей и
двоих, выжатых как лимон, распутников со съежившимися членами? Я захотела
совокупиться со своими слугами прямо на глазах всех присутствующих, но
Сен-Фон, подогретый вином и дрожа от предвкушения жестокостей, возразил,
заявив, что не потерпит никакого вмешательства, правда, он добавил при этом,
что не стал бы возражать, если бы на месте лакеев оказалась парочка тигров,
и что, раз уж у нас есть свежее мясо, надо попробовать его, пока оно не
протухло. После этих слов он набросился на изящные ягодицы троих
очаровательных девочек: он щипал, кусал, царапал, рвал их на части кровь
уже лилась рекой, когда, повернувшись к нам с измазанным кровью членом,
прилипшим к животу, он сказал с сокрушительным видом, что сегодня неудачный
день, что он никак не может придумать, как удовлетворить свое желание.
- Сегодня мне ничего не приходит в голову, - признался он. - Давайте же
все вместе придумаем что-нибудь эдакое... ну, например, чтобы эти шлюхи три
дня мучались в жуткой предсмертной агонии.
- Ага, - оживилась я, - скажем так: вы кончите, когда они будут на
волосок от смерти, а затем, когда ваш пыл спадет, пощадите их.
- Мне досадно, - покачал он головой, - очень досадно видеть, Жюльетта,
что ты так плохо меня знаешь. Как сильно ты ошибаешься, мой ангел, если
полагаешь, что мои страсти - всего лишь приправа к моей жестокости. Я хотел
бы, наподобие Ирода, простирать свои злодеяния за пределы самой жизни я
впадаю в неистовство, когда мой член тверд, и я хладнокровно жесток после
того, как сброшу сперму. Вот взгляни сюда, Жюльетта, - продолжал злодей, -
видишь, как жажду я оргазма, поэтому сейчас мы будем по-настоящему пытать
этих сучек до тех пор, пока из меня не выйдет последняя капля, и тогда ты
увидишь, смягчусь я или нет.
- Вы очень возбуждены, Сен-Фон, - заметил Нуарсей, - и я вас понимаю.
Сперму необходимо сбросить во что бы то ни стало, и это надо сделать, не
теряя времени. Вот вам мой совет: насадим этих девиц на вертел, и, пока они
поджариваются на огне, Жюльетта будет ласкать нас и поливать эти аппетитные
кусочки мяса нашей спермой.
- О, небо! - вскричал Сен-Фон, который в это время терся членом о
кровоточащие ягодицы самой младшей и самой прелестной девочки. - Клянусь
вам, вот этой достанется больше всех.
- Правда? Какой же фокус вы для нее приготовили? - поинтересовался
Нуарсей, заново вставляя свой инструмент в мой задний проход.
- Скоро увидите, - отвечал министр.
И тут же с видом гурмана, принимающегося за любимое блюдо, приступил к
бедной девочке: один за другим сломал ей пальцы, переломал суставы рук и ног
и исколол все тело небольшим изящным стилетом.
- Мне кажется, - заметил Нуарсей, продолжая содомировать меня, - она
будет страдать еще больше, если ее проткнуть насквозь.
- Так мы и сделаем, - кивнул Сен-Фон. - Проткнем ее и будем
поворачивать, а то, лежа как пень, она вовсе не почувствует жара.
- Вы совершенно правы. Давайте и этих двоих зажарим таким же образом.
Я схватила одну, он - другую и, даже не потрудившись вытащить член из
моего ануса, за считанные минуты довел ее до такого же состояния, в каком
пребывала первая, замученная Сен-Фоном. Я последовала его примеру, и вскоре
все трое поджаривались на ярко пылавшем огне, а Нуарсей, посылая в небо
ужасные богохульные проклятия, разрядил свои семенники в мой задний проход
в тот же момент я схватила член Сен-Фона И окропила густым соком
искромсанные тела несчастных жертв самой чудовищной похоти, какую я до сих
пор встречала.
Мы выбросили три изуродованных трупа в канаву и возобновили пиршество.
Подкрепившись, распутники почувствовали новые желания в крови, мы
позвали моих лакеев, и они всю ночь трудились над ненасытными задницами
Сен-Фона и Нуарсея хотя все попытки поднять члены этих господ оказались
безрезультатны, их приступы словесного оргазма были исключительно яростны, и
я окончательно убедилась, что оба чудовища так же жестоки в выжатом
состоянии, как и в пылу страсти.
Через месяц после этого приключения Нуарсей представил меня женщине,
которую давно хотел сделать моей близкой подругой и наперсницей. Поскольку
его брак с Александриной вновь был отложен, на этот раз по причине тяжелой
утраты, которая постигла Сен-Фона, я не стану описывать эту прелестную
девушку, пока не дойду до соответствующего места в своей истории - когда она
оказалась в моем полном распоряжении. Я расскажу вам о мадам де Клервиль и о
всех стараниях, которые я приложила с тем, чтобы скрепить дружбу с этой
необыкновен ной женщиной.
Представляя нас друг другу, Нуарсей не пожалел самых восторженных
эпитетов. Мадам де Клервиль была высокая, великолепно сложенная красавица
ее взгляд, обыкновенно ласковый и приветливый, порой становился таким
жутким, что его трудно было вынести, а вот глаза, большие и темные,
постоянно таили в себе что-то жестокое, и вообще весь облик этой дамы был
скорее величавым, чем располагающим: несколько припухлый рот, чувственные
губы, волосы, черными волнами ниспадающие до коленей, безупречный прямой
нос, горделивые брови, царственная осанка, нежная атласная, хотя с небольшим
желтоватым оттенком кожа, и, наконец, роскошное, давно созревшее, но все еще
упругое тело словом, это была Минерва, одаренная красотой Венеры. Тем не
менее - потому, наверное, что я была много моложе, или красота моя была
призывнее и не было в ней надменности, - мужчины неизменно находили меня
гораздо привлекательнее. Мадам де Клервиль внушала благоговение - я
довольствовалась тем, что очаровывала, она требовала от мужчин восхищения -
я их соблазняла.
Помимо королевской внешности мадам де Клервиль обладала глубоким и
острым умом, имела поистине энциклопедические знания, и я не встречала ни
одной женщины, ни одного мужчины, которые были бы такими ярыми врагами
предрассудков, как она, и которые могли бы похвастать настолько философским
умом.
Она имела множество талантов, свободно говорила по-английски и
по-итальянски, была прирожденной актрисой, танцевала как Терпсихора,
обладала глубокими познаниями в химии и физике, писала милые стишки, недурно
рисовала, была начитана в истории, географию знала как свои пять пальцев,
неплохо музицировала, писала прозу как мадам Севинье {Маркиза де Севинье
(1626-1696), одна из самых знаменитых женщин XVII века, писательница, автор
"Писем".}, но в своих остроумных и язвительных замечаниях порой заходила
слишком далеко и причиняла тем самым немало страданий тем, кто не достиг ее
уровня, а такими были почти все окружавшие ее она не раз говорила мне, что
я единственная женщина, в которой она обнаружила хоть капельку истинного
ума.
Эта великолепная женщина уже пять лет как была вдовой. Она никогда не
рожала детей и чувствовала к ним отвращение, что в женщине всегда указывает
на недостаток чувствительности можно без преувеличения сказать, что по
отсутствию этого качества мадам де Клервиль не имела себе равных. Она
гордилась тем, что не пролила ни одной слезинки за всю свою жизнь и ни разу
не была тронута видом страждущих и обездоленных. "У меня бесстрастная
каменная душа, - говаривала она. - Я презираю любое чувство за исключением
удовольствия. Я - полновластная хозяйка всех движений и всех порывов своей
души все во мне беспрекословно подчиняется разуму, а это еще хуже для
окружающих, - продолжала она, - ибо разум мой страшен. Но я не жалуюсь: я
люблю свои пороки и ненавижу всяческую добродетель я - заклятый Враг всех
религий, всех богов и богинь, кто бы они ни были, меня не страшат ни
болезни, ни жизненные невзгоды, ни сама смерть, и когда ты сделаешь себя
такой, как я, ты будешь счастлива".
С подобным характером, как естественно предположить, мадам де Клервиль
имела немало горячих, но безутешных поклонников, и очень мало друзей и
подруг она верила в дружбу не более, чем в добродетель, и в добронравие -
не более, чем в Бога. Вместе с тем она обладала несметным богатством,
роскошным особняком в Париже и прелестным загородным поместьем, имела
всевозможные предметы роскоши и драгоценности и в том возрасте, когда
женщина подходит к критическому пику, отличалась железным несокрушимым
здоровьем. Если в этом мире и существует счастье, тогда оно, несомненно,
было сосредоточено в обладательнице стольких достоинств и природных даров.
Во время нашей первой встречи мадам де Клервиль была со мной
откровенна признаться, такая откровенность поразила меня в женщине,
которая, по ее словам, была абсолютно убеждена в своем превосходстве над
окружающими, однако и позже она никогда не относилась ко мне свысока.
- Нуарсей очень точно описал тебя, - сказала она, - и я вижу, что у нас
похожие вкусы, и мыслим мы одинаково, как будто рождены, чтобы жить вместе,
поэтому, объединив наши усилия, мы завоюем весь мир. Но прежде всего надо
убрать с пути всяческие границы и барьеры, которые изначально придуманы
только для дураков. Возвышенные натуры, гордые Души и холодные умы свободны
от этих уз, они знают, что счастье находится по другую сторону добра и зла,
и отважно шагают к нему, попирая презренные законы, пустые добродетели и
тупоумные религии тех жалких, ничтожных и грязных людишек, которые,
по-моему, только бесчестят Природу.
Несколько дней спустя Клервиль, от которой я уже потеряла голову,
пришла ко мне на ужин. И вот тогда - это была наша вторая встреча - мы
открыли друг другу свое сердце, признались в своих слабостях и своих самых
тайных чувствах. О, какую же богатую надуру обнаружила я в Клервиль! Мне
кажется, если есть на свете истинный порок, он должен был избрать центром
своей империи это развратное существо.