мыслью, что Луаян не всемогущ, но еще труднее было осознавать, что
поведение его выглядит как предательство.
времена не рядом с ней, а в одиночестве, и одно сознание этого оказалось
для нее тяжелее всех бед эпидемии. Эгерт не отходил от нее ни на шаг;
страх, неотвязный, как зубная боль, привычный страх за свою шкуру бледнел
теперь перед одной мыслью о судьбе чудом обретенной Тории, ее отца,
университета, города - и о судьбе Каваррена.
установить кордоны, ввести жестокий карантин, Каваррен защитит себя... Но
в повторяющемся каждую ночь сне Эгерт видел одно и то же: воющих собак
перед гостиницей "Благородный меч", дымы, тянущиеся вдоль пустых улиц,
горы трупов на набережной, запертые ворота с потускневшим от копоти
гербом...
земле много сотен каварренов; что для Мора какой-то маленький, хоть и
древний и спесивый, городок?
покинутом стаде; о господине ректоре не было ни слуху ни духу, служитель
сбежал, педагоги не являлись, и юноши, еще недавно считавшие себя
солидными и учеными людьми, превратились в беспомощных мальчишек. В один
из дней стены Большого Актового зала огласились самым настоящим плачем -
навзрыд, как маленький, плакал на жесткой скамейке какой-то "вопрошающий",
паренек из деревни, для которого первый год учебы обернулся кошмаром.
Остальные прятали глаза, не решаясь взглянуть на бледные лица и трясущиеся
губы товарищей - и вот тогда-то рассвирепел, захлебнулся яростью Лис.
всем и каждому катушку, чтобы сматывать сопли, широкую мамину юбку, под
которой так тепло прятаться, и ночной горшок на случай внезапной
надобности. Он швырял с кафедры только что придуманные слова, обзывая
сотоварищей вислогубцами, слизоносцами, паршивыми засранцами, ящичками для
плевания и маменькиными импотентами. Плачущий паренек, последний раз
всхлипнув, широко раскрыл рот и залился густой, как дамские румяна,
багровой краской.
раскупорил имеющиеся в университетском погребке многолетние запасы вина;
пили тут же, в лекционном зале, пили, пели и вспоминали "Одноглазую муху".
Лис хохотал, как бешеный, затевая игру - все без исключения должны были
честно рассказать о своем первом любовном опыте, а не имеющие такового -
обязаться восполнить упущенное на следующий же день; пьяные уже голоса
перебивали друг друга, перемежаясь со взрывами истерического смеха. Эгерт
смотрел на пирушку сверху, из круглого окошка, соединяющего зал с
библиотекой, и до него доносилось нестройное: "Ай-яй-яй, не говори...
Милый, не рассказывай... Ай, душа моя горит, а дверь скрипит, не
смазана"...
Лиса - кое-какие он видел, о кое-каких слышал, а некоторые придумывал тут
же, по ходу истории; слушая его нарочито веселую болтовню, Тория сначала
бледно улыбалась, потом, чтобы угодить ему, даже рассмеялась через силу.
рядом, поправив одеяло и осторожно погладив воздух у самой ее головы,
Эгерт отправился вниз.
полу, сыром и холодном; Лиса не было нигде, Эгерт понял это с первого
взгляда, и неизвестно почему, но сердце его сжалось.
видавший виды плащ; Эгерт долго стоял на университетском крыльце,
вглядываясь в мутную ночь - в здании суда тускло светились окна, и
покачивалась под дождем казненная кукла на круглой тумбе, и высилась Башня
Лаш - немая, замурованная, как склеп, безучастная к умирающему у ее ног
городу.
полудню, а, наоборот, застыл, как студень - даже ветер завяз в его липких
сырых космах. Двери деканового кабинета оставались плотно закрытыми, Тория
бродила, как потерянная, между стеллажами в библиотеке, бормотала что-то в
ответ собственным мыслям и по многу раз водила бархатной тряпочкой по
корешкам, футлярам и золотым обрезам.
на пустую площадь. Ни торгующих, ни гуляющих - глухая ватная тишина, серые
силуэты домов и милосердный туман, покрывающий город, как простыня
покрывает лицо покойника.
мертвые тела - Солль отводил глаза, но взгляд его все равно находил то
судорожно вытянутую, вцепившуюся в камень женскую руку, то устилающие
булыжник волосы, то щегольской сапог стражника, мокрый от осевших капелек
тумана и потому сияющий, как на параде. К запаху разложения примешивался
доносящийся откуда-то запах дыма; пройдя еще немного, Солль передернулся,
ощутив в стоячем воздухе знакомый аромат горьковатых благовоний.
куриться. Эгерт приблизился, странно безучастный; у входа в Башню бился о
каменную кладку совершенно седой мужчина в рабочем переднике:
мостовой; красивая женщина в съехавшем на затылок чепце рассеянно гладила
лежащего у нее на коленях мертвого мальчика.
камень кожи, роняли на мостовую капли крови; рядом валялась напополам
переломанная кирка.
дверь:
спрячетесь... Открой...
помочь, ничего не исправить, Эгерт тоже умрет. При одной этой мысли в душе
его бесновался животный страх - но сердцем и разумом он ясно понимал, что
главное дело отпущенной ему куцей жизни - Тория. Последние дни ее не
должны быть омрачены ужасом и тоской, он, Эгерт, не позволит себе роскошь
умереть первым - только убедившись, что Тории больше ничего не угрожает,
он сможет закрыть глаза.
как можно дальше - но человек пошевелился, и Солль услышал слабое
царапанье железа о камень. Под боком у лежащего примостилась шпага; Эгерт
разглядел капли влаги на дорогих ножнах, на тяжелом эфесе с вензелем, на
расшитой самоцветами перевязи. Потом он перевел взгляд на лицо лежащего.
запеклись, а веки распухли. Одна рука в тонкой перчатке цеплялась за камни
мостовой, другая сжимала рукоятку шпаги, будто оружие могло защитить
своего хозяина и перед лицом Мора. Не отрываясь, Карвер смотрел Эгерту в
глаза.
ржание.
как шорох осыпающегося песка:
Эгерту на мгновение вспомнился тот нерешительный тонкогубый мальчик, каким
был двенадцать лет назад приятель его детства.
ведь есть карантинные заставы, патрули...
глаза; прошептал с полуулыбкой:
него странного, из-под тяжелых век, рассеянного взгляда:
покрытая глазурью бисквитная булка, зеленые островки травы, компанию
мальчишек, вздымающих к небу фонтаны брызг...
глазами у него была только мокрая, лоснящаяся от влаги мостовая. Было
ли?.. Да... было. Карвер тогда не жаловался - он покорно промывал полные
песка, воспаленные, закрывшиеся глаза.
дымом, и гнилью, и подступающей смертью.
локте:
солнечные искры на воде, и, подрагивая, отражались зеленые кроны,