Чтение 60–й страницы книги ~Автономный рейд~

-- Ага! Чего замолчал? Так и говори: "по блядству!" -- Она закусила
губу, поморгала, сдерживая слезы, и, повернувшись ко мне спиной, с головой
накрылась одеялом.

-- Я не об этом: что бы они еще с тобой сделали, чем бы напичкали, если
б я случайно не оказался рядом? Но тебе захотелось покапризничать, ты ничего
мне толком не объяснила по телефону и в итоге чуть не погорела. Видишь, к
чему приводят твои капризы?

-- Мои капризы?! -- Она высунулась из-под одеяла и сверкнула в меня
лесной свежевымытой зеленью. -- А кто, когда ночью звонил с вокзала,
отказался встретиться? Кому некогда было?! А если меня утром почти что
заперли и я ни позвонить, ни выйти не могла?

Ну не болван ли я, что мечтаю иметь напарницу, с которой -- что в бой,
что в койку?! Болван. Ибо сказано в уставе: не путай любовь с работой, не
блуди на службе.

Битых полтора часа, вместо того чтобы обсуждать детали неотложных дел,
мы потратили на ее капризы и мои объяснения, извинения и заискивания. Без
толку. Она то плакала, то молчала глухо, как партизанка в гестапо. И я
прибег к последнему в своем небогатом арсенале средству. Положил руку на ее
круглое, нежное, но возбуждающе массивное плечо и сказал, не скрывая своего
отчаяния:

-- Или -- или. Или ты сейчас же кончаешь свои штучки... Или мы вежливо
расходимся. Я это уже проходил и знаю, что выжить, когда на одном теле две
головы спорят, кто главнее, невозможно.

Нет, у меня в самом деле не было иного выбора. Будь я
инженером-строителем, мог бы себе позволить любовницу или близкого партнера,
у которой свое мнение о... о диаметре каких-нибудь патрубков. Но я хочу
выжить там, где судьбу решает легкое нажатие на курок, даже просто взгляд
порой. Ситуация так оборачивалась, что ей, возможно, чтобы спасти меня,
придется стрелять в тех, кто ее выкормил. В того же генерала Ноплейко,
например. И если она при этом, вопреки даже не слову, а взгляду моему, будет
решать по-своему...

Хватит с меня.

-- Если ты хочешь покончить с собой -- твоя воля. Но -- без меня. Какие
мои годы, найду другую.

Она молчала, и я стал прикидывать: если При сейчас заставит меня уйти
или уйдет сама, то мне уже плевать будет на судьбу ее сестрицы, оставшейся в
руках у Гнома.

Да и вообще, все происки Катка станут мне по барабану.

Единственный, кому я остаюсь что-то должен, -- Женька Шмелев.

Надо выручать паршивца и его слишком покорную жену. Вот бабы: никогда
меры не знают. Ни в строптивости, ни в наоборот. А все-таки жаль, что с При
не вышло. Я надеялся в делах Шмелева и на ее помощь...

Боль в груди была такая, словно из сердца шуруп вывинчивали.

По телику бы такое увидел -- выключил бы. Но с При я иначе не мог. Все
или ничего. Я не смотрел в ее сторону, уставясь в потолок, но внимательно
слушал: сейчас шутки кончились, на войне как на войне. Не знал же я, какие
еще инструкции на мой счет давали ей начальнички. Не знал сейчас даже: а в
самом ли деле ее пытались похитить. Может, это все шуточки, чтобы выманить
меня?

При встала, покопошилась в своем белье, щелкнула какими-то резинками.
"Одевается. Значит, решила. Надо приготовить колено и локоть -- она теперь
наученная, а при ее массе, если навалится всем телом, я уже не вывернусь...
Бог мой, неужели Ты заставишь меня убивать ее?" При, мягко ступая -- как она
умела сделать свое тело невесомым! -- обошла изножье тахты, постояла
мгновение надо мной и двинулась. Не я, не мозг -- инстинкт, как пружина
бойка, рванул меня в сторону и вверх, ставя на корточки и выбрасывая с
беззвучным выдохом левый кулак вперед...

При стояла передо мной на полу -- коленопреклоненная. Спрятав опущенное
лицо за не чесанной после приступа страсти гривой. Молчала. Руки безвольно
расслаблены. Торс обмяк. При такой позе быстро ударить невозможно: мышцы,
напрягаясь под обнаженной кожей, выдадут малейшее движение за целую вечность
до него. Издевается? Или решила поиграть в смирение?

-- Прости, дорогой... Сама не знаю, что со мной. Но не могу без тебя...
Потерпи, а? -- Она подняла лицо, посмотрела на меня сухими, шало
поблескивающими зрачками и прижала к ключицам добела сжатые кулачки. -- Не
могу, не умею я -- быстро... Тупая, да?

Последнее она произнесла, увидев мое изумленное остолбенение, и в этом
она уже кокетничала. И это явное притворство подчеркнуло искренность
предыдущего. И еще в ее изумрудных глазах мелькнуло настороженное внимание:
а не слишком ли я торжествую, поставив ее на колени? Позерка. Актрисуля. Но
фиг с ним, я был до того рад, что чуть не бросился ее целовать и поднимать с
пола. Слава богу, хватило ума вспомнить, что женщина лучше знает, какого ей
нужно. И уж коль она решила постоять на коленях, значит, ей сейчас требуется
именно это. Поэтому я опустил руки и успокоенно сел перед ней на край
кровати. Сказал, проталкивая сухой шершавый ком в глотке:

-- Я люблю тебя... -- Она слушала, читая взглядом движения моих губ. --
Я хочу жить не просто рядом... Вместе с тобой. Понимаешь?

Она была завороженно неподвижна, и я повторил:

-- Понимаешь? -- Мой голос дрогнул, выдавая неуверенность. Сейчас так
легко было сказануть что-то лишнее.

-- Да-а, -- наконец выдохнула она, освобождаясь от ступора и поднимая
на меня свои изумрудные шальные глаза. -- Я обожаю тебя, дорогой... Ради
тебя -- чтобы быть с тобой -- я растопчу кого угодно... Плевала я на
Контору! Не хочешь говорить, дорогой, и не надо. Буду служить, кому и как
прикажешь.

"Врет! -- подал во мне голос непрошеный страж. -- Не может быть, чтобы
смогла обойтись без дочери. Может, правду говорит о начальстве, но чего
тогда так упорно домогаться: на кого я работаю? А ведь и в ее назойливом,
общеупотребительном "дорогом" есть смысл. Он как звоночек тревоги. Не спеши,
мол, верить. Она много кому клялась в верности..."

-- Лишь бы ты меня самого не растоптала, -- кривовато улыбнулся я. -- Я
эгоист, милая... Как бы ты ни была мне дорога и нужна, себя-то я люблю
больше.

Не вставая с колен, она чуть приподняла руки и тут же бессильно уронила
опять, отчего атласные капли грудей маняще качнулись.

-- Все вы, мужики, сволочи... Но ты хоть знаешь об этом.

Женщина всегда найдет, за что похвалить мужика. Как и за что проклясть.

Нет, я не знал, для чего моя истеричность. Но понимал, что именно
заставляет брать ее за горло и требовать в третью нашу встречу клятв о
вечной верности и послушании. Такого занудства я за собой раньше никогда не
замечал. Не ожидал от себя такого даже. Ох уж эта сука Гном! Это он со
своими экспериментами перемешал во мне все. Это его реплика о том, что и При
тоже подопытная, заставляет меня на что-то надеяться и чего-то добиваться.
Мне никогда прежде и в голову не приходило требовать клятв от близкой
женщины. Зачем? Если надежна, оно и так будет видно, понятно, а если змеюка,
так ей поклясться -- что высморкаться. Меня самого мои капризы раздражали до
желания уткнуться в ее роскошные ляжки и порыдать, целуя и кусая их до
крови. Полное впечатление, что опять вкололи тот наркотик, которому я был
обязан своей самой первой, полупозорной близостью с ней.

-- Милая, прости, но ты на меня как наркотик действуешь. Или как звонок
на собаку Павлова. Только у той слюни текли, а меня кусаться тянет. Я сам
себя не узнаю: такой истеричкой заделался.

-- Что ж, такое, значит, мое женское счастье... Я тоже эгоистка: хочу
тебя всего. Я убью любого, любую, на кого ты положишь глаз, кто посмеет
встать между мной и тобой... -- И в ее устах эти слова не звучали сейчас
обычным бытовым преувеличением. Она не обещала -- она констатировала,
предупреждая: убьет.

Я встал. Подойдя к При, поднял за подбородок ее лицо, поцеловал, словно
молча клянясь в верности, ее блаженно сомкнувшиеся глаза и кончики губ. И
тут вспомнил!

-- Милая... С Новым годом!

С ней рядом мое время несется, как под откос.

-- Что ты? Ой, уже первое?!

-- Ну да. Это была самая сладкая новогодняя ночь в моей жизни. Я млею
от тебя.

-- Я тоже.

-- Пойдем выпьем кофейку?

-- Только я в душ схожу, можно?

-- Можно. -- Я кивнул, поддерживая обряд: "Все как велишь, дорогой!" И,
не удержавшись, потискал атласное бедро с врезавшимся краешком трусиков.

Ни малейшего сексуального накала я в себе сейчас не ощущал. Зато видя,
ощущая ее, переполнялся чисто эстетическим наслаждением. Торчал, прикасаясь
к ней, как впервые познавший бабу подросток. Собственно, то, что я с ней
чувствовал, и было впервые. Возможно, у других это случается в подростковом
возрасте. А меня вот угораздило сейчас. На кухне я любовался тем, как При
курит, чуть прихватывая фильтр губами, как отхлебывает кофе, глядя на меня
поверх кружки, млел, предвкушая деловые разговоры. Одно дело, когда
сортируешь и обсуждаешь информацию с напарником или партнером ради того,
чтобы выжить или заработать. И совсем, оказывается, другое -- когда говоришь
с обожаемой женщиной о деле, которое вам обоим нравится.

Но, слушая ее повествование о кознях саиповских начальников, я все
больше запутывался. По ее выходило, что дело вовсе не в нас, не во мне и не
в Пастухе с ребятами, а как раз в УПСМ и генерале Голубкове, которые нас
несколько раз использовали. Это УПСМ Ноплейко и Катков хотели подставить,
втравливая его в грузинские дела. А ко мне они якобы привязались чисто
случайно, потому что именно я подвернулся под руку, когда Боцман попал в
действительно случайную аварию. Ну и, конечно, они всерьез взялись за меня,
когда я уволок документы и химикаты у Полянкина.

-- Гном прямо с ума сходит, дорогой, -- покуривая, хихикала При. --
Требует отобрать у тебя во что бы то ни стало те порошки, которые ты забрал