Чтение 60–й страницы книги ~Опоздавшие к лету~

– Был сын, – сказал Андрис.

– Извините, – сказал шофер.

– Ничего, – сказал Андрис – Это было давно.

Это было давно – обледенелое шоссе – и нет никого, и ничего с тех пор не получалось, и оставалась только работа, работа, работа – будь она проклята, работа…

– А полосатых, стало быть, любите? – спросил Андрис.

– Что значит – люблю? – шофер скосил на него глаза – быстро и подозрительно. – Нет, конечно. Ерундой занимаются, ерунду предлагают… Но вот за то, что наркодеров прижали, – я им в ножки готов поклониться. Говорю же – задаром вожу. Дочка у меня в восьмом классе… да. Как тут благодарен не будешь? Не по-людски было бы. А вы их что – не любите?

– Не знаю, – сказал Андрис. – Я вообще нездешний. Мальчишество, наверное.

– Вот-вот, – сказал шофер. – Именно что мальчишество. Нам в такие игры играть не пришлось, вот и завидно. Так, нет?

– Да, конечно, – рассеянно сказал Андрис.

Что-то опять ворочалось в голове, и надо было срочно поговорить с доктором. И поговорить с Мариной. И – куда пропал Тони? Впрочем, с Тони было более или менее ясно: древнейший метод сбора информации мог потребовать и гораздо большего времени…

– Доктор, – сказал Андрис. – А нельзя то же самое, но попроще? На пальцах. Я хочу представить все наглядно.

Доктор с сомнением пожевал губами.

– Я и так просто… – начал он и замолчал.

– Давайте наоборот, – предложил Андрис. – Я буду вам объяснять, что я понял. Хорошо? А вы будете меня поправлять.

– Н-ну, попробуем, – с сомнением сказал доктор.

– Значит, так: вы знаете, куда надо приставить соленоиды, чтобы магнитное поле проходило через эти самые ядра… белый шар, да?.. ах, бледный… значит, через бледный шар. Далее: поле модулируется и так влияет на ядра, что они перестают пропускать те импульсы, которые идут из подкорки в кору и которые заставляют человека принимать наркотик. Так?

– В общих чертах.

– Мне и надо в общих. А что будет, если то же самое воздействие придется не на бледный шар, а на какие-нибудь соседние ядра? Там ведь, вы говорите, все очень плотно упаковано?

– Не знаю. Именно это я и хотел исследовать на программном муляже, но… вы же знаете…

– Предположим, что я абсолютно ничего не знаю.

– Видите ли, если бы мои предположения подтвердились, то это означало бы конец целому направлению исследований, которые вел сам Радулеску и его ученики. Поэтому им было нужно как можно дольше задержать меня на подготовительных этапах – чтобы ученики успели… опериться. Да… То есть так ученики, конечно, рассуждали. Радулеску – человек порядочный, но не гибкий. Я думаю, ему просто нашептали, навели туман… он был убежден, что я подгоняю результаты… и вообще…

– Понятно, – сказал Андрис. – А что будет, если взять не ваши соленоиды, не специальные, с концентрацией поля, а простые катушки?

– Ну, что я могу вам сказать? То же самое: надо исследовать.

– А попробуйте пофантазировать. Вы же знаете, какими свойствами обладают окружающие ядра… Пусть будет не абсолютно точно, пусть примерно. Эффект будет?

– Наверное. Да, будет смазанный эффект, и будет множество побочных эффектов… даже не представляю, каких именно.

– Хорошо. А если использовать не оригинальную запись, а пере-перезапись?

– Не будет закрепления эффекта. Понадобится постоянная подпитка, подкачка… будет своего рода новый наркотик. Чем несовершеннее запись…

– А вы знаете, почему я вас об этом спрашиваю? – сказал Андрис.

– Нет, – с испугом сказал доктор. – Нет, не знаю.

– Дело в том, что в вашем городе практически полностью искоренена наркомания. Даже не искоренена – она исчезла сама собой…

– Боже мой… – доктор вдруг закрыл лицо руками. – Боже мой… Боже мой…

Андрис шел позади всех и думал, что больше всего это похоже на сцену из самого пошлого полицейского боевика: по полуосвещенному коридору быстрым шагом идут полицейские – в форме и в штатском, – а перед ними мелким бесом катится тот, кто их ведет… впрочем, не совсем так: заместитель директора по хозчасти господин Раппопорт, многословный и суетливый, действительно катился по неимоверно длинному полутемному коридору – горела только каждая пятая лампочка – впереди всех, но не потому, что ему не терпелось достичь цели, а потому, что на пятки ему наступал Присяжни, который очень не любил, когда ему говорят «каждый коп», а именно так бормотал господин Раппопорт, когда его поднимали с постели – в двенадцатом-то часу дня! Рядом с Присяжни топал ногами незнакомый усатый сержант, за их спинами держался помощник прокурора города, за ним рядышком шагали в ногу похожие, как братья, полицейский следователь и следователь прокуратуры… дважды приходилось останавливаться перед решетками, перегораживающими коридор, и ждать, когда на посту охраны примут сигнал, запросят и проверят пароль – и только после этого откроют проход. Сейфы вмонтированы в стену коридора – длинная цепь серо-стальных прямоугольников с цифровыми пультами, над каждой дверью – глазок телекамеры. Сейф номер девять. Все останавливаются. Лучше, чем в банке, с уважением говорит Присяжни, и господин Раппопорт мгновенно приобретает преувеличенную благородную вальяжность. Поддернув манжеты, он начинает устанавливать комбинацию цифр, производя в уме необходимые вычисления – у сейфа скользящий код. Проходит минуты две, все молчат, только сержант громко сопит. Готово, говорит господин Раппопорт. Дверца бесшумно открывается. Аки душа младенца, говорит Присяжни и всем корпусом разворачивается к господину Раппопорту…

– Надеюсь, ты не принимаешь меня за полного идиота? – Присяжни повертел в руках картонную упаковку с надписью «Платиборское светлое», заглянул в дырку – пусто; вздохнул, встал, подошел к холодильнику, открыл и закрыл дверцу; вернулся за стол. Был уже четвертый час дня. – Я не хуже тебя понимаю, что он тут ни при чем. Но он-то не должен понимать, что я понимаю. Он должен меня бояться, а боятся, как правило, дураков, особенно дураков, облеченных властью. Н-да… Вот я его и припугнул, и он поверил, представь… и дал информацию… и хотел бы я знать, что нам с этой информацией теперь делать…

Да, информация была, что называется, чуть теплая. Если из потрясающего многословия господина Раппопорта выделить сухой остаток, то получается вот что: во-первых, директор регулярно, по крайней мере, раз в неделю, посещал режимный сектор и отпирал сейф. Во-вторых, директор, человек, как известно, семейный, имел малолетнюю любовницу, которая вертела им, как хотела. И есть основания полагать, что эта самая любовница то ли вчера, то ли чуть раньше дала директору отставку. Наконец, работа с исчезнувшими носителями ЭЛТОР должна была начаться еще месяц назад – согласно подписанному директором плану; но потом директором же она была перенесена на более позднее время, а неделю назад – вообще отложена до особого распоряжения. Что касается имени и прочих координат любовницы, то господин Раппопорт этого не знал. А кто может знать? Возможно, секретарша, шофер… Пока никого из них не нашли – не было дома. Уик-энд…

– Да, – сказал Андрис, – да-а… А что мы будем делать с информацией по нашей узловой теме?

– Уже есть информация? – криво усмехнулся Присяжни.

– По крайней мере, есть пара логически непротиворечивых гипотез, – сказал Андрис. – И что самое смешное – обе нас ни к чему не обязывают. Очень может быть, мы будем знать, что происходит, и не будем иметь ни малейшего представления, что нам с этим делать…

– А я вообще не знаю, что делать, – сказал Присяжни. – Тебе хорошо, ты там с цифирками балуешься. Слушай, ведь все меняется так, что головы повернуть не успеваешь… думать – разучился… Не могу я думать по-новому, а по-старому – бесполезно… большая часть моего опыта уже ни к чему, понимаешь? – я не могу на него опереться, хуже того – он уже начинает мешать… я чувствую себя каким-то динозавром…

– Диноцефалом, – вставил Андрис.

– …три четверти моего опыта сегодня уже не нужны, а та четверть, которая осталась, годится на то, чтобы постигать четверть того, что происходит – потому остальное я вижу, слышу, знаю, что это существует… но я этого не понимаю… Дожил. Я уже не говорю, что законы устарели – до дыр. Я – устарел. До дыр. До дыр, понимаешь? Моральный износ сто пятьдесят процентов…

– А мне нравится, что все так круто меняется, – сказал Андрис. – Помнишь, что было, когда ничего не менялось? Хотя…

– Именно что «хотя», – сказал Присяжни. – Логики нет в переменах. Мне так кажется, – он опять потянулся к картонке, потряс ее и с досадой швырнул в угол, – несколько лет назад произошло что-то такое, чего мы не заметили, или заметили, но не узнали… короче, что-то лопнуло, оборвалось, и… даже не в том дело, что тормоза пропали, хотя и это тоже… что-то появилось в мире, чего мои глаза не видят, но – нюхом чую: серой запахло…

– Серой… – проворчал Андрис. Видеть Присяжни в таком состоянии приходилось не часто. Что же, вполне может быть, и серой… вполне может быть… – Как наш бомбист себя чувствует?

– Что ему сделается – лежит… Лихо ты его.

– Да уж… Показания?

– Заперся. Только то, что на горячем допросе. Измором придется брать. Его сейчас на наркотиках держат – для расслабления. А там посмотрим…

Он говорил что-то еще, но Андрис вдруг отключился. Для подтверждения версии, что все происходящее – чьи-то (кристальдовцев?) злоупотребления методом доктора Хаммунсена, оставалось последнее: убедиться, что записи «мелодии» пользуются популярностью… даже меньше: что именно доктор сочинил то, что Андрис слышал на мосту… и если так… сейчас без четверти четыре, доктор уже должен быть в кабинете…

– Алло? – спросил доктор.

– Доктор, опять я, – сказал Андрис.

– Нашли? – задохнувшись, спросил доктор.

– Нет, – сказал Андрис. – Нет еще. Найдем. Тут – другое… Я хочу попросить вас вот о чем: не могли бы вы сейчас воспроизвести противонаркотическую запись?

– По телефону? – удивился доктор.

– По телефону.

– Но… впрочем, ладно. Сейчас.

Шаги, металл – замок? – опять шаги, шуршание, непонятные звуки… мелодия; шуршание – доктор взял со стола трубку – мелодия зазвучала громче и отчетливее. Да – та самая – тревожная, с глубокими, пробивающими стены, ударами огромного барабана… та самая, звучавшая на мосту из плейеров шептавшейся парочки, та самая, под которую шло действо откатников…

– Спасибо, доктор! – крикнул Андрис в трубку. – Достаточно! Шорох – и тишина. Потом – голос доктора:

– Господин Ольвик… видите ли… я не хотел говорить, но, понимаете… если вам поможет?

– Слушаю, – сказал Андрис.

– Дело в том, что у Радулеску была любовница, совсем девочка… лет шестнадцать. Я видел ее сегодня в компании молодых людей…

– Вы знаете, как ее зовут?

– Да, Сандра Шиманович. Живет на улице Загородной, семь, квартира тоже семь. Или жила… это он снял ей…

– Понятно. Спасибо, доктор. А откуда?..

– Дело в том, что она ушла к Радулеску от меня, – сказал доктор и повесил трубку.

Так, подумал Андрис. Проклятые наркоманы… была какая-то мысль, и я ее забыл… кому-то позвонить?..

– Запиши, – сказал он Присяжни. – Сандра Шиманович, Загородная, семь – семь. Та самая любовница Радулеску.

– Дай сюда телефон, – сказал Присяжни.

– Сейчас, – сказал Андрис и набрал номер Марины. Марина была дома.

– Здравствуйте, – сказала Марина. – Не вы звонили мне полчаса назад?

– Нет, – сказал Андрис – Могу я вас увидеть сегодня?

– Да, конечно. Хоть сейчас.

– Это по делу.

– Не сомневаюсь. Кстати, я поразмышляла над вашей идеей…

– Где встретимся?

– Приезжайте домой. Никуда не хочу идти.

– Через десять минут выхожу.