никаких билетов в кассах не продавали -- билетов не было ни на один поезд.
Ни на сегодня, ни на завтра, ни на послезавтра. Ни в Москву, ни в Киев, ни в
Ригу, ни в Сибирь. Никуда! Но все толкались -- женщины в мокрых от пота
платьях, мужчины с рюкзаками -- все протискивались к окошкам, совали
кассиршам командировочные удостоверения, отпускные свидетельства и зажатые в
кулак деньги, умоляли, требовали. Кассирши отталкивали от себя эти руки с
деньгами и кричали: -- Ну нету билетов! Нету! Что я, рожу вам билеты? Тут
настырных пассажиров оттесняли задние, еще настырней, но результат был тот
же. Однако я не унывал. Я стоял в очереди к кассе с надписью
потной ладони -- 25 рублей. И, как пароль, твердил про себя имя кассирши:
"Зоя Игнатьевна! Я от Зайко!" Самое главное, чтобы не уперли у меня чемодан
с моим бесценным грузом, как это случилось во время войны с моим отцом.
Тогда, в 1942 году, мы бежали в Сибирь от наступающего на Кавказ-Гитлера. Мы
ехали в Сибирь поездом -- мама спасала от немцев меня, четырехлетнего, а
папа спасал коллекцию стеклянных диапозитивов, которую он собирал с восьми
лет. Дело в том, что когда моему отцу было восемь лет, в Одессу, где жил
папа, приехал из Америки его дядя Самуил. И, как всякий американец, дядя
Самуил решил сделать подарок своему русско-еврейскому племяннику. Он взял
моего восьмилетнего папу за руку и повел его в самый роскошный одесский
магазин "Вассерманъ и К+". И там он выбрал папе самый дорогой подарок --
"волшебный" проекционный фонарь, который мог проецировать на стенку "живые
картины" -- цветные стеклянные диапозитивы. Этот фонарь, по словам папы,
стоил десять золотых царских рублей -- "Поверь мне, сынок, тогда это были
бо-о-ольшие деньги!". С тех пор коллекционирование диапозитивов и
проекционных фонарей, которые становились все совершенней и дороже, стало не
просто отцовским хобби -- нет, это было его obsession, маниакальной болезнью
и единственной любовью. Мир пережил первую мировую войну и Великую
Октябрьскую революцию. Люди начали ездить в автомобилях и летать в
самолетах, они изобрели кинематограф, прививку от оспы, пенициллин и еще
сотни фантастических вещей. Сталин уморил голодом и отправил в
концентрационные лагеря двадцать миллионов человек. СССР стал первым в
истории государством "победившего социализма". Но все это совершенно не
впечатляло моего отца. Он продолжал собирать диапозитивы. И даже когда мы
бежали от Гитлера в Сибирь, в эвакуацию, то все наши вещи -- белье, одежду и
продукты -- несла мама, а папа тащил два огромных кожаных чемодана, набитых
только диапозитивами или, как говорила мама, "стекляшками".
пальто, он почувствовал, что кто-то тихонько дернул его за сапог. "Вор!"
--решил папа и затаился. Через минуту вор дернул папу за другой сапог и снял
этот сапог на чуть-чуть с папиной ноги. Но папа продолжал делать вид, что он
крепко спит и ничего не чувствует. Он решил схватить вора на месте
преступления, то есть тогда, когда вор окончательно снимет с него сапоги.
"Он снимет с меня сапоги, -- думал мой умный папа, -- а я вскочу и поймаю
его!". И сколько ни дергал вор за сапоги -- папа не просыпался, ждал. А
когда эти сапоги оказались сняты наполовину, поезд как раз остановился на
какой-то маленькой станции. Тут вор схватил оба папиных чемодана с
диапозитивами и потащил их из вагона. А папа спрыгнул с полки в
полуспущенных сапогах и запутался -- ни натянуть их обратно, ни стащить
окончательно. И пока он натягивал сапоги на сбившиеся портянки, вор
выпрыгнул из вагона и исчез в ночной сибирской пурге, унося^яжеленные папины
чемоданы. Папа, конечно, побежал за ним, но туг поезд тронулся, мама дико
закричала с подножки, и папа в последнюю минуту, на ходу запрыгнул в вагон.
Но сколько я его помню, он до последних своих дней не мог примириться с той
жуткой потерей. А я, еще мальчишкой, все пытался представить себе того
несчастного вора: вот, обливаясь потом, он тащит куда-то в темноту два
трехпудовых папиных чемодана, вот сел и, тяжело дыша и ликуя от предвкушения
дорогой добычи, сбил замок с чемоданов, открыл их и... что он увидел?
Стекляшки, одни стекляшки! Помню, как все мои школьные годы я смеялся и над
отцом, и над тем несчастным вором. Но только тут в Ленинграде, на Московском
вокзале, в потной очереди за билетами, когда я судорожно сжимал ногами
чемодан со своим фильмом, до менявдруг дошло, как ужасно, как фатально я
похож на своего отца! Он спасал от нацистов свои "живые картинки", а я
спасаю от коммунистов свои. Ради двух чемоданов с этими стекляшками папа
бросил в вагоне семью и в полуспущенных сапогах помчался в ночь, -- в
сибирскую пургу. А я? Разве не оставил я в Америке дочку,
найти в моем чемодане похищенный у них фильм и отправить меня в ту же
морозную Сибирь?
за стойку, чтоб не оттолкнули меня от кассы прежде, чем я успею рот открыть,
и оберегая ногами свой бесценный чемодан, я нырнул головой вниз, к узкой
прорези в толстом стекле (почему окошки касс всегда, даже на Западе, на
уровне вашего пупа?) и сказал заученное: -- Зоя Игнатьевна! Здравствуйте, я
от... И только теперь я увидел перед собой совершенно не женское, а,
напротив,.жесткое молодое мужское лицо, услышал из-за стекла:
кто? От кого?
как глаза следователя, поймавшего в ловушку очередного преступника.
сторону с моим чемоданом.
затерявшись в толпе пассажиров и радуясь счастливому побегу от этого
кассира-следователя, я вдруг понял, в какой жуткой ситуации я оказался.
документа, но с девятью коробками запрещенного кинофильма в чемодане. В
Ленинграде, посреди вокзала в десять часов вечера. И даже вернуть этот фильм
в Костину квартиру уже невозможно: Костя в больнице, его жена летит в
Норвегию, а ключи от его квартиры я бросил в почтовую щель той окованной
сталью двери. И никакой надежды купить билет на московский поезд. А
возвращаться в гостиницу с этим чемоданом нельзя, там полно милиции и
гэбэшников, как я докажу им, что не собираюсь выкрасть этот фильм из СССР?
Так что же мне делать? Господи, что? Барух, Ата, Адонай, Элохэйну...
ХРАНЕНИЯ РУЧНОГО БАГАЖА". Перед камерой стояло человек сорок, я пристроился
со своим чемоданом в эту очередь, но предварительно вытащил из него сумку с
американскими сувенирами. Отстояв в очереди минут десять, я увидел табличку,
которая сообщала, что сутки хранения одного чемодана в камере стоят пять
копеек. Но именно эта мизерность платы стала моим очередным испытанием. Пять
копеек за хранение единственной в мире копии моего фильма?
низкий, как ступенька, барьер. Я поставил чемодан на этот барьер, протянул
ему рубль. --А мелочи нет?--сказал мужик недовольно. -- Возьми рубль! --
попросил я, считая, что за рубль мой чемодан будет в большей сохранности. --
У меня сдачи нету всем с рубля давать! -- Не надо сдачи, возьми рубль,--
повторил я негромко. -- Еще чо! -- возмутился он, достал из-под стойки
грязную тарелку мелочи и отсчитал мне сдачу -- ровно 95 копеек. Потом
бельевой прищепкой прицепил к ручке моего чемодана картонку с цифрой 311,
выдал мне талончик-квитанцию и поволок мой чемодан в глубину камеры
хранения. Я почти с ужасом смотрел ему вслед, словно от меня оторвали
ребенка иуводятв сиротныйдом. Господи, подумал я, а.ведь этот фильм старше
моей дочки ровно вдвое!..
напирала очередь человек в тридцать, я все стоял у приемного окна, следя,
куда этот мужик несет мой чемодан. И только убедившись, что он поставил его
на нижнюю полку, в гнездо с цифрой 311, и, успокоившись, я пошел искать
кассы для депутатов Верховного Совета и Героев Социалистического Труда.
что стандартные глаголы типа "пошел",
Западе означают естественное человеческое перемещение в пространстве, -- эти
глаголы наполнены в СССР и особенно на русских железнодорожных вокзалах
совершенно иным, куда более многозначным содержанием. Я думаю, что некое
представление о советской емкости этих глаголов может дать читателю, скажем,
кинохроника времен американской депрессии, когда тысячные толпы людей
штурмовали банки в надежде спасти свои деньги. Вот если вы представите себе,
что внутри этих остервенелых толп вам нужно "пойти", "подняться по
лестнице", "подождать", "пересечь" и т.д., вы приблизитесь к русскому
пониманию этих глаголов. Касс для депутатов и героев труда я не нашел, а
ведь раньше были, я хорошо помню! Но зато я нашел зал с кассами для
военнослужащих и тут же услышал, что и здесь никаких билетов на Москву нет,
даже для старших офицеров.
Москву и без билета -- дать взятку проводнику вагона, и он найдет мне место.
Но в моей ситуации ехать в Москву без билета было опасно: при первой же
проверке билетов могут потребовать документы, а у меня при себе только
водительские права штата Массачусетс и в чемодане -- запрещенный кинофильм.
окошком с надписью "Старший дежурный" сидела пожилая дама партийного вида,
удивительно похожая на золотозубую директоршу московской школы -- такое же
непроницаемое лицо в броне косметики, хала на голове и развернутые плечи, на
которых к тому же красовались майорские погоны. Но это был мой последний