подумала она. Слова теперь ни к чему. После всего того, что он видел, Сача
уже не заставишь взглянуть на Черского прежними глазами.
мальчишку, повседневным занятием которого было шаст-ать тут с сигаретами в
ящике со стеклянной крышкой, а высшей целью-оградить своего спасителя от
кары за убийство Смулки. Аня ошибалась.
тетка этого мальчишки. И за ней следом-тьма местных. Я спустился на лед
взять часы и платок. Когда вернулся назад, Черский был уже в шубе. "А
пиджак?"-спросил я. - "Э"а, промокнет, - ответил он. - Я понесу его в
руках. Или, - он обернулся, - пусть мальчишка наденет". Он крикнул им:
"Отошлите его потом господину Некежицкому". Благодарили, верно,
немногословно, пока я ходил за часами, туда и обратно, и прощались тоже
недолго. "Ну, с богом, - сказал Черский. И еще прибавил: - - Больше так
ребенка на лед не пускайте". Баба, словно молитву, покорно повторила за
Черским, обращаясь уже к мальчишке:
потом усталым голосом докончил:
Некежицкому. Только в обратную сторону. Они пошли. Я что-то промямлил о
самоотверженности и, может, даже о героиз ме. Он выслушал молча, но его
это тоже поразило, ибо, когда мы уже прошли быстрым шагом, чтобы
разогреться, добрую часть пути, он вдруг признался: "Э-э, скорее
спорт!"-затем остановился, сунул руки в карманы шубы, проверил, все ли на
местебумажник, ручка и эта маленькая записная книжка (когда он их
переложил из пиджака в шубу, не знаю; тоже, наверное, когда я ходил за
часами), - и разъяснил, что он имел в виду.
А днем! - Он пожал плечами и, иронично сжав губы, процедил: - Фи!
пытались с помощью разведки узнать, что на русском берегу. Так вот там
таких историй, как сегодняшняя, было десятки. Лошадь, - воскликнул он и,
подчеркивая важность этого обстоятельства, повернулся ко мне всем телом, -
и то удавалось спасти. А уж человека, да еще ребенка.
рассмеялся во весь рот, ибо подобное слово вовсе его не смущало, не то,
что такое, как-героизм.
приходского ксендза! - объявил он. - Хороший мужик, но я его поддел. Пусть
и у него будет свой покойник. Это ксендзу положено. Уже если его придется
хоронить, то пусть лучше он, что-то парнишка, сдается мне, очень плох. Ему
грозит воспаление легких. Да еще какое!
ребенок в семье, к тому же не из местных, приехал из Варшавы на праздники.
Я сказал об этом Черскому. И тут вдруг исчезают из глаз Черского и лукавые
искорки, и блеск, они сереют, веки медленно опускаются и наполовину
прикрывают глаза. Я поразился, что так его взволновало. А он:
добрались до дому без происшествий, едва, правда, тащились.
Осмотрелся. Да. Больше уже ничего не осталось, только она. Нервный спазм
сдавил горло. Сач взглянул на Аню, в глазах его была страшная усталость,
словно какие-то чары утопили в них чью-то пропавшую жизнь. Он протер
глаза. В них отражались не только душевные тревоги Сача, но и усталость от
того, что происходило вне его, вокруг и рядом, от дыма, духоты, жарывсе
это можно было прочитать в его глазах. Было светло, но свет проникал в
пространство здесь с трудом, как бы дрожа от напряжения, кое в каких
местах становился цветным. Голубые пласты материи, туманной, но
сохранявшей жесткие продолговатые очертания, застыли на высоте окон, так
что у тех, кто вставал, голова погружалась в их сияние. Стало свободней,
за некоторыми столиками было по одному свободному месту, за другими по
нескольку-люди покидали зал группами. Казалось, они бежали от этого дыма,
а может, сама суть таких вечеров и состояла в том, чтобы люди исчезали
отсюда, словно дым.
никто не слышит; действительно, в зале не было ни одного человека, который
обращал бы на нее внимание. Видно, в ушах людей что-то изменилось, слух
стал не такой чувствительный, словно его оградили какой-то пленкой-так
защищается кожа от предмета, который в нее проникает.
так и у Сача то, что он хотел сохранить для себя, готово было соскользнуть
с языка. Равновесие между тем, что уже вышло на явь, и тем, что должно
было остаться в тайне, давно нарушилось, секрет теперь не мог не обрести
голоса.
рухнуть, на то самое, особое мгновенье, когда сила тяжести уже отдала себя
во власть физического закона, а он на миг приостановил свое действие. Это
время, когда природа радуется собственной гармонии, видя, что подобная
масса слепо подчиняется формуле. Сач поднял голову, веки, словно
скорлупка, прикрывали его глаза, белые, напоминающие глазницы старинных
статуй; Сач был бледен, но недостаточно выразить лицом свершенное зло,
надлежало рассказать о нем. Аня, правда, успела еще прокричать:
сжал ее локоть. И сам простонал:
последнего! Он набрал без малого миллион. И все из одного источника, из
этой гигантской подрядной фирмы, ведущей в основном все работы. И
подумайте, - что-то наивное слышалось в этом его восклицании, спустя
столько месяцев он удивлялся все тому же самому, - у него все это
зафиксировано в записной книжке.
только-доставить ему неприятности. И всетаки сказала:
признаться.
поспешностью. - Я не могу опереться на это. Не могу касаться этого
источника. Целый год я не терял надежды. Я ведь знаю его расходы, они
вдесятеро превышают легальные доходы. Знаю я об этом. И вовсе не благодаря
той минуте.
руку. Но только один способ для меня невозможен.
нее широко открытыми глазами. - Пусть он говорит, что хочет, но он ведь в
тот момент рисковал. Нельзя было его трогать.
самоотверженность и сострадание-это для преступников, как и в
средневековье, костел. Убежище. На его пороге погоня прекращается.
его покой. А все преступления, вместе взятые, никакого ущерба ему не
приносят? - спросила она. - Вы возвращаетесь туда?
Черского. Это был человек, напоминавший огромную глыбу с сотнями граней,
все как хрусталь, только не с той единственной стороны, которую он так
мастерски укрывал. Сач просмотрел у Черского каждую бумажку-не нашел
ничего.
составляло для него никакого труда, но не было никакой гарантии, что ему
удалось бы положить ее на место, если бы он ничего там не обнаружил. А Сач
требовал от себя, чтобы к вещам, которые носит с собой Черский, относиться
так, как будто он ничего о них не знает. Подходил к концу третий квартал,
но случая еще раз добраться до записной книжки, не сжигая за собой мостов,
больше не подвертывалось. А к тому же он уже так хорошо изучил Черского,
его привычки, что понял одно: такой оказии можно дожидаться годами.
- И с горькой усмешкой добавил: - Я словно рыцарь, который знает волшебное
слово, способное пробудить спящую царевну, но которому нельзя его
произнести.
иностранный язык. Да еще незнакомый. Аня и в самом деле не понимала языка
чувств, вот и сейчас она не могла понять отчаяние Сача, тем более что и