зоггов налипали на прозрачный щиток, мешая смотреть, и потому факел он нес
перед собой, чтобы паутина сгорала.
семейство тукк, чавкавших над грудой слизи - видно и в шаваре что-то
растет - не останавливаясь пошел дальше. Светлое пятно входа давно исчезло
из виду, факел догорел и пришлось зажечь новый. Пол пошел под уклон, нойт
колыхался уже выше колен, но охотничья одежда берегла тело.
даже вытянувшись во весь рост не удавалось достать потолка, в котором
светлели бойницы окон. Как тут будет хорошо, когда этот оройхон станет
сухим! Но для этого надо, чтобы илбэч жил.
осязательные усы, верхняя пара клешней, потом дрожащие на тонких стеблях
глаза. С минуту гвааранз рассматривал человека, и человек стоял
неподвижно, подняв руку с гарпуном и с ужасом думая, что он будет делать,
если вдруг ему угораздит убить зверя. Потом сказал:
Любой человек имел землю, каждый жил на сухом, но илбэч должен строить,
ему некогда молотить хлеб и ждать, пока забродит каша. Так и получалось,
что все ели сладкие лепешки, а Ван - чавгу. Недаром говорится: нельзя
повидать далайн, не замочив ног. Ноги Вана не просыхали.
люди считали, что она будет такой всегда. И никто не думал, что Ван стал
стар, и ему трудно ходить. Но больше старости и болезней терзала Вана
обида, что он, сделавший мир счастливым, остался несчастен.
и стали смотреть на грязного старика.
воняет.
повсюду и бродяжничали, потому что не желали работать.
таким же.
меня.
твое поле?
семья?
не позаботился даже о собственной старости, а теперь хочешь влезть на шею
тем, кто трудился? Не выйдет. Уходи, бродяга.
бы умереть по-человечески.
на твоих ладонях? Где след резца на руке? Где шрамы, что украшают охотника
и цэрэга? Где, хотя бы, ожоги от харваха? Ты всю жизнь валялся в нойте и
жрал дармовую чавгу - это сразу видно. Так иди, валяйся там и дальше.
не собирал хлеб и не резал кость. Моя работа иная. Я илбэч Ван. Я строил
для вас землю. А теперь перед смертью я прошу немного хлеба и доброты.
Ха-ха-ха!
Хо-хо-хо!
упал в нойт и умер.
притворившись илбэчем!
шавар.
нас, что он илбэч! Завтра или послезавтра появится новый оройхон, и мы
вдоволь посмеемся над хвастуном!
следующий день они смеялись, и через день, и еще долго.
затруднений. Даже для виду на другом берегу не было поставлено никакой
охраны. Оно и понятно, поток переселенцев двигался лишь в одну сторону, а
ставить заграждения значило подвергать соседей соблазну напасть и
захватить орудия и харвах.
двинулся дальше. Бывшая дорога смерти, где он в бреду говорил с уулгуем,
превратилась в сухую полосу и уже год, как была обжита. Застав не
оказалось и здесь, поскольку угловое царство благополучно скончалось.
Почти все жители угловых оройхонов тогда бежали в страну изгоев, не без
оснований опасаясь резни. Сдавшиеся цэрэги были прощены и отправлены на
восточную границу, ставшую с некоторых пор местом ссылки неугодных.
Кажется, один Боройгал не тронулся с места. Уж он-то был в безопасности -
палачи, как и сушильщики, требуются всегда.
скормил самозваного одонта зоггам. Дюженника Тройгала привезли туда, где
он творил бунт. Здесь его ждала плаха - панцирь рыбы, установленный возле
поребрика, чтобы все могли видеть конец вора. Преступник был раздет - на
голом теле ясно виднелись следы пыток - ван хотел знать, куда делись
сокровища. Тройгала привязали к широкому панцирю, и палач опрокинул ему на
живот коробочку, в которой копошились дюжины три выловленных накануне
зоггов. Выждав некоторое время, чтобы как следует истомить жертву,
Боройгал взмахнул пушистой метелкой хохиура. Целый час крик преступника
был слышен даже караульным в стране изгоев. Так судьба наказывает тех, кто
забывает, что мир меняется быстрей, чем люди.
приближаться не стал: как и дюжину лет назад это было небезопасно. Зато на
мокром можно было ночевать не боясь никого. Вряд ли Ёроол-Гуй станет
залезать в узкий как кишка залив, который оставил ему Шооран. Богу далайна
нужен простор.
глядя на клубящиеся в темной вышине волны небесного тумана, почти
невидимые, а скорей угадываемые благодаря многолетней привычке. Наконец он
был один и никому ничего не должен, и можно было просто лежать, не думая о
завтрашнем дне. Память милосердно унесла его в давнее прошлое, когда
пределом мечтаний было стать цэрэгом и пройтись в панцире, башмаках и с
копьем в руке под завистливыми взглядами мальчишек. Он жил тогда здесь, по
этим местам гнался за туккой. С тех пор он вырос: был и цэрэгом, и изгоем,
и земледельцем. Но главное - он стал илбэчем и сумел изменить мир.
Конечно, Ван, если верить легендам, поставил больше оройхонов, но Шооран
сумел замкнуть далайн в кольцо и тем решил судьбу богов. Он создал новую
страну, а древнейшее государство мира - уничтожил, присоединив к добрым
братьям. Пусть воины и баргэды думают, что это дело их рук - без илбэча их
стараний никто бы и не заметил. Действительно, мир за последние годы
перевернулся, но родной оройхон остался неизменным. Те же тэсэги, тот же
хохиур, тот же далайн, хоть и съежившийся так, что в полдень удается
разглядеть другой берег. Поэтому нельзя сказать, будто мир стал совсем
другим, ведь в детстве он был заключен в этом оройхоне, а оройхон остался
прежним.
легкое прикосновение. В первое мгновение душу сковало ужасом: разом
вспомнилось, что сейчас мягмар, и прикосновение может означать, что к нему
подползает выгнанный наружу парх или гвааранз. И лишь затем Шооран понял,
что его касаются человеческие пальцы.
лба.
чем.
Я хачу с табой.
избавиться от неожиданной попутчицы. - Никому я тебя не отдавал. У меня
дела, я же говорил... Ты пока там поживи. Яавдай добрая, только ей помочь