Чтение 60–й страницы книги ~Петля~

- Это одного из виднейших практиков Союза... Кхе-кхе!.. - хрипит и кашляет
от возбуждения Игорь Леонидович.
- Так вот, заспорили мы однажды, - продолжает Яков Захарович, смеясь
одними глазами. - После ужина это было. Он так, знаете Ли, фамильярно
берет меня под руку и доверительно говорит: "Ах, дорогушка, поверьте мне,
политика вещь сложная. Иной раз говоришь, и сам не веришь тому, что
говоришь. Но... боне фиде, говорить надо. Больше вам скажу. Я же знаю, что
и мне не верят, а все равно говорю. Что поделаешь? Надо, дорогушка, надо.
Понимаете? Есть такое слово". Я освободиться стараюсь - не отпускает.
Прорвало.
- Не. Просто выпил, - крутит головой Игорь Леонидович.
- Вполне допускаю. А вот второй его конек был - это нравственные проблемы.
И так у него получалось, что одно дело - массы, а другое дело - он,
например. Словом, что дозволено Юпитеру, то не дозволено быку. И второй
его нравственный постулат: одно дело - глобальные вопросы, где надо
выглядеть кристальным и всем об этом объявлять, чуть не по радио, а другое
дело - личные, интимные вопросы, о которых никому не должно быть известно,
словно их у такого, как он, и нет вовсе. Зато на эту тему он любил
рассказывать скабрезные анекдоты.
- Это при племяннице-то? - смеется Раечка.
- И при тебе? - подхватывает Игорь Леонидович.
А я думаю о том, как, вероятно, Вере было трудно работать у такого
начальника. С ее прямым и чистым характером, с такой ранимой душой. Ведь
она же умница была и все видела. И уж Меншутин ее тоже вниманием не
обошел. Это он сейчас выдает себя за отца родного, а супругу свою чуть не
за мать, хотя та особой симпатии к Вере, кажется, не выказала. И суетится
теперь больше всех. Как бы на него пятнышко не попало, на его безупречную
репутацию. Понятно, почему Вера собиралась уходить с этой работы.
- Вы с нами пойдете, Виталий? - спрашивает Раечка.
- Куда?
- О, у вас не только, как я слышала, занято сердце, но и чем-то все время
занята голова, - смеется она. - Мы же собрались в кино. И Валя пойдет. Это
вас как-никак должно воодушевить.
- Зато у вас головка все время занята одним, - говорит Яков Захарович. -
Кого бы поддеть своим язычком.
- Как вам не стыдно! - Раечка скромно опускает глаза. - Вечно вы ко мне
придираетесь.
- Смотрите-ка, прямо по Чехову, - торжествует Яков Захарович. -
Беззащитное существо, - и поворачивается ко мне. - Ну-с, а как тем не
менее насчет кино?
- Что за разговор! - откликаюсь я с энтузиазмом. - Конечно, пойдем.
Признаться, мне очень нравятся эти люди, и оба старика инженеры, и Раечка,
и красавица Валя. Мне доставляет удовольствие быть с ними.
Некоторое время мы еще прогуливаемся по саду возле столовой. Вскоре к нам
присоединяется Валя.
Раечка со смехом передает ей мой рассказ о "дядюшке", "племяннице" и Косте.
- Так это же я ему рассказала, - говорит, улыбаясь, Валя и обращается ко
мне: - Вы хотя бы сослались на источник?
- Их два, - отвечаю я. - Яков Захарович тоже, оказывается, помнит этого
дядюшку. А вот зато у меня, у единственного, есть фотодокумент. Прошу,
товарищи, внимания. Вы, Валя, уже видели. - И я важно вытаскиваю из
кармана знаменитую фотографию. - Вот, Игорь Леонидович, та девчонка,
которую вы искали. Узнаете? А вот и знаменитый Костя.
Мы останавливаемся возле фонаря и все с интересом рассматриваем фотографию.
- Валечка, - говорю я, - а вы случайно вот этого паренька не помните? Мне
сказали, он ухаживал за Верой, - и я пальцем указываю на Павла.
Валя пристально вглядывается в фотографию, потом берет ее в руки и наконец
качает головой:
- Нет, не помню.
- Его зовут Павел.
- Павел?.. Нет, не помню я его.
- А вы, Игорь Леонидович? - не теряю надежды я.
Инженер забирает у Вали фотографию в свои огромные ручищи, сдвигает очки
на лоб и после долгого изучения со вздохом возвращает фотографию мне.
- Нет, милый мой, что-то не припоминаю, - и мечтательно добавляет: - Вот
если бы он тоже исчез...
- Этого еще не хватает, - я машу рукой. - Только не накаркайте, ради бога.
- Ну, пойдемте же, пойдемте, - торопит нас Раечка. - С этой вашей
фотографией наверняка опоздаем.
Итак, мы идем смотреть заграничный детектив с необычайно интригующим
названием. События в нем происходят в Лондоне. Бандиты действуют ловко и
нагло, используя последние достижения науки и техники. Главарем их
оказывается не более и не менее, как сам помощник начальника тюрьмы. Ну, и
симпатичный, пожилой комиссар Скотланд-Ярда, естественно, сбивается с ног.
Но особенно восхищает меня финал: комиссар ловит главаря на стадионе, во
время футбольного матча, обнаружив его, переодетого и загримированного,
среди ста тысяч беснующихся зрителей, разглядывая с помощью телевизионной
камеры физиономии людей на противоположной трибуне. О господи, мне бы
такую установку и такое везение, конечно.
Мы возвращаемся домой поздно, по дороге оживленно обсуждая головоломные
ситуации в фильме. В ответ на некоторые мои скромные критические замечания
Раечка важно говорит:
- Вы не понимаете, Виталий, специфики этой работы. Если бы вы хоть два
месяца проработали сыщиком...
- А вы сколько проработали, мадемуазель? - ехидно интересуется Яков
Захарович.
- Но я же не кончила! - возмущается Раечка. - Или прочли бы столько книг о
них, сколько я! А вы, Яков Захарович, прочли, видимо, еще меньше, чем
Виталий. Ну, как же можно не понять, зачем тот бандит удрал с любовницей в
Ирландию? Это же ребенку ясно...
- Если ему вдобавок объяснить, что такое любовница, - иронизирует Яков
Захарович.
Мы подходим к нашему санаторию. В саду темно и пусто, на танцплощадке не
играет радио, во многих окнах погашен свет. Тихо. Слышны лишь далекие
паровозные гудки.
У входа в главный корпус я прощаюсь со своими спутниками и через сад бреду
к себе, во второй корпус. Душно, пахнет прелой листвой и увядающими
цветами.
На минуту мне становится грустно. Беспокойная у меня все-таки жизнь и
какая-то тяжкая, не в смысле тягот или каких-то там особых опасностей, а
просто никогда ни с чем радостным, веселым, даже нормальным мы дела не
имеем, наоборот, всегда и всюду - с жестокостью, подлостью, низостью.
Какой запас сил надо иметь, чтобы при этом верить в лучшие человеческие
качества и свойства? И ведь в один прекрасный день этот запас может у тебя
иссякнуть. Что тогда? Ты тоже станешь жестоким и подлым? Ведь с этими
качествами можно не только совершать преступления, но и бороться с теми,
кто их совершает. Впрочем, это бесчеловечный и гибельный путь. Запаса
душевных сил должно хватить.
И потом, устаешь все время что-то скрывать от окружающих, причем не от
врагов или полудрузей, как, допустим, наш разведчик за рубежом, а здесь,
от своих. В обычной жизни, на мой взгляд, даже труднее сохранять такой
постоянный самоконтроль. Как это Раечка сказала? "Если бы вы хоть два
месяца поработали сыщиком"? Да, вот вам и почетная работа, в которой часто
и признаться нельзя.
Между прочим, самое реальное место в фильме, который мы смотрели, если
хотите знать, так это, как начальство ест плешь своим подчиненным за
нераскрытое преступление. Правда, начальство само как огня боится своих
избирателей, но это дела не меняет. А ну-ка, старший лейтенант Лосев,
доложите, как это так: чуть не три недели бьетесь над преступлением в
котловане и не можете понять, что к чему? И не ссылайтесь, пожалуйста, на
следователя прокуратуры Исаева, который старше вас и тоже не может пока
понять, что к чему. Вы отвечайте за себя. Не научились самостоятельно
работать? А общественность волнуется. Где результаты? Что вы можете
доложить?
Да уж, без результатов лучше в Москву не возвращаться. Сейчас это означает
- без Павла. Нет, не так. Без признавшегося во всем Павла. Нет, это тоже
мало. Без доказательств и улик против Павла, хотя бы первоначальных, чтобы
только убедиться, что мы на верном пути. Потому что новую петлю бросать
уже некуда. Словом, без Павла я в Москву не вернусь. И это преступление мы
все-таки распутаем.
Но мне хочется, я даже считаю это нужным, чтобы потом о нем все узнали,
чтобы каждый это дело пережил, и усвоил бы наиглавнейшую мысль, и внушил
бы ее потом своим детям и внукам: "Каждая человеческая жизнь священна и
неприкосновенна, как родина, как любовь, как ты сам, наконец".
Я подхожу к нашему корпусу. В нескольких окнах еще горит свет. Поднимаюсь
по ступеням, толкаю высокую стеклянную дверь и через просторный вестибюль,
где стоит телевизор и полукругом перед ним в беспорядке расставлены ряды
стульев и кресел, я прохожу в коридор, миную открытую дверь комнаты
дежурной сестры, и молоденькая эта сестрица предостерегающе грозит мне
пальцем, а потом прижимает его к губам. Я киваю в ответ и тенью
проскальзываю по коридору, затем поднимаюсь на третий этаж.
Из-под двери моей комнаты пробивается свет. Значит, Виктор не спит. Что ж,
тем лучше.

Я вхожу. Виктор сидит у стола, откинувшись на спинку кресла, и курит.
Перед ним на столе лежит распечатанный конверт, в который небрежно
засунуты густо исписанные листки. Виктор курит, и довольная ухмылка бродит
по его скуластому, крепкому лицу, тронутому осенним загаром.
- Чем доволен? - спрашиваю я.
- Хлопцы пишут, почетную грамоту бригаде дали, - хвастливо сообщает