ладони выигранной мелочью, сеньора Гутуззо придвинула стул и попросила
Тревелера спеть.
дон Креспо. -- В этой книжке все, как один, -- чокнутые: посреди сражения
вдруг начинают говорить о вещах, которые к сражению никакого отношения не
имеют.
Креспо не возражает. "Злые козни" -- душещипательное танго Хуана де Дьос
Филиберто. Ах да, напомни мне, чтобы я прочитал тебе исповедь Ивонн Гитри --
это потрясающе. Талита, сходи за антологией Гарделя. Она на ночном столике,
где и подобает держать такую вещь.
страшного, но я люблю, чтобы книги всегда были под рукой. И муж мой -- такой
же, клянусь.
47
отстаивать свое "я" до последнего. Аталия -- это я. Ego206. Я. Аргентинка, с
дипломом, та еще штучка, порою хорошенькая, большие темные глаза, я. Аталия
Доноси, я, До-но-си. До, но си. С одной стороны -- "до", но с другой,
оказывается, -- "си". Смешно.
эту штуку. Rewind207. Ну и голос, совсем не мой. Фальшивый и напряженный:
"Это -- я, а я -- он. Мы с ним, но я -- это я, прежде всего -- я, и буду
отстаивать свое "я" до последнего..." СТОП. Аппарат бесподобный, но чтобы
думать вслух -- не годится, а может, надо привыкнуть. Ману собирается
записывать на нем свою радиопьесу об этих сеньорах, да ничего он не запишет.
Магический глаз и вправду магический, зеленые черточки мерцают, сокращаются,
одноглазый кот уставился на меня. Лучше прикрыть его картонкой. REWIND.
Лента такая гладкая, бежит ровно. VOLUME208. Поставлю-ка на 5 или 5 1/2:
"Магический глаз и вправду магический, зеленые черточки мер..." Будь он
магический, мой голос сказал бы: "Магический глаз играет в прятки, красные
черточки..." Слишком гулко, надо микрофон поставить поближе, а громкость
убрать. "Это -- я, а я -- он". А если по правде, то я -- дурная пародия на
фолкнеровский персонаж. Прост в обращении. Интересно, он диктует на
магнитофон или виски служит ему вместо ленты? А как правильно: диктофон или
магнитофон? Орасио говорит "магнитофон", он просто поразился, увидев
аппарат, и сказал: "Какой магнитофон, че". А в инструкции сказано
"диктофон". Эти-то, в "Каса Америка", должны знать. Вот загадка: почему Ману
покупает все, даже ботинки, в "Каса Америка"? Прямо-таки навязчивая идея,
глупость какая-то. REWIND. Ну-ка, это забавно: "...фолкнеровский персонаж.
Легок в обращении". СТОП. Не так уж и забавно слушать себя снова и снова.
Все это, наверное, съедает время, время, время. Все это, наверное, съедает
время. REWIND. Ну-ка, может, голос стал естественнее: "...мя, время, время.
Все это, наверное..." Тот же самый, как у простуженной карлицы. А управляюсь
я с ним хорошо. Ману просто поразится, он не верит, что я умею обращаться с
аппаратами. На меня, аптекаршу, Орасио и не посмотрел бы, он смотрит на
человека так, как пюре проходит сквозь сито: жидкая паста, раз! -- и она уже
в кастрюле, ешь -- не хочу. Rewind? Нет, продолжим, только свет погасим.
Будем говорить от третьего лица, может... Итак, Талита Доноси гасит свет, и
ничего вокруг, только магический глазок с красными черточками (вдруг на
записи получится с зелеными или с фиолетовыми) и огонек сигареты. Жарко,
Ману все еще не вернулся из Сан-Исидро, а уже половина двенадцатого. Вон
Хекрептен у окна, я ее не вижу, но все равно, она -- у окна, в ночной
рубашке, и Орасио за столиком, перед свечой курит и читает. Комната у Орасио
с Хекрептен почему-то меньше похожа на гостиничную, чем наша. Дура я, дура,
она такая гостиничная, что там, наверное, даже у каждого таракана номер на
спинке проставлен, да еще приходится терпеть по соседству дона Бунче с его
туберкулезниками ценою в двадцать песо за посещение, хромоногими и
эпилептиками. А внизу -- тайный дом свиданий, служанка фальшивит-распевает
танго. REWIND. Много наговорила, перематывать полминуты, не меньше. Лента
перематывается назад во времени, Ману с удовольствием поговорил бы на эту
тему. Громкость 5: "...номер на спинке проставлен..." Еще дальше. REWIND.
Вот: "...Орасио за столиком перед зеленой свечой..." СТОП. Столик, столик. К
чему говорить "столик", если ты -- аптекарша. Какие выкрутасы. Столик!
Нашла, куда приложить свою нежность. Ну ладно, Талита. Хватит глупить.
REWIND. Все, вот-вот лента выскочит, недостаток этой машинки в том, что надо
рассчитывать хорошенько, потому что если лента выскочит, то вставить ее
обратно полминуты, не меньше. СТОП. В самый раз, два сантиметра осталось.
Что я там говорила вначале? Не помню уже, но голос получился, как у
перепуганной мышки, ну конечно, страх перед микрофоном. Ну-ка, поставим
громкость 5 1/2, чтобы слышно было как следует. "Это -- я, а я -- он. Мы с
ним, но я -- это я, прежде все...". Ну зачем говорить это? Я -- это я, а я
-- он. И вдруг -- про столик, конечно, зло берет. "Я -- это я, а я -- он. Я
-- это я, а я -- он".
глубоким отвращением и налила себе стакан лимонада. Не хотелось думать о
затее с клиникой (директор говорил "умственная клиника", что было полной
бессмыслицей), но как только она отказывалась думать о клинике (не говоря
уже о том, что отказывалась думать она больше в мечтах, чем на самом деле),
она тотчас же принималась думать о другом, ничуть не менее тревожном. Она
думала о Ману и об Орасио одновременно, о сравнении со стрелкой весов,
которым они с Орасио так красиво перебрасывались в цирковой кассе. И тогда
ощущение, будто в ней поселился кто-то другой, становилось еще сильнее,
мысль о клинике внушала страх, страх перед неизвестным, чудились жуткие
картины: буйнопомешанные в смирительных рубашках гонялись друг за другом с
навахами, потрясая в воздухе табуретами и ножками кроватей, блевали на
температурные листы и прилюдно занимались онанизмом. Забавно взглянуть на
Ману с Орасио в белых халатах, как они будут ухаживать за больными. "И мне
найдется достойное место, -- скромно подумала Талита. -- Наверняка директор
доверит мне больничную аптеку, если в таких больницах бывают аптеки. Скорее
всего медпункт на случай первой необходимости, Ману, конечно, как всегда, не
станет принимать меня всерьез". Наверное, надо будет припомнить кое-какие
вещи (все так быстро забывается, время тихо-тихонько, но стирает их в
памяти); неописуемое ежедневное сражение в течение всего лета, порт, и жару,
и Орасио, спускающегося на пристань с малодружелюбным выражением на лице, и
как грубо он спровадил ее вместе с котом: садись на трамвай и езжай домой,
нам надо поговорить. А затем начиналось время, которое можно было сравнить с
пустырем, замусоренным искореженными консервными банками, гвоздями, на
которые можно было напороться ногой, и грязные лужи там и тут, лоскутья,
зацепившиеся за колючки репейников, и ночной цирк, где Орасио и Ману, и они
смотрят на нее и друг на друга, а кот чем дальше, тем все глупее или,
наоборот, гениальнее: решает задачки на счет под рев взбесившейся публики, а
потом возвращение домой пешком, с заходом в пивные, чтобы Ману с Орасио
выпили по кружке, не переставая говорить и говорить ни о чем, а она сквозь
жару, дым и усталость слушает их. Я -- это я, а я -- он. Она сказала это не
задумываясь, а потому это значил? гораздо больше, чем продуманное, ибо
пришло оттуда, где слова, точно психи в больнице, грозные и нелепые
существа, живут своей собственной, отдельной жизнью и вдруг вылетают, и
никому их не удержать: я -- это я, а я -- он, и он -- это не Ману, он -- это
Орасио, тот, что поселился в ней, тайный нападающий, тень, прячущаяся в тени
ночной комнаты, огонек сигареты, медленно обрисовывающий очертания
бессонницы.
липы и мяты. Fifty fifty209. Она готовила чай и все надеялась, что ключ Ману
звякнет в замке. Ману тогда ободрил ее, сказав: "Орасио на тебя плевать
хотел". Это было обидно, но успокаивало. Ману сказал еще, что, может, Орасио
и положил на нее глаз (да нет, ничего подобного, он никогда ни на что такое
даже не намекал).
она для него -- ничто. А в таком случае... Если она для него ничто, зачем
тогда сидеть все время там, в глубине комнаты, и курить или читать так,
словно я -- это я, а я -- он, словно она ему зачем-то нужна, вот именно,
словно зачем-то нужна, и так повиснуть на ней издали, так высасывать из нее
душу, отчаянно чего-то добиваться, как будто что-то увидишь лучше, как будто
сам станешь лучше. А значит, тогда не я -- это я, а я -- он. Значит, тогда
наоборот: я -- он, поскольку я -- это я. Талита вздохнула, испытав некоторое
удовлетворение от такого славного умозаключения и оттого, что чай получился
вкусный.
быть (зачем-то существует логика), чтобы Орасио было до нее дело и не было в
одно и то же время. Из сочетания двух этих вещей должна была получиться
третья, нечто, не имеющее ничего общего с любовью, например (глупо было и
думать о любви, любовь была только с Ману, с одним Ману до скончания века),
что-то похожее на охоту, на поиск или скорее какое-то страшное выжидание
вроде того, как кот глядит на канарейку, которую не может достать, и время
как будто застыло, и день остановился, вот именно кошки-мышки какие-то.
Полтора кусочка сахара, а запах-то -- полем пахнет. Слежка-выжидание безо
всяких объяснений по-сю-сто-рон-них, и даже если в один прекрасный день
Орасио снизойдет до того, чтобы заговорить на эту тему, или совсем удалится,
или пустит себе пулю в лоб, то это все-таки будет какое-то объяснение или,
во всяком случае, даст почву, на которой может вырасти объяснение. Во всяком
случае, не то, что сейчас, -- пьет мате и смотрит на них и заставляет Ману
тоже пить мате и смотреть, как будто втроем танцуют медленный, нескончаемый
танец. "Я, -- подумала Талита, -- должна бы писать романы, коль скоро такие
Флинт Эрик
Афанасьев Роман
Афанасьев Роман
Круз Андрей
Посняков Андрей
Лукин Евгений