----
плохая еда. Да уж и все одно к одному привалило. А главное - общий
тоскливый настрой, всегдашняя затаенная мука. Каторжный сварлив и подымчив
уже по природе своей; но подымаются все вместе или большой кучей редко.
Причиной тому всегдашнее разногласие. Это всякий из них сам чувствовал: вот
почему и было у нас больше руготни, нежели дела. И, однако ж, в этот раз
волнение не прошло даром. Начали собираться по кучкам, толковали по
казармам, ругались, припоминали со злобой все управление нашего майора;
выведывали всю подноготную. Особенно волновались некоторые. Во всяком
подобном деле всегда являются зачинщики, коноводы. Коноводы в этих случаях,
то есть в случаях претензий, - вообще презамечательный народ, и не в одном
остроге, а во всех артелях, командах и проч. Это особенный тип, повсеместно
между собою схожий. Это народ горячий, жаждущий справедливости и самым
наивным, самым честным образом уверенный в ее непременной, непреложной и,
главное, немедленной возможности. Народ этот не глупее других, даже бывают
из них и очень умные, но они слишком горячи, чтоб быть хитрыми и
расчетливыми. Во всех этих случаях если и бывают люди, которые умеют ловко
направить массу и выиграть дело, то уж эти составляют другой тип народных
вожаков и естественных предводителей его, тип чрезвычайно у нас редкий. Но
эти, про которых я теперь говорю, зачинщики и коноводы претензий, почти
всегда проигрывают дело и населяют за это потом остроги и каторги. Через
горячку свою они проигрывают, но через горячку же и влияние имеют на массу.
За ними, наконец, охотно идут. Их жар и честное негодование действуют на
всех, и под конец самые нерешительные к ним примыкают. Их слепая
уверенность в успехе соблазняет даже самых закоренелых скептиков, несмотря
на то что иногда эта уверенность имеет такие шаткие, такие младенческие
основания, что дивишься вчуже, как это за ними пошли. А главное то, что они
идут первые, и идут, ничего не боясь. Они, как быки, бросаются прямо вниз
рогами, часто без знания дела, без осторожности, без того практического
езуитизма, с которым нередко даже самый подлый и замаранный человек
выигрывает дело, достигает цели и выходит сух из воды. Они же непременно
ломают рога. В обыкновенной жизни это народ желчный, брюзгливый,
раздражительный и нетерпимый. Чаще же всего ужасно ограниченный, что,
впрочем, отчасти и составляет их силу. Досаднее же всего в них то, что,
вместо прямой цели, они часто бросаются вкось, вместо главного дела - на
мелочи. Это-то их и губит. Но они понятны массам; в этом их сила...
Впрочем, надо сказать еще два слова о том, что такое значит претензия? . .
. . . . .
претензию. Они-то и волновались наиболее. Особенно один, Мартынов,
служивший прежде в гусарах, горячий, беспокойный и подозрительный человек,
впрочем честный и правдивый. Другой был Василий Антонов, человек как-то
хладнокровно раздражавшийся, с наглым взглядом, с высокомерной
саркастической улыбкой, чрезвычайно развитой, впрочем тоже честный и
правдивый. Но всех не переберешь; много их было. Петров, между прочим, так
и сновал взад и вперед, прислушивался ко всем кучкам, мало говорил, но,
видимо, был в волнении и первый выскочил из казармы, когда начали
строиться.
тотчас же вышел испуганный. Построившись, люди вежливо попросили его
сказать майору, что каторга желает с ним говорить и лично просить его
насчет некоторых пунктов. Вслед за унтер-офицером вышли и все инвалиды и
построились с другой стороны, напротив каторги. Поручение, данное
унтер-офицеру, было чрезвычайное и повергло его в ужас. Но не доложить
немедленно майору он не смел. Во-первых, уж если поднялась каторга, то
могло выйти и что-нибудь хуже. Все начальство наше насчет каторги было
как-то усиленно трусливо. Во-вторых, если б даже и ничего не было, так что
все бы тотчас же одумались и разошлись, то и тогда бы унтер-офицер
немедленно должен был доложить о всем происходившем начальству. Бледный и
дрожащий от страха, отправился он поспешно к майору, даже и не пробуя сам
опрашивать и увещевать арестантов. Он видел, что с ним теперь и говорить-то
не станут.
узнал уже потом. Теперь же я думал, происходит какая-нибудь поверка; но, не
видя караульных, которые производят поверку, удивился и стал осматриваться
кругом. Лица были взволнованные и раздраженные. Иные были даже бледны. Все
вообще были озадачены и молчаливы в ожидании того, как-то придется
заговорить перед майором. Я заметил, что многие посмотрели на меня с
чрезвычайным удивлением, но молча отворотились. Им было, видимо, странно,
что я с ними построился. Они, очевидно, не верили, чтоб и я тоже показывал
претензию. Вскоре, однако ж, почти все бывшие кругом меня стали снова
обращаться ко мне. Все глядели на меня вопросительно.
стоявший от меня подальше других и до сих пор всегда говоривший мне вы и
обращавшийся со мной вежливо.
значит, и уже догадываясь, что происходит что-то необыкновенное.
один молодой парень, из военных, с которым я до сих пор вовсе был незнаком,
малый добрый и тихий. - Не твоего ума это дело.
ведь собственное ешь; чего ж сюда лезешь.
он взял меня за руку и вывел из рядов.
закусана. Он не хладнокровно ожидал майора. Кстати: я ужасно любил смотреть
на Куликова во всех подобных случаях, то есть во всех тех случаях, когда
требовалось ему показать себя. Он рисовался ужасно, но и дело делал. Мне
кажется, он и на казнь бы пошел с некоторым шиком, щеголеватостью. Теперь,
когда все говорили мне ты и ругали меня, он, видимо, нарочно удвоил свою
вежливость со мною, а вместе с тем слова его были как-то особенно, даже
высокомерно настойчивы, не терпевшие никакого возражения.
Ступайте куда-нибудь, переждите... Вон ваши все на кухне, идите туда.
поляков; впрочем, мне показалось, что там, кроме их, много народу.
Озадаченный, я пошел на кухню. Смех, ругательства и тюканье (заменявшее у
каторжных свистки) раздались вслед.
мне было очень тяжело. Но я попал в такую минуту. В сенях в кухне мне
встретился Т-вский, из дворян, твердый и великодушный молодой человек, без
большого образования и любивший ужасно Б. Его из всех других различали
каторжные и даже отчасти любили. Он был храбр, мужествен и силен, и это
как-то выказывалось в каждом жесте его.
удастся: кто поверит каторжным? Станут разыскивать зачинщиков, и если мы
там будет, разумеется, на нас первых свалят обвинение в бунте. Вспомните,
за что мы пришли сюда. Их просто высекут, а нас под суд. Майор нас всех
ненавидит и рад погубить. Он нами сам оправдается.