артикли и времена один только Димон, Коля знал лишь обрывки фраз, делал
второй голос, гениально угадывал по губам друга продолжение и выстукивал
пальцами на смолеровском колене ритмический узор. Винт, пять лет мучивший
немку исключительной неспособностью к языку. оказался виртуозным имитатором
дифтонгов аналитического языка Альбиона, но главное - взял на себя основной
аккомпанемент (директора первой школы Сережа, было время, радовал,
размеренно фукая в грандиозного размера желтую водопроводную улитку с
названием "геликон"), делал Кулинич бас, сакс, где надо - киборд и даже
гитару с фусом с легкостью и вдохновением.
возвращались к первому такту и "на бис" исполняли особо клевые отрывки.
тронулись, поехали (Смур, честное слово, даже глаза закрыл, предвкушая
волшебный отлет) и только-только начали Last Supper, как раздалось
кошмарное, непереносимое, рвущееся из самого сердца:
ревом.
изумление Винт. тронул безумца рукой и так, вообразите, легко и неожиданно
остановил бессмысленный расход энергии. - Ты чЈ?
выражение удовлетворения, уж точно. - Я, - сказал он, однако, тихо и без
малейшего выражения, - я не спал двое суток.
ноги, вывел крикуна в коридор и, ласково подталкивая в спину, повел от окна
к окну белых сияющих дверей. - Здесь, - объявил Кулинич, когда, миновав
полвагона, покорно шагавший Грачик, казалось, вот-вот уже должен был
столкнуться с бровастым красноглазым дядькой лет сорока семи так, неизвестно
почему, но, по всему видно, определенно, дать проход шествию не намеренного.
Насупившись, незнакомец стоял у растворенного окна, грудью повернувшись к
надвигающейся паре, большим (с черным сломанным ногтем) пальцем разминая и
без того уже жеваный-пережеваный, на четверть уже истлевший гвоздик "Примы".
- Сюда. - скомандовал Винт совершенно неожиданно для готового к бою
курильщика, завел Лысого в купе и. указав на верхнюю, аккуратно застеленную
полку, коротко велел: - Полезай и спи.
"Куля", ну как тебя не расцеловать, хитреца и грубияна, ведь вот ничем не
сбить парня с копыт и панталыку, все ведь просекает, бычит и соображает. Не
повел же на место Эбби Роуда или Смура, не отдал Лысого на растерзание, да и
себя от слишком идейных предохранил. привел в купе, доставшееся Лапше,
прикинул дулю к носу, все рассчитал, а то, что не спасла его
сообразительность, на то уж, видно, Господня воля.
ботинки (кеды), влез наверх (на самом деле сначала влез, потом снял), лег на
бочок, руки положил под щечку и закрыл глаза.
словами: "Земляк, постой" - выскочил некий плечистый и сероглазый субъект,
лениво наблюдавший за укладкой Грачика с нижней полки.
слова, с коими в очередной раз жестоко обломанный Смур обратился после
отбытия Грачика и Винта к Эбби Роуду. несмотря ни на что пребывавшему в
прекрасном расположении духа.
милость, подцепил этого лысого стукача?
WHAT DO YOU MEAN MAN BARON OR ISLAND?
Грачика стали "наконец-то принимать всерьез", молчали, бывало. улыбались,
посмеивались в усы, но сейчас уж. наверное, просто бессовестно было бы
плечами всего лишь пожать, да, пожалуй, пришла пора возмутиться, поставить
кое-кого на место, заявить со всей решительностью:
лишь в лишенном рассудка мозге, в безнадежно спутанных макаронах извилин
могло вызреть нелепое. гадкое, просто в высшей степени оскорбительное
предположение, будто бы Мишка, Лысый (уж нам ли не знать), сентиментальный
романтик, педант, мученик общей теории поля, жертва The More - (ну, надо же)
доносчик, осведомитель, сексот. Слов нет выразить...
горе автора безгранично, но нелепой своей вспышки он уже сам стыдится.
Чувства, эмоции действительно неуместны, крик тем более, автору следует
помнить о скромной своей роли простого регистратора, летописца (и не
покушаться на право одного лишь Вседержителя наказывать и прощать), ну, а
вам, терпеливые мои попутчики в стране утраченного детства; увы; как ни
больно и ни печально сие, но принять надо без ропота, подготовиться к столь
не вовремя напросившемуся в полную оптимизма и сладких грез минуту новому,
ужасному своей неизбежностью разочарованию.
восторженном (хоть и недалеком), доверчивом Мишке, похоже, не только друг
отказывается видеть будущее физической науки, но, как ни прискорбно, и
приятели, южносибирские естествоиспытатели, и те не думают признавать не то
чтобы равного, а просто настоящего.
предубеждение, каковое, кстати, как и прочие, если родилось, то все - уже ни
силой, ни аргументом не может быть вышиблено из смуровской башки,
давным-давно уже (без чьих-либо страстных призывов) отверг (впрочем, без
гнева и горячности, но уверенно и твердо) Эбби Роуд.
питать свою мизантропию видом мук ближнего) и прежде уже не раз и не два
пытался бросить черную тень кошмарного подозрения вопросами типа "А зачем
этот чистюля-поплавок (Грачик) шляется сюда (то есть в "Льдинку"), зачем
выспрашивает, что запоминает?" на нашего недотепу-аккуратиста, фантазера и
дурачка Мишку Грачика. И неизменно нашпигованный по самые уши и помидоры
Эбби Роуд отвечал змию просто и ясно, без привлечения всяческих туманных,
неверных, недоверие лишь способных сгущать понятий, вроде наивности,
восторженности и недоумения.
просто чайник и лох.
свинья, не подонок какой-нибудь и, to clear the point, всегда при деньгах, с
которыми расстается без жлобских прихватов, старые долги то ли прощая, то ли
в самом деле не помня, в общем, от беседы с ним уклонятся нет никакого
резона, а гнать и обижать просто не по-хозяйски.)
оскомина тому виной, не притупление, при повторах нередкое, чувства
справедливости, нет, - кайф, чудное сияние, прекрасное видение,
колокольчиков небесных перекличка. Нет, определенно, колеса не его дурь,
чья-то чужая галлюция этот лживый грызун, бестия, не приведи еще раз Боже,
травка, травка, колокольчики, динь, зай, динь, ка, зай-зай, динь-дон, вижу
тебя, вижу...
Коля, один мог (обязан был) напомнить Димону (именно в тот момент) о
превратностях судьбы, о капризах фортуны и о том, чье бескорыстие (ну,
глупость, наивность - решайте сами) поддерживало в юных жилах живительный,
согревающий плодово-ягодный ток "чернил" в ту скорбную, но не слишком уж
отдаленную пору, когда его, Смура, позорно исключенного из десятого класса,
собственная маманя, Лидия Леонидовна, считая долгом уравновесить
педагогические качели "семья и школа", выгнала из дома.
гонит автора вперед, сулит ему отдохновение в конце многотрудного пути, но,
сказавшись однажды груздем, находит он теперь весьма неприличным стремление
обернуться лошадью и перейти на безоглядный галоп. Достоинство прежде всего,
прочь искушение, будем иметь честь.
Дмитрия Георгиевича Смолера и что славные и примечательные деяния
представителей его рода никакого значения для нашего приключения не имеют.
персоналией, не станем выделять Смура бессмысленным вопросительным знаком,
тем более, честный и правдивый рассказ о его предках видится если не
единственной. то, во всяком случае, естественной возможностью ненавязчиво
представить еще одну роковую фигуру в нашем гамбите. Да-да, есть шанс
эффектно ввести в общество безумных наших персонажей непримиримого
курильщика. агрессивной своей стойкой, нежеланием уступить хоть пядь
коридора весьма даже удивившего в тот момент, когда заботливо направлял
бедолагу Лысого к месту отдыха доблестный проводник Винт. Друзья, предстоит
незабываемая встреча с лирическим поэтом, в самом деле членом писательского
союза.
выставленный на улицу Лидией Леонидовной Смолер, урожденной Катковой. За
семь лет до того, как Димона постигла незавидная участь, жертвой
непреклонного характера своей супруги стал сам Гарри Аркадьевич Смолер, в то
время заведующий литературно-художественным отделом областной молодежной
газеты "Юность Южбасса".
богоизбранным предкам-левитам пороку, заведующий отделом, мужчина видный,
Эриксон Стивен
Панов Вадим
Прозоров Александр
Прозоров Александр
Глуховский Дмитрий
Зыков Виталий