Чтение 60–й страницы книги ~В окопах Сталинграда~

начинают. В ее руках шприц - большой и блестящий. Я вижу, как медленно тает
в нем мутная, неприятная жидкость. Ее вгоняют мне в живот, но это совсем не
больно.

Докторша щупает ногу - зачем-то тянет ее. Фу-ты черт... Вырвать, что ли,
хочет?

- Осторожней, черт вас возьми!

- Новокаин,- не подымая головы, говорит кому-то докторша и быстро-быстро
маленькой ваткой смывает кровь с ноги.

- Запишите, Шура: средняя треть правой голени. Перелом. Огнестрельная,
сквозная. Раны чистые. Потеря крови незначительная. Первичная обработка...-
Круто поворачивается ко мне: - Санрота?

- Санрота,- вставляет Гаркуша - он все тут же, не уходит.

- Пишите - санрота.

Она опять берет в руки шприц и четыре или пять раз подряд втыкает его в
ногу ниже колена, деликатно оттягивая кожу. После этого я уже ничего не
чувствую в ноге - даже когда маленьким, сверкающим ланцетом аккуратные
пулевые дырочки превращаются в длинные, кровоточащие разрезы.

- Противостолбнячная сыворотка введена. Рассечение входного и выходного.
Риванол. Иммобилизация - шиной Крамера.

Все это она говорит быстро и отрывисто, как заученный урок, и на меня -
не на ногу, а на меня - обращает внимание, только когда прямая, как палка,
нога обмотана бинтами от пятки до таза.

- В госпитале гипс наложат. Страшного ничего. Месяца полтора-два
отдохнете, а там опять...- И на лице ее - только сейчас я замечаю, какое оно
утомленное,- появляется улыбка.- Следующий...

Меня снимают со стола.

В палатке - другой уже, поменьше - Гаркуша взбивает солому, раскладывает
одеяла - оказывается, он их штук пять с собой привез.

- Спасибо, Гаркуша. Иди. Мне хорошо.

- Там под подушкой я фляжку положил. Чтоб не скучали.

- Спасибо, Гаркуша. Не беспокойся.

- Это командир взвода Лисагор передали. Чтоб нас вспоминал, сказал.

- Спасибо. Поблагодари его. Не забудь.

- Обязательно.- И потоптавшись еще вокруг меня: - Не холодно?

- Нисколько. Все хорошо. Иди, иди. Он просовывает свою шершавую руку мне
под одеяло и пожимает пальцы.

- А жар у вас все-таки есть.- И немного еще помявшись: - Ну,
поправляйтесь... А кончится, еще привезем. Чтоб не скучно было.

И, весело подмигнув мне, уходит

Госпиталь, в который я попадаю после медсанбата,- незавидный госпиталь.
Маленький, тесный, бывшая школа. Лежат в коридорах прямо на соломе. Одеял не
хватает, простынь тоже, халатов и тапочек нет. Мы долго лежим в приемной,
ждем, когда натопят баню. Ругаемся на чем свет стоит. В машине намерзлись,
повязки сбились - сто километров по ухабистой дороге, держась за борта,
стиснув зубы - удовольствие ниже среднего.

Потом баня. В ней холодно, санитарок, чтоб обмыть нас, не хватает, в
перевязочную очередь. Ходячие захватили лучшее белье, а мы, лежачие, лежим в
рваных рубахах, засунув истории болезни под повязки. Опять ругаемся и ждем
своей очереди на стол. Сквозь поминутно хлопающую дверь видно, как суетятся
врачи в соседней комнате.

Раненых много, большинство из 64-й и 57-й армий, с той стороны кольца, с
юга, с севера.

- Пять суток везли... Всю душу вытрясли...- ворчит кто-то в углу.

- Шоферов бы всех этих на передовую. Разжирели... Торопятся куда-то...-
Это откуда-то уже из другого угла.

- И без курева все время... Там, говорят, получите. Дождешься...

- Повязка вся промокла к чертовой матери...

- Сестра, а, сестра... Двое суток не оправлялся.. Дала бы утку...

Сестры сбились с ног, проходы завалены ранеными, коптилки от сквозняков
поминутно гаснут.

В палату попадаю уже утром к завтраку. Маленькая, на пять человек,
командирская. Санитары ставят носилки посреди комнаты.

- Где свободная койка?

- Вон туда, на место Варламова. Посмотри только, переменили ли простыни.

Раненые, завернувшись в одеяла, сидят на койках - хлебают что-то из
глиняных мисочек. Один спит.

- Из какой армии?

- Шестьдесят второй.

- Не из тринадцатой гвардейской?

- Нет, сто восемьдесят четвертая.

Долговязый с раскосыми глазами парень, в коротких, чуть ниже колен
кальсонах, подсаживается на мою койку

- Ну-ну, рассказывай, сосед... Как там? Взяли вы уже баки?

- Черта с два...

- А наших не передвинули, не знаешь? Говорили, что правее вас поставят.

- Пока нет. Правее-девяносто вторая...

Еще двое подсаживаются, держа миски в руках между колен. Один безногий,
на костыле, с гвардейским значком на рубахе, востроглазый и вертлявый,
другой угреватый, но красивый. Черноглазый и курчавый.

- Нога, что ли? - спросил безногий.

- Нога.

- Осколком, пулей?

- Пулей. Из пистолета...

- Из пистолета?..

- Из пистолета.

- Где же это ты умудрился?

- Чего ж тут умудряться? Выстрелил фриц, и все. На то им и оружие дают.

- Кость цела?

- Голень ниже колена перебита.

- Полтора месяца как из пушки,- говорит раскосый и ставит миску на окно.-
Это если остеомиелита не будет

- Чего не будет?

- Остеомиелита. Это когда осколки в свищ лезут Костяные. Тогда, пока все
не вылезут, лежать будешь.

- А нерв задет? - спрашивает другой, похожий на грека.

- Черт его знает.

- Пальцы чувствуешь?

- Чувствую.

- А двигать можешь?

- Не пробовал.

- Попробуй.

- Как будто шевелятся.

- Твое счастье... У нас тут лежал один. Рана чепуховая - на десятый день
зажила, а нерв повредило - радиальный на правой руке. Дали год отпуска -
пока не восстановится.

- А он что - сам восстанавливается?

- Сам. Только медленно очень. По миллиметру в день. От места повреждения
до кончиков пальцев. А если порван, тогда сшивать надо - канитель дай боже.

- А вот у нас случай был,- перебивает раскосый и начинает рассказывать
бесконечную историю о том, как одному лейтенанту отбило член и как хирург
восстанавливал ему. Рассказывает он долго и подробно, со всеми деталями, но
слушают все его с удовольствием. В госпиталях вообще охотно говорят о
различного рода увечьях и ранениях и с особым удовольствием о своем
собственном. И где его ранило, и при каких обстоятельствах, и как на
плащ-палатке тащили, и как наркоз давали, а он не брался ("выпил я перед тем
малость"), и как осколок "вот такой величины" вытащили, и как в машинах
потом трясли...

- Тебя тоже трясли? - смеется курчавый.

- Дай бог. Все внутренности наизнанку.

- А через Волгу как? На лодке?

- Нет. На лошадях. Стала уже Волга.

- Ну?..

- Неделю как стала. В одном месте только не замерзла - полынья осталась -
против водокачки.

- Слава богу... Наладилось, значит, снабжение.

- Понемножку...

- И шамовка лучше?

- Не лучше, но больше. И хлеб вместо сухарей.

- Ну, а фрицы как? - перебивает безногий.

- Сидят. Огрызаются.

- Вот сволочи. И неужто бомбят еще?

- Бомбить не бомбят. Боеприпасы только сбрасывают.

- А наши?

- Тоже не очень. Раза три в день "илюши" летают за бугор, по ночам
"кукурузники".

- А "ванюша"?

- "Ванюши" нет. Умолк.

- Не жизнь, а малина! - хлопает он рукой по колену и смеется: - Надо на
передовую, а то зажиреешь здесь на булочках да манной каше... У вас там
небось манкой не кормят...

- Надоела, что ли?

- Поживешь - увидишь. Утром манка, в обед манка, на ужин манка. Ни одна
баба на тебя смотреть не станет.

- У Ларьки все бабы на уме,- смеется черномазый, сверкая зубами.- Ноги
нет, а все о бабах...