Ч А С Т Ь Ч Е Т В Е Р Т А Я
Пока наш герой едет, разыгрываются странные события. Впрочем. они не
странней нашей жизни. Возымели, наконец, действие наветы двух
подлецов, сторонников старой прогнившей насквозь системы, в
некоторых деталях такой мне милой... - и приехали разбираться с
Глебом. Не из Академии, а из других мест. Как раньше прекрасно было
- уютно побеседовав якобы о науке, сытно пообедав, мирно
отправлялись восвояси... Нет, что-то хрястнуло, лопнуло - то ли
новый начальник объявился, то ли старый, чувствуя шкурой опасность,
остервенел, но Глеба решили допросить построже, знал или не знал,
затем отдать академикам на съедение и отправить останки на пенсию.
"Разберитесь беспристрастно!"
Приехали в четверг на двух черных лимузинах, беседовали в кабинете
до вечера, переночевали в люксе, утром в дорогу... и тут же
начальников сменяет скромный газик с двумя чинами, не самыми
низшими, но и не подобающими для разговора со столь заслуженной
личностью. Знак падения и провала! Тут уж не разговоры - начался
допрос.
Глеб впервые понимает, что зацепили всерьез. Он выходит якобы в
туалет, и в коридоре падает на глазах публики, глазеющей на позор
того, кому еще вчера рукоплескали с галерки; такова толпа, и научная
толпа не лучше любой другой... Срочно бегут за скорой, несут
носилки, везут в столицу, где академику только и следует находиться
на лечении. Выскользнул из лап судьбы, не будет застиранных
простыней, тюремной слизи и прочей романтики. Академик едет на сухих
белых тканях, две сестры вкалывают в кровь витамины.
И тут судьба взяла да и махнула хвостом. А, может, просто наступил
предел терпению и стойкости, ведь и хорошему и плохому жизнь не
дается легко. Глеб чувствует, как под ложечкой, где, говорят, душа,
рождается глухая боль, поднимается, хватает за горло... И сделать-то
ничего нельзя, потому что и так везут, куда следует везти, и так уж
стонет, не открывая глаз, и хуже стонать не может.
Он понимает, что кончилась игра - перестает стонать, затихает, и
только с ужасом слушает, как в нем идет борьба: всерьез схватились
две силы, и хитроумия его, и власти совершенно недостаточно, чтобы
хоть как-то вмешаться, себе помочь.
Он едет, и умирает, оправдывая этим поступком свой обман.
Говорят, в любом повороте жизни отражается вся наша личная история,
с детством, родителями, воспитанием... Все, мол, предрешено, и нет
ни случайности ни свободного выбора в том, как мы отвечаем на выпады
мира. Не верю, не так! И мы порой можем что-то изменить, в ответ на
гул и вой сказать разумное слово, засунуть палец в часовой механизм!
А Глеб... он поступил банально, ему бы не падать, а вовремя махнуть
подальше... Не понял нового времени, уверен был, что академики еще в
силе, а они, оказывается, вышли из моды. И слабеющую плоть не учел,
и не сумел оценить печальный юмор ситуации, насмешку Случая... А,
может, усмехнулся белеющими губами?.. Ведь неизвестно, что может
человек, когда его припирают к стенке, на что способен - то ли на
поросячий отчаянный визг, то ли на внезапное мужество.
2
Марк, приехав, тут же бежит в Институт. Внизу вместо милых старушек
молчаливые стрелки, вокруг здания высокая ограда чугунного литья.
"Ваши документы!" Он возмущен, шарит, достает... Наверху один Штейн,
собирает бумаги.
- А, Марк... - и не глядя, - вот, командировка...
Поднял брови, наморщил лоб, печально улыбнулся: - Кажется, все...
вряд ли вернусь.
Марк в свои комнаты, там тихо, светло, приборы под чехлами,
солнечные зайчики играют в стекле. Ему тоскливо стало - здесь его
ждут, а он другой.
Идет домой, стучится к Аркадию. Никто не отвечает. Он пожал плечами,
поднялся, лег, выспался, вечером снова к старику, предвкушая тепло,
ужин, разговоры, утешения, прогнозы... Никого. Он уходит, читает,
ложится спать. Загулял старик.
Глава вторая
За сутки до этого было тринадцатое число, пятница, день обреченный
на несчастья. И вот, в согласии с приметой, в ЖЭКе собралась лихая
компания. Маялись, тосковали, и чтобы облегчить ожидание выходного,
надумали пройтись с комиссией по одному из аварийных домов, что на
краю оврага. Инженеры Герман и Афанасий, тетка Марья, уборщица, и
комиссионная секретарша Аглая из бухгалтерии. Аглаю пришлось
подождать, с ней случилась история. Муж-сантехник после ночного
дежурства вернулся домой и при споре в передней, из-за нежелания
Аглаи пропустить его в грязных сапожищах в комнаты, нанес жене
неожиданный удар по левому глазу, после чего упал, прополз пару
метров и замер, головой в комнате, телом в передней, распространяя
удушливый запах самогона.
Аглая, всхлипывая и пряча глаз в оренбургский пуховый платок,
подарок мамочки, прибежала-таки к месту встречи. Инженеры обнажили
часы, но вид окольцованного багровым глаза их остановил - бывает...
Потянулись к оврагу, выбрали самый печальный дом и, поднимаясь по
лестнице, тут же ткнулись в дверь Аркадия; в этом не было злого
умысла, а только всесильный случай, который, говорят, следует
подстерегать, если благоприятствует, и остерегаться, когда грозит
бедой.
Аркадий, ничего не подозревая, готовился к опыту, нагреватели пылали
на полную мощность, счетчик в передней жалобно присвистывал, красной
полоской пролетали копейки, за ними рубли... Прибор на табуретке
ждал с японским терпением, им всем светил восхитительный вечер:
осадки благополучно высохли, соли растворились, пипетки вымыты до
скрипа - вперед, Аркадий!
И тут решительный стук в дверь. Не открывать бы... Обычно старик так
и поступал, он не то, что стука, шороха боялся; притаится в задней
комнате, свет погасит... даже стук у них с Марком был условленный,
как пароль у семерых козлят... Сейчас в отличном настроении,
выпутавшись из очередной депрессии, Аркадий ждал Марка, ничего не
боялся, и с рассеянным легкомыслием распахнул дверь.
И увидел толпу голов. Но и тут осторожность его не остановила.
Проскочив депрессию, он явно впал в маниакальную веселость, и
небрежно, не глядя, бросил - "чем обязан?.." Даже не заметив, какой
контингент, тем более, в переднем ряду Аглая, его давнишняя
противница из бухгалтерии, молодящаяся дамочка с презрительным
отношением к старческим слабостям.
- Комиссия... - бухают оба инженера. Толпа, оттеснив хозяина,
хлынула в переднюю, и, не помещаясь в ней, растеклась в кухню и
первую комнату. И сразу они поняли все. Минута молчания.
Аглая первой овладела ситуацией и выразила все, что накипело в ней
после драмы в собственной передней: муж на пороге, грязная харя,
оскверняющая преддверие рая - залу с двумя коврами шемаханской
работы на стенах, цветным телеком в красном углу, хрусталем и
прекрасными безделушками... А тут не просто инцидент - покушение на
основы: мерзкий старикашка превратил самое святое в постоянный хлев
и мастерскую, напоминающую о труде, стойло затащил в храм!
- Выселение, выселение, такое нельзя терпеть! - вот ее приговор.
Старуха-уборщица трясет безумными лохмами - "да, да, да..." Два
мужика, однако, переглянувшись, решили избежать осложнений - слупим
бутылку и замнем.
- Ставим условие - к понедельнику полный порядок, придем... - с
намеком, со значением... Другой бы тут же понял - пронесет, только
готовь родимую. Ведь и акта никакого не составлено! Действительно,
забыли бланки, подписанные начальником, так что получилась простая
экскурсия.
Но Аркадий, захваченный врасплох, ошеломленный, убитый своим
непонятным благодушием и легкомысленностью, намеков не понял. Это
был конец всему. В понедельник - врезалось ему в мозг. Выкинут,
лишат тепла, крова...
Компания, галдя, выкатилась. Прошли немного, остыли, глянули на часы
- ранье... и пошли дальше по разным квартирам, записывая на клочках
бумаги, где были, что видели... В понедельник Аглая долго искала эти
записочки, чтобы занести в тетрадь, не нашла, да и самой тетрадки не
оказалось.
2
Аркадий всего этого знать не мог, а знал бы - не поверил. Его страхи
вспыхнули костром, он на дрожащих ногах ходил среди милых стен,
проклиная тот миг, когда легкомысленно распахнул дверь. В его
распоряжении два дня. В субботу вернется Марк, вдвоем они
Шилова Юлия
Контровский Владимир
Конюшевский Владислав
Соломатина Татьяна
Володихин Дмитрий
Беляев Александр