ненароком звякнул шашкой. Вероятно, он был уверен, что смотрится в эту
минуту очень грозным и очень взрослым. Я пожал Ольге руку, и она шепнула
мен, чтоб я берег себя. Насколько это возможно. Я шепнул в ответ, что мне
беречься не надо. Я и так бессмертный.
повозки, а расшалившийся Лютик то и дело пытался вырваться вперед, кося на
меня лукавым глазом. Поручик Успенский ехал рядом на своей гнедой кобыле,
изредка чертыхаясь, - ездить он так и не выучился. Я бы и сам охотно
пересел на повозку, но не хотелось обижать Лютика. К тому же, мы
торопились.
доносился грохот канонады. К полуночи мы прошли Терны, и разрывы стали еще
слышнее - Каховка была рядом. Через полчаса колонна остановилась.
Штабс-капитан Дьяков коротко побеседовал с кем-то из штабных, прибывших из
Каховки, и сообщил, что части Андгуладзе и конница Барбовича ведут бой на
окраине города, но из-за Днепра подтягиваются свежие силы красных и, по
слухам, через реку переправляются танки. Мы должны были спешить - в
Каховке каждый штык был на счету.
Лютик заржал и в несколько мгновений одолел подъем, буквально взлетев на
вершину. В лицо мне ударил красный свет, и я непроизвольно дернул поводья.
Лютик удивленно заржал, но дисциплинированно остановился.
затопило полнеба, и недвижная гладь Днепра казалась розовой. Город горел,
пламя рвалось ввысь, и сквозь него лишь кое-где проглядывали черные
коробки домов. Разрывы снарядов сливались в сплошной гул, еле различимо
стрекотали пулеметные очереди. Я стоял, не в силах тронуться с места и
отвести глаза от красного зарева. Рядом со мною придержал свою гнедую
поручик Успенский и тоже недвижно застыл, глядя вперед. Неподалеку заржал
еще один конь - прапорщик Мишрис остановил Злыдня и нерешительно гарцевал
на месте, поглядывая то на нас с поручиком, то на горящий город. Наш отряд
уже почти перевалил вершину холма, и тут к нам присоединился прапорщик
Немно, который бросил лишь беглый взгляд на панораму Днепра и попытался
пришпорить коня. Но конь вдруг споткнулся, еле удержавшись на ногах;
прапорщик что-то закричал ему по-цыгански, дернул удила, от чего конь
взвился свечкой и поскакал вниз.
каблуком его бока. Конь шагнул впред, и вслед за мной тронулись все
остальные. Дорога пошла вниз, было светло, как днем, и трепещущий красный
огонь окружил нас со всех сторон.
гости. Даже поручика Успенского, и того нет. Впрочем, не буду уподобляться
дядюшке Евгения Онегина. И так я им всем очень благодарен. В общем-то,
можно считать, что мне в той жизни повезло.
К тому же, сегодня я могу немного приподняться, и правая рука чуть-чуть
отпустила. Диктовать мне не хотелось бы - не привык.
ту же ночь марковец застрелился. В записке он просил простить его и
утверждал, что не хотел убивать Вадима. Он хотел лишь сбить с его головы
фуражку. Но дрогнула рука.
Туркулу его солдатский "Георгий", знак "За защиту Крыма" и Галлиполийский
крест. Я просил Антона Васильевича положить в сумку и мои награды, но он
наотрез отказался.
бывает у меня и уже истощил свой запас оптимизма. Сегодня он не говорил ни
о каком санатории, а только просил держаться. Я и держусь. Пока, во всяком
случае.
тоном, что я сразу понял - дело совсем худо. Так говорят со смертельно
ранеными. Очевидно, он зашел попрощаться.
возможности, помочь устроиться. Я дал ему адрес в Праге, чтоб он сообщил
Лешке Егорову. Туркул также просил мой харьковский адрес, чтобы написать,
когда представится случай, но я отказался. Едва ли такая весть порадует
моих родителей. Моей бывшей супруге будет, вероятно, все равно, а дочери
лучше обо мне ничего не знать. У нее будет своя жизнь. Другая...
тетрадью Туркулу. Осталось одно, последнее - список наших офицеров. Жаль,
что я уже не могу вспомнить всех. Всех нас, оставшихся под Ростовом,
Екатеринодаром, Миллерово, Волновахой, Токмаком. Всех, у кого за спиною
Флегетон.