произвел несколько отталкивающее впечатление даже на партию пролетариата,
еще к тому не привыкшую. Всего только первый год, первый шаг славного пути
был пройден ВЧК, а уже, как не совсем внятно пишет Крыленко, возник "спор
между судом и его функциями -- и внесудебными функциями ЧК... спор,
разделявший в то время партию и рабочие районы на два лагеря". *(40)
Потому-то дело Косырева и могло возникнуть (а до той поры всем сходило), и
могло подняться даже до всегосударственного уровня.
его в Таганскую тюрьму к посаженному (увы, не на Лубянку) Годелюку --
[побеседовать]. Трибунал отказывает. Тогда Соловьев [проникает в камеру]
Годелюка и безо всякого трибунала. И вот совпадение: как-раз тут Годелюк
тяжело заболевает, да. ("Едва ли можно говорить о наличии злой воли
Соловьева", -- расшаркивается Крыленко.) И, чувствуя приближение смерти,
Годелюк потрясённо раскаивается, что мог оболгать ЧК, и просит бумагу и
пишет письменное отречение: всё неправда, в чём он оболгал Косырева и других
комиссаров ЧК, и что было застенографировано через занавеску -- тоже
неправда! *(41)
Мещерской не из воздуха взялись? Нет, обвинитель "не хочет говорить, что
Соловьёв к этому делу причастен, потому что... нет достаточных данных", но
предполагает он, что "оставшиеся на свободе граждане с рыльцем в пушку"
могли послать Соловьёва в Таганку.
не явились! Вот так просто, не явились, уклонились. Так позвольте, Мещерскую
же допросить! Представьте, и эта затруханная аристократка тоже имела
смелость не явиться в Ревтрибунал! И нет сил её принудить! А Годелюк отрёкся
-- и умирает. А Косырев ничего не признаёт! И Соловьёв ни в чём не виноват!
И допрашиваеть некого...
зам. пред. ВЧК товарищ Петерс -- и даже сам Феликс Эдмундович прибыл,
встревоженный. Его продолговатое сожигающее лицо подвижника обращено к
замершему трибуналу, и он проникновенно свидетельствует в защиту ни в чём не
виновного Косырева, в защиту его высших моральных, революционных и деловых
качеств. Показания эти, увы, не приведены нам, но Крыленко так передаёт:
"Соловьев и Дзержинский расписывали прекрасные качества Косырева" *(42) (Ах,
неосторожный прапорщик! -- через 20 лет припомнят тебе на Лубянке этот
процесс!) Легко догадаться, что' мог говорить Дзержинский: что Косырев --
железный чекист, беспощадный к врагам; что он -- хороший [товарищ]. Горячее
сердце, холодная голова, чистые руки.
и биография его выявляет недюжинную волю. До революции он был судим
несколько раз -- и всё больше за убийство: за то, что (г. Кострома) обманным
образом с целью грабежа проник к старушке Смирновой и [удушил её
собственными руками]. Потом -- за покушение на убийство своего отца и за
убийство сотоварища с целью воспользоваться его паспортом. В остальных
случаях Косырев судился за мошеничество, а в общем много лет провел на
каторге (понятно его стремление к роскошной жизни!) и только царские
амнистии его выручали.
указали ему, что все те предыдущие суды были помещичье-буржуазные и не могут
быть приняты во внимание нашим новым обществом. Но что это? Зарвавшийся
прапорщик с обвинительной кафедры Ревтрибунала отколол в ответ такую
идейно-порочную тираду, что даже негармонично нам приводить её здесь, в
стройном изложении трибунальских процессов:
доверять, так это только суд присяжных... К решению присяжных можно было
всегда относиться с доверием, и там наблюдался минимум судебных ошибок".
перед тем на процессе провокатора Р. Малиновского, бывшего любимцем
партийного руководства, несмотря на четыре уголовных судимости в прошлом,
кооптированного в ЦК и назначенного в Думу, Обвинительная Власть занимала
классово-безупречную позицию:
системы, и в этом смысле уголовная судимость по законам капиталистического
общества и царского времени не является в наших глазах тем фактом, который
кладет раз навсегда несмываемое пятно... Мы знаем [много примеров], когда [в
наших рядах] находились лица, [имевшие в прошлом подобные факты], но мы
[никогда] не делали отсюда вывода, что необходимо изъять такого человека из
нашей среды. [Человек, который знает наши принципы], не может опасаться, что
наличие судимости в прошлом угрожает поставить вне рядов революционеров...
*(43)
порочному рассуждению, затемнялся образ рыцаря Косырева. И создалась на
трибунале такая обстановка, что товарищ Дзержинский вынужден был сказать: "У
меня на секунду (ну, на секунду только! -- А. С.) возникла мысль, не падает
ли гражданин Косырев жертвой политических страстей, которые [в последнее
время разгорелись вокруг Чрезвычайной Комиссии?]" *(44)
процесс стал процессом не Косырева и Успенской, а процессом над ЧК. Этого я
не только [не могу] хотеть, я должен всеми силами бороться против этого!" --
"Во главе Чрезвычайной Комиссии были поставлены наиболее ответственные,
наиболее честные и выдержанные товарищи, которые брали на себя тяжелый долг
разить, [хотя бы с риском совершить ошибку]... За это Революция обязана
сказать свое спасибо... Я подчеркиваю эту сторону для того, чтобы мне...
никто не мог потом сказать: "он оказался орудием политической измены". *(45)
(Скажут!..)
какие-то контакты, еще из подпольных времен, откуда он узнавал, как
повернется завтра. Это заметно по нескольким процессам, и здесь тоже.
Какие-то были веяния в начале 1919 года, что -- [[хватит]]! пора обуздать
ВЧК! Да был тот момент и "прекрасно выражен в статье Бухарина, когда он
говорит, что на место [законной революционности] должна стать [революционная
законность]." *(46)
призывается стать на смену чрезвычайным комиссиям" (НА СМЕНУ??..) Он впрочем
"должен быть... не менее страшным в смысле осуществления системы устрашения,
террора и угрозы, чем была Чрезвычайная Комиссия".
же чекистам? Грозные дни! Поспешишь и свидетелем в длинной до пят шинели.
книга. Но так я предполагаю, что съездил железный Феликс к Владимиру Ильичу,
потолковал, объяснил. И -- разотмилось. Хотя через два дня, 17 февраля 1919
г., особым постановлением ВЦИК и была ЧК лишена её судебных прав, -- "но
[[не надолго]]"! *(47)
вела себя негодница Успенская. Даже со скамьи подсудимых она "забросала
грязью" еще других видных чекистов, не затронутых процессом, и даже самого
товарища Петерса! (Оказывается, она использовала его чистое имя в своих
шантажных операциях; она уже запросто сиживала у Петерса в кабинете при его
разговорах с другими разведчиками.) Теперь она намекает на какое-то темное
дореволюционное прошлое т. Петерса в Риге. Вот какая змея выросла из неё за
8 месяцев, несмотря на то, что эти восемь месяцев она находилась среди
чекистов! Что делать с такой? Тут Крыленко вполне сомкнулся с мнением
чекистов: "пока не установится прочный строй, а до этого еще далеко (??
разве?).. в интересах защиты Революции... -- нет и не может быть никакого
другого приговора для гражданки Успенской, кроме [уничтожения] её. Не
расстрела, так и сказал: уничтожения! да ведь девчонка-то молоденькая,
гражданин Крыленко! Ну, дайте ей десятку, ну -- четвертную, к тому-то
времени строй уже будет прочный? Увы: "Другого ответа нет и не может быть в
интересах общества и Революции -- и иначе нельзя ставить вопроса. Никакое
изолирование [в данном случае] не принесет плодов!"
сожгут. Уже сожгли.
задерживаться. А вот
"соответствуующее место в анналах русской революции". Прямо-таки в анналах.
То-то Косырева за один день свернули, а этих мыкали пять дней.
обер-прокурор Синода, старатель освобождения церкви от царской власти, враг
Распутина и вышиблен им с поста; *(48) Кузнецов, профессор церковного права
Московского университета; московские протоиереи Успенский и Цветков. (О
Цветкове сам же обвинитель: "крупный общественный деятель, быть может лучший
из тех, кого могло дать духовенство, филантроп").
тот создал (из верующих сорока-восьмидесяти лет) добровольную охрану
патриарха (конечно, безоружную), учредив в его подворье постоянные дневные и
ночные дежурства с такой задачей: при опасности патриарху от властей --
собирать народ набатом и по телефону, и всей толпой потом идти за
патриархом, куда его повезут, и [[просить]] (вот она, контрреволюция!)
Совнарком отпустить патриарха!
толпой с челобитьем!..
придумано его защищать?