Чтение 60–й страницы книги ~Идущие в ночь~

Одинец?

Я тупо уставился в пропасть. Что значит - куда? Что он, не видит
ни бельмеса, или как?

Соскочив с седла я с опаской приблизился к краю. Корняга покрепче
вцепился руками-ветками в мою одежду. Заглянув за край, я с
облегчением отпрянул. Не люблю высоту... С детства. Я оглянулся.
Подобрал длинную сухую палку, помедлил немного и бросил ее вниз. С
обрыва.

Тьма, до чего неприятно, когда чувства бунтуют и начинают
рассказывать о мире совершенно разные вещи!

Слух подсказал мне, что палка с шуршанием упала на землю в
нескольких шагах впереди меня. Словно никакой пропасти не было, а
просека тянется и дальше. Глаза же убеждали, что палка, быстро
уменьшаясь в размерах, падает на кроны еле различимых с высоты
деревьев.

Тупо проводив ее взглядом, я попытался собраться.

Так. Спокойнее. Спокойнее, Моран. Давай еще раз.

Я подобрал валежину подлиннее, и вознамерился швырнуть ее вслед за
первой, но потом, перехватив поудобнее, осторожно попробовал окунуть
ее в пугающую пустоту.

Валежина сразу же во что-то уперлась. Если бы не глаза, я бы
решил, что просто в землю чуть впереди меня.

Вот наваждение!

- Эй, Корняга! - позвал я. Пенек тотчас встрепенулся.

- Я тут!

"Знаю, что тут," - я едва не фыркнул.

- Что ты видишь перед нами? - спросил я будничным тоном, как мне
показалось, спокойно.

Корняга на всякий случай осмотрелся.

- Просеку. Траву. Мурашек всяких. Палку, которую ты только что
бросил.

- А пропасть?

Корняга озадачился.

- Какую пропасть?

Понятно. Он ничего не видит.

Тогда я плашмя лег на землю и закрыл глаза. Мир сразу стал
привычнее, потому что остальные чувства сообщали мне о нем одно и
тоже. Я лежу на земле. Земля покрыта травой.

Тогда я осторожно пополз вперед, ощупывая все перед собой, прежде
чем опереться. Мне показалось, что прополз я всего ничего. И я решился
открыть глаза.

Я висел над пропастью. В нескольких шагах от обрыва. Просто висел,
неподвижно, будто лежал на невидимом стекле. Ощущение было на редкость
неприятное.

Осторожно-осторожно, словно я мог ненароком расколотить это
невидимое стекло, я вернулся на край обрыва. Сел. И задумался.

Ветер, мой проверенный скакун, глядел на меня словно бы с
недоумением. Ветер. Хм...

На краю обрыва неизбежно должен чувствоваться ветер. Я ведь слышу,
как он треплет верхушки деревьев. А я ничего не чувствовал здесь, лежа
на земле.

Такое впечатление, что на меня нагнали морок и пытаются испугать.

- Ах вы, сволочи! - прошипел я. - Жуки навозные, воронье, свиньи!
Думаете, сверну? В вашу джерхову Сунарру? К пиву и гусятине? Шиш!

Я на миг прикрыл глаза, изгнал из головы суетливые опасения и
страх высоты, сосредоточившись на желании увидеть правду. Увидеть то,
что на самом деле лежит передо мной, а не пропасть, в реальности
которой меня хотели убедить.

И мир впереди стал сначала тускнеть, потом - двоиться, а вскоре
из-под навязанной мне картинки, оживая, как на рисунке хорингов, стали
проступать и просека, и лес, и палка, которую я якобы швырнул в
пропасть, и вторая, длинная, которую швырнуть не успел, и карса,
стоящая в нескольких шагах впереди и с глубочайшим недоумением
глядящая на меня, и трава, которую я примял, когда ползал...

Наваждение исчезло.

Я перевел дух. И победно огляделся.

- Что? - спросил я с издевкой. - Не вышло?

Мне, конечно, никто не ответил. Тогда я вскочил на Ветра и
двинулся в путь. Еще ни разу, от самой мельницы на берегу Юбена, я не
чувствовал такого горячего и непреодолимого желания дойти до Каменного
леса. Во что бы то ни стало. Вопреки всему.

И в тот же миг вулх, ощутив себя в полнейшей безопасности, замер и
растворился во мне.

До самого вечера я тянул по просеке, ни на что не отвлекаясь и
внимательно прислушиваясь к себе - а не подскажет ли мне вулх еще
что-нибудь? Вулх молчал. Зато Корняга бормотал без умолку. Я узнал
массу нового из жизни леса, но, по-моему, большая часть из этого была
бессовестным враньем. Ну где это видано, чтобы деревья посредством
магии боролись с лесными пожарами? Кто сказал, что с огнем можно
поговорить? Как поверить, что река Плакса плачет в сумерках? Как она
может плакать? Направить байки Корняги в интересующее меня русло я
отчаялся, велеть ему заткнуться не захотел, потому что тишина
действовала на меня гнетуще, вот и слушал всякую чушь, одновременно
перебирая собственные мысли. Карса снова исчезла в лесу справа от
просеки. Лес, кстати, незаметно из лиственного превратился в хвойный,
в сосновый бор, где каждое дерево, казалось, дышит смолистым
растительным здоровьем, а воздух едва не звенит от чистоты и
прозрачности.

Корняга осекся на полуслове; слабо тренькнула тетива лука.
Белооперенная стрела тонко свистнула и, коротко тюкнув, вонзилась в
Корнягу. Корняга испуганно ойкнул.

Я соскочил с Ветра, словно на полном скаку меня сшибло нависшей
над дорогой ветвью. Корняга трепыхался у меня на плече, я его тотчас
сдернул.

Стрела была хорингская. Значит, меня всего лишь предупреждают.
Даже дети знают, что хоринги из луков бьют без промаха. В любой
сказке. Я имел дело с истинными хорингами лишь раз, и ни одной причины
усомниться в справедливости этого у меня не возникло.

Влип. Смерть Иланда, Винора и третьего мне явно не простят. Мне. И
карсе. Где она, кстати?

Впрочем, кто сказал, будто этим хорингам известно, что Иланда и
остальных убили мы с Тури?

"Не дури, Моран, - уныло сказал я себе. - Хоринги знают все. И
тебе этого точно никогда не понять и вовек не постичь. И - главное -
ни в жизнь не оценить. Потому что они Старшие."

Ветер стоял посреди просеки, невдалеке от бронзовых сосновых
стволов, но по нему никто не стрелял. Конечно же, я никого не видел
вблизи. Только стволы. Те же сказки гласили, что заметить хоринга в
лесу еще труднее, чем заставить его вогнать белооперенную стрелу не
туда, куда ему хотелось. А видеть сквозь живую древесину я не умел. И
вулх не умел. Хотя вулх мог бы учуять хорингов. Но вулху для этого
нужен был его, вулха, чувствительный нос. Человеческий для этого не
годился.

А в следующий миг я вдруг сообразил, что вижу прячущихся за
стволами сосен хорингов. Троих. Нет, четверых. Ага, вон и пятый.

Тьма! Я видел сквозь стволы! Сквозь живую древесину!

Я не поверил себе - и тотчас перестал видеть. Сразу же.

Холодный пот сам собой выступил у меня на лбу. Тьма еще раз! Что
творится? Ну-ка, с самого начала.

Я посетовал, что не вижу сквозь стволы. И захотел видеть.

И тут же увидел.

Потом решил, что этого не может быть, и видеть перестал.

Хм... Не почудилось же мне это? И я страстно пожелал снова видеть.

Стволы вдруг стали полупрозрачными, и фигуры хорингов вновь
открылись взору - вполне ясно и отчетливо. Трое из пятерых уже были
совершенно в других местах, ближе ко мне. Вот и четвертый перетек
поближе.

А вон и карса. Крадется. Хочет напасть на крайнего. Нет, малышка,
нет!

С проклятием я вскочил, в каждой руке сжимая по метательному ножу.
Но было поздно. Карса прыгнула и сбила с хоринга с ног. В нее тотчас
же вонзились четыре стрелы. И еще четыре. И еще. И еще.

Первого хоринга я заколол с разгона. Не ожидал он, похоже, что я
знаю, где он прячется. Во второго метнул нож. Кажется, попал. Но
теперь сразу две стрелы вонзились уже в меня. И еще две. И еще.

Впрочем, нет, не вонзились. Моя волшебная одежда устояла против
стрел. Против хваленых хорингских наконечников. Правда, от синяков это
меня все равно явно не спасло.

Оставшиеся трое быстро отступили, унося убитых. Боятся, джерх на
динне! Я все еще видел их сквозь стволы, но все хуже и хуже, их
неясные силуэты таяли в бронзовой дымке, которая застилала все, что
находилось дальше сотни шагов. Пока не исчезли вовсе.

Я метнулся к карсе. Она была еще жива, хотя истекала кровью. С
отчаянием я взглянул на небо над просекой - до пересвета оставался еще
час с небольшим. Дотянет ли?

- Держись, Тури, - прошептал я. - Держись.

Выдергивать стрелы было нельзя. Только повредит. Эх, пересвет бы
сейчас, изменяющееся тело оборотня само извергнет из себя чуждый
металл наконечников и исцелит раны. Только бы дожила до пересвета!