Чтение 60–й страницы книги ~Преемник~

могила теперь укрыта будто ковром, желтый холм среди рощи, кто-то, может
быть, обратит внимание - пусть... Никому не запрещено сажать цветы где бы
то ни было...

Он сидел в траве, скрестив ноги. Рядом лежал серый плащ.

Впервые за долгое время он наслаждался если не покоем, то хотя бы
иллюзией покоя; здесь были он и его непонятный отец, да десяток
кузнечиков, да длинная, как чулок, зеленая гусеница; а в отдалении, в
ограде кладбища, где покоятся добропорядочные горожане, стояла перед
чьей-то могилой красивая девушка в синей косынке на плечах.

Луар стряхнул муравья, залезшего ему в рукав. От этого небрежного
расслабленного движения под рубашкой качнулся медальон.

Пестрая бабочка села на серый плащ. Красивое зрелище - ночной костер,
только вот бабочки сгорают...

...Но сейчас день, и мотыльку ничего не грозит. Серая ткань кажется
ему огромной пыльной равниной...

Луар провел пальцами, разглаживая складки. Бабочка улетела прочь, как
уносимая ветром конфетная обертка...

Собственно, он хотел это сделать давно. Там, в кабинете - не решился.
В комнатушке, которая служила ему домом, было в том числе и зеркало - но
он постеснялся надевать реликвию перед зеркалом, это показалось ему пошлым
и смешным...

Ткань скользила. Руки удобно вошли в рукава - точно по росту, и по
ширине плеч; он поколебался и накинул капюшон. Цветущий мир оказался как
бы заключенным в рамку - серо-стальную рамку из прикрывающей лицо ткани.

Луар стоял, чувствуя, как ветер лениво теребит широкие полы. И ведь
точно по росту - видел бы Эгерт Солль...

Желтые цветы пахли чуть различимо. Золотые чашечки с коричневыми
комочками пчел, а по краям, там, где желтый ковер смыкался с
зелено-коричневым покровом земли - там могила Фагирры была похожа на
ржавеющий медальон...

Пластинка оказалась у Луара в руках. Он сам не помнил, когда успел ее
вытащить. Солнце било в прорезь, и Амулет отбрасывал на Луарову ладонь
маленькую тень с пятном в центре - светлым пятном замысловатой формы...

Он ощутил мгновенное головокружение. Опустился на колени; не глядя
протянул руку - в его ладонь немилосердно впилась потревоженная пчела.

"Больно?"

По Луаровому лицу медленно прокатилась крупная капля пота.

"Не ищи вопросов там, где их нет".

Луар запоздало зажмурился; в его красной темноте загорелись и
расползлись пятнами три желтых огня. Жгучая боль в ладони - и присутствие
собеседника, такое же явное, как солнце и пчелы. Привкус железа во рту...

"Не спрашивай. Ответы найдутся сами".

- Но мне надо спросить, - прошептал Луар, сжимая Амулет в кулаке и
тем самым подхлестывая боль. - Мне нужно...

"Все, что нужно, у тебя уже есть. У тебя есть ОН..."

- Он ржавеет...

"Да. Да. Замолви за меня словечко".

Луар покачнулся. Широкий капюшон опустился ему на глаза, заменив
голубое небо серым, проведя перед его взглядом новую линию горизонта;
посреди этого другого, внезапно возникшего мира Луар увидел высокий дом с
крыльцом, и на ступенях дома стоял он сам, в непривычного покроя
щегольской куртке, в высокой шляпе без полей и со шпагой у пояса. Картина
резко приблизилась, будто сам Луар был осенним листком, брошенным в лицо
юноши на ступенях; налетая на фигуру стоящего и пролетая сквозь нее, Луар
успел понять, что нет, это не он, у того человека другое имя...

Потом он увидел низкий потолок, и под ним круглощекого старика с
набором игл для татуировки, и свою собственную руку, лежащую перед ним на
столе; рукав был поддернут до локтя, рука лежала расслабленно, но ожидание
боли выдавало себя "гусиной кожей", и какое счастье, что в подвале холодно
и можно списать свою слабость на эту зябкую, пронизывающую сырость...
Старик поднимает бровь: зарабатывать на жизнь шпагой - благородно. Но ты
не наемный убийца, сынок, ты - учитель фехтования... И теперь ты
принадлежишь к цеху. Теперь ты в полном праве...

Старик преобразился, покрывшись вдруг белым седым волосом, отчего
голова его сделалась похожа на выдолбленную изнутри луну; черные глазки
этого нового старика сверлили, как два буравчика - но на дне их жил страх,
и Луар испугался тоже, встретившись взглядом с человеком в сером плаще,
светловолосым и светлоглазым, с татуировкой на запястье - знаком
привилегированного цеха...

Ответь мне, беззвучно закричал Луар. Зачем?! Зачем ты призвал Мор,
зачем ты искал Амулет, ответь мне, ты, зачавший меня в камере пыток, или
ты тоже от меня отречешься?!

Тот, кто стоял перед ним со стальными клещами в пробитой груди,
излучал бешеное желание жить. Воля его подобна была железной хватке - Луар
отшатнулся, парализованный натиском этой воли:

"Я тебя не оставлю".

- Тогда ответь! - беззвучно закричал Луар. - Или и мне проклинать
тебя, кого проклинают все?

Чужой натиск ослаб: "Я не совершил злого".

- Ты?! - Луар оскалился.

"Я не совершил злого. Поймешь".

Онемевшей щекой он ощутил прикосновение травы. Капюшон соскользнул,
открывая его лицо солнцу - и чужим взглядам...

Впрочем, рядом никого и не было.

Только в отдалении, у городской стены, стояли в густой тени трое или
четверо угрюмых мужчин. Глядели, сузив холодные глаза, на одинокую фигуру
в сером плаще и слушали сбивчивые объяснения кладбищенского сторожа.

Но Луар их не видел.

Спустя несколько дней я полностью уверилась, что вскорости тронусь
умом - в свою очередь.

Три существа, населявших огромный дом до моего прихода - девочка,
женщина и старуха - казались мне в разной степени сумасшедшими. Торию
Солль я рассмотрела в дверную щель - лучше мне было этого не делать. Я и
прежде слегка боялась Луарову мать; теперь она внушила мне прямо-таки
ужас.

Нянька уверяла, что госпожа ничего уже не понимает - но я-то видела,
что мое появление не прошло для нее незамеченным. Где бы я ни находилась и
что бы ни делала - призрак Тории Солль наблюдал за мной из запертой
комнаты, я вздрагивала от малейшего шороха и резко оборачивалась, завидев
краем глаза любую случайную тень.

Первые несколько ночей я проплакала, свернувшись на доставшемся мне
тюфяке; кровать была хороша, по моим меркам даже роскошна - и все же я не
спала ни секунды, вслушиваясь в шорохи, вглядываясь в темноту, глотая
слезы. Неужели это конец?! Конец красивой и сильной женщины, не
выдержавшей трагедии, сломавшейся и теперь увлекающей за собой ни в чем не
повинную дочь...

Дочь. Алана порой казалась мне существом еще более непостижимым и
страшным, нежели Тория. Перед рассветом мне представлялись всякие ужасы -
девочка одичала и потеряла разум, утратила человеческое, теперь ее до
конца дней придется держать в хлеву на цепи, как того уродца, виденного
однажды на ярмарке... То было бесформенное, вероятно, молодое существо со
звериной мордочкой и злыми затравленными глазами; хозяин палатки брал
медяк "за просмотр"...

Я кусала себя за пальцы. Не может быть; Алана смотрит осмысленно, ее
можно вернуть в мир людей, ее нужно вернуть, если не спасти Торию - так
хоть ребенка...

А нянька тоже была в своем роде умалишенной. Она повелась на своей
преданности; любая другая давно бы либо бросила все и всех - это в худшем
случае - либо увезла бы девчонку в город и там бы решала дальше, искала
бы, в конце концов, ее родного отца...

За эти ночи я успела высказать Эгерту Соллю все, что думала о его
поступках. Наверное, явись Эгерт собственной персоной - я не побоялась бы
повторить все это ему в лицо...

Но он не явился.

Дни мои заняты были работой; удивительно, как до моего прихода старая
и больная женщина проделывала все это в одиночку. Теперь нянька
блаженствовала, время от времени позволяя себе отдых; единственным, чего
она не доверяла мне делать, были заботы о Тории.

Нянька носила ей на подносе воду и еду; всякий раз полная тарелка
возвращалась почти нетронутой. Нянька терла воспаленные глаза: не протянет
долго... От одного голода помрет...

- Помрет ведь, девонька, - сказала она однажды, подперев щеку опухшим
кулаком. Я быстро глянула на примостившуюся в углу Алану; девочка казалась
равнодушной.

- Помрет, - с прерывистым вздохом повторила нянька. - А я... Прости
меня, дуру. Я уж думаю... Не мучиться бы ей. Сразу бы...

Я с трудом сглотнула. Из глубин пустого дома явился страх и накрыл
меня, будто мокрым мешком.

Наутро я целый час провела у ее запертой двери; Тория чуяла мое
присутствие. Уходя на цыпочках и возвращаясь снова, я вспоминала осенний
праздник в доме Соллей и ту нашу встречу в библиотеке: "Я - тварь?! Я от
своего сына не отрекалась!"

И моя вина. Моя тоже. Слово - не камень, брошенный в пруд. Там просто
- круги по воде и облачко ила на дне, да пару рыбешек шарахнется, как
брызги... Но никто не знает, что случится, если бросить слово. В
неизвестную, темную, надломленную душу...

Я вышла во двор, выдернула из плашки топор и довольно метко тюкнула
им по полену; деревяшка раскололась и лезвие топора увязло в щели.