по крайней мере, был поэтический дар. А де Виньи, за исключением
"Сен-Марса", я не могу читать, - его книги вываливаются у меня из рук. Моле
отличался от де Виньи тем, что у него был и ум и такт, и когда он принимал
его в Академию, он его как следует отщелкал. Что, что? Вы не знаете его
речи? Это поразительное сочетание лукавства и дерзости.
Бальзаком, - его она упрекала в том, что он взялся описывать общество, "где
его не принимали", и наплел о нем уйму небылиц. Когда разговор у нас зашел о
Викторе Гюго, она рассказала, что ее отец, г-н де Буйон, имевший друзей
среди молодых романтиков, попал при их содействии на первое представление
"Эрнани", но не досидел до конца - до того нескладными показались ему вирши
этого одаренного, но лишенного чувства меры писателя, получившего звание
великого поэта только благодаря сделке, в награду за своекорыстную
снисходительность, какую он выказал к опасным бредням социалистов.
когда мы только приехали, а сейчас покровительственные и уютные,
напоминавшие о домашнем очаге. И когда коляски подъезжали к дверям, швейцар,
грумы, лифтер, услужливые, простодушные, слегка обеспокоенные нашим
запозданием, толпившиеся в ожидании на ступеньках, такие привычные,
причислялись нами к тем людям, которые столько раз сменяются на нашем
жизненном пути, так же как меняемся мы сами, но в которых, когда они
становятся на время зеркалом наших привычек, мы с радостью обнаруживаем наше
верное и благожелательное отражение. Они нам дороже друзей, с которыми мы
давно не видались, потому что они больше, чем друзья, заключают в себе того,
что мы представляем собою в данное время. Только "посыльного", которого
целый день держали на солнце, сейчас прятали от вечернего холода, закутывали
в шерстяные ткани, и эти ткани в сочетании с никлой оранжевостью его волос и
на диво розовыми его щеками придавали ему сходство в застекленном вестибюле
с тепличным растением, укрытым от стужи. Мы выходили из коляски, к нам
подбегали слуги, их было больше, чем нужно, но они сознавали всю важность
этой сцены и считали своим долгом сыграть в ней какую-нибудь роль. Мне очень
хотелось есть. Чтобы как можно скорее сесть за ужин, я чаще всего не заходил
в свою комнату, а комната действительно стала моей, настолько, что, взглянув
на длинные лиловые занавески и низенькие книжные шкафы, я снова чувствовал
себя наедине с самим собой, чье отражение я видел не только в людях, но и в
предметах, и мы все трое ждали в вестибюле, когда метрдотель выйдет и
скажет, что кушать подано. Тут нам опять представлялась возможность
послушать маркизу де Вильпаризи.
приятельница, ласково улыбаясь, растягивая слова и произнося их певуче, что
составляло контраст с обычной ее простотой.
о своем воспитании, о том, что аристократизм знатной дамы обязывает ее дать
почувствовать буржуа, как ей с ними хорошо, что она не чванлива.
Единственно, в чем у нее сказывался недостаток истинной учтивости, так это в
том, что она была чересчур учтива: тут проявлялась профессиональная черта
дамы из Сен-Жерменского предместья, которая, предвидя, что в ком-нибудь из
буржуа ей суждено когда-нибудь вызвать неудовольствие, ищет случая, чтобы
занести что-нибудь в кредит своей любезности с ними, так как в будущем ей
придется вписать в дебет раут или обед, на которые она их не позовет. Так,
покорив ее раз навсегда, не желая замечать, что обстоятельства изменились,
что люди стали другими и что в Париже ей захочется видеться с нами
постоянно, кастовый дух подталкивал маркизу де Вильпаризи, и она с
лихорадочной поспешностью, как будто срок ее любезности истекал, старалась,
пока мы были в Бальбеке, елико возможно чаще посылать нам розы и дыни,
давать почитать книги, катать нас в своей коляске и занимать разговорами.
Вот почему - ничуть не менее прочно, чем слепящий блеск взморья, чем
радужные переливы красок в комнатах, их подводное освещение, даже ничуть не
менее прочно, чем уроки верховой езды, благодаря которым сыновья
коммерсантов преображались в существа богоподобные, вроде Александра
Македонского, - повседневная любезность маркизы де Вильпариэи, а равно и
мгновенная, летняя легкость, с какой отзывалась на нее бабушка, остались в
моей памяти как характерные черты курортной жизни.
то это неуважение, от которого он, видимо, страдал, огорчало меня.
считает себя важным барином, - ему, мол, не пристало принимать у вас одежду.
Помню, - я была тогда еще совсем маленькой, - герцог Немурский вошел как-то
к моему отцу, - отец занимал у нас в доме верхний этаж, - с большущей кипой
газет и писем под мышкой. Я так и вижу герцога и его синий фрак в проеме
двери с изящными украшениями, - по-моему, это делал Багар: понимаете,
тоненькие палочки, гибкие-гибкие, и столяр придал им форму бантиков н цветов
- точь-в-точь букетики, перевязанные лентами. "Вот вам, Сирюс, - сказал
моему отцу герцог, - это ваш швейцар просил вам передать. Он мне так сказал:
"Вы все равно идете к графу, значит, мне нет смысла подниматься, только
смотрите, чтобы веревочка не развязалась". Ну, от вещей вы отделались,
теперь садитесь, вот сюда, - беря бабушку за руку, говорила маркиза.
а для меня одной велико, мне будет неудобно.
в конце концов мне пришлось с ним расстаться, потому что его подарила моей
матери несчастная герцогиня де Прален. Моя мать славилась своей простотой,
но она придерживалась прежних взглядов, которые и мне-то были не совсем
ясны, и сперва она не пожелала представиться герцогиие де Прален, в
девичестве - всего лишь мадмуазель Себастиани, а де Прален, сделавшись
герцогиней, сочла что ей не подобает представляться первой. И впрямь,
продолжала маркиза де Вильпаризи, забыв, что ей эти тонкости непонятны, -
будь она всего лишь госпожой де Шуазель, ее притязания были бы вполне
основательны. Выше Шуазелей никого нет, они ведут свое происхождение от
сестры короля Людовика Толстого, в Бассиньи они были самыми настоящими
государями. Я признаю, что мы превосходим их известностью и что браки, у них
в роду были не такие блестящие, но в древности рода они нам почти не
уступают. В связи с вопросом о представлении происходили забавные случаи,
например: однажды завтрак подали с опозданием больше чем на час, после того
как одна из дам наконец согласилась, чтобы ее представили. А потом они очень
подружились, и герцогиня подарила моей матери кресло вроде этого, но только
в герцогинино кресло, вот как вы сейчас, никто не садился. Как-то раз моя
мать услыхала, что к нам во двор въезжает карета. Мать спрашивает кого-то из
мелкой челяди, кто это. "Это, ваше сиятельство, герцогиня де Ларошфуко". -
"А, ну хорошо, я ее приму". Проходит четверть часа - никого. "Что ж
герцогиня де Ларошфуко? Где она?" - "Она на лестнице, ваше сиятельство,
отдувается", - отвечает ей челядинец, а он только что приехал из деревни - у
моей Матери было мудрое правило выписывать прислугу оттуда. Многие из
будущих ее слуг родились у нее на глазах. Вот из такой-то среды и выходят
верные слуги. А иметь верных слуг - это же счастье! Герцогине де Ларошфуко
подниматься было, действительно, трудно, - ведь она же была такая огромная,
что когда она вошла, моя мать в первую минуту растерялась: она не знала,
куда ее посадить. Тут ей бросилось в глаза кресло герцогини де Прален.
"Садитесь, пожалуйста", - сказала моя мать и подвинула ей кресло. Герцогиня
де Ларошфуко заполнила его до краев. Несмотря на свои размеры, она еще
сохраняла некоторое обаяние. "Когда герцогиня входит, она все-таки бывает
эффектна", - говорил про нее кто-то из наших друзей. "Более сильный эффект
получается, когда она уходит", - возражала моя мать, - она позволяла себе
такие вольности, каких теперь не услышишь. В доме у самой герцогини де
Ларошфуко, не стесняясь, трунили над ее телесами, и она первая смеялась. "Вы
что же, один дома? - спросила как-то герцога де Ларошфуко моя мать, - она
приехала с визитом к герцогине, навстречу ей вышел герцог, а его жена
находилась в глубине комнаты, и моя мать не заметила ее. - Герцогини нет?
Что-то я ее не вижу". "Как это мило с вашей стороны!" - отвечал герцог, - он
судил обо всем вкривь и вкось, но в остроумии ему отказать было нельзя.
нас достоинства маркизы де Вильпаризи - такт, чуткость, скромность,
невыпячиванье самой себя - быть может, не столь уже драгоценны, раз ими
обладали в полной мере всякие там Моле и Ломени, и что хотя из-за отсутствия
этих качеств общение с такими людьми удовольствия не доставляет, однако же
оно не помешало стать Шатобрианом, Виньи, Гюго, Бальзаком лишенным здравого
смысла честолюбцам, которых так же легко было вышутить, как, например,
Блока... Имя Блока раздражало бабушку. И она начинала восхищаться маркизой
де Вильпаризи. Говорят, будто в любви склонностями управляют интересы рода:
для того, что бы у ребенка была крепкая конституция, интересы рода
заставляют тощих женщин искать сближения с толстыми мужчинами, а толстых - с
тощими: вот так и моя бабушка, не сознавая, что ею руководит забота о моем
благополучии, которому угрожает моя нервозность, мое болезненное
предрасположение к меланхолии, болезненное стремление к одиночеству,
отдавала предпочтение уравновешенности и благоразумию, свойственным не
только маркизе де Вильпаризи, но целому обществу, которое могло бы развлечь
меня, успокоить, вроде того, где в былые времена блистали остроумием Дудан,
Ремюзае не говоря о Босержан, Жубере, Севинье, - остроумием, делавшим жизнь
радостной, возвышавшим ее в противоположность безотрадным и низменным
утонченностям Бодлера, По, Верлена, Рембо, от которых они страдали, из-за
которых их переставали уважать, а бабушка не желала этого внуку. Мои поцелуи
заставляли бабушку умолкнуть; я задавал ей вопрос, заметила ли она, что у
маркизы де Вильпаризи вырвалась фраза, из которой явствует, что маркиза
гордится своим происхождением, хотя и старается этого не показать. Все свои
впечатления я выносил на суд бабушки - без нее, самостоятельно, я не сумел
бы определить цену тому или иному человеку. Каждый вечер я приносил ей
накопившиеся у меня за день эскизы людей, для меня не существовавших,
поскольку они - это не она. Как-то я сказал ей:
Володихин Дмитрий
Курылев Олег
Шилова Юлия
Зыков Виталий
Глуховский Дмитрий
Лукин Евгений