Чтение 60–й страницы книги ~Остров накануне~

которой он сумеет увидеть такие дива, с которыми ни Адам, ни Ной не
знакомились, и опасался, что предается гордынной греховности, ибо
тщеславится, будучи первым из человечьего рода, кто сойдет на дно морское.
"Притом, - добавил иезуит, - это и доказательство смирения: Господь
прошествовал по водам, я же пройду под водами, как приличествует грешному".

Нужно было только поднять колокол, опустить его на Каспара и проверить,
способен ли он перемещаться куда ему надо.

В течение нескольких минут Роберт присутствовал при эволюциях улитки,
даже не улитки, а какого-то гриба, перекати-поля, переползавшего тягуче и
неуклюже с частыми остановками и разворачивавшегося целым боком, когда ему
требовалось на что-то взглянуть. В большей степени чем ходьбой, движения
ходячей шляпы казались гавотом или каким-то еще старинным танцем, удвоенно
несуразным из-за отсутствия музыки.

Наконец отец Каспар, удовлетворенный своими пробами, и таким голосом,
который как будто раздавался у него из-под подошв, велел приступать к
опусканию.

Колпак установился около лебедки, Роберт его подцепил и начал действовать
воротом, потом решил посмотреть, все ли в порядке, и не выпадает ли из
колокола подвешенный иезуит. Тот, раскачиваясь в своем футляре, заверил, что
все подвесы надежны, но что действовать следует поскорее:

"Эти копыта вырывают мне ноги из брюха! Скорее опускай меня в воду!"

Роберт прокричал еще несколько ободрительных фраз и погрузил в морские
волны и кожаный гриб, и его поселенца. Труд был нелегок, приходилось в
одиночку справляться с задачей нескольких матросов. Поэтому размот кабестана
показался ему бесконечным, казалось, уровень воды постепенно понижался
сообразно тому как Роберт прилагал все более отчаянное усилие. Наконец
послышался плеск, он почувствовал, что напряжение сократилось, и еще через
несколько мгновений (показавшихся годами) колесо лебедки пошло вхолостую.
Значит, колокол сел на дно моря. Роберт отрезал канат и кинулся к борту,
чтобы посмотреть, что внизу. Внизу ничего не было.

От фатера Каспара и от колпака не оставалось никакого следа.

"Вот же, иезуитская голова, - в восхищении сказал сам себе Роберт. - Вот
же, сумел! Подумать только: там, под водою, разгуливает себе иезуит, а кто
бы мог это заподозрить? И может, дно всех на свете океанов кишмя кишит
иезуитами, а кто бы мог заподозрить?"

Вслед за тем его охватили мысли более рассудительные. Что отец Каспар
находится там, в этом не могло быть сомнения. Но что он оттуда выберется
куда-нибудь, это еще не было доказано.

Роберту показалось, что вода в том месте неспокойна. День был выбран еще
и за то, что погода стояла превосходная; но все-таки во время последней
подготовки поднялся ветер, который здесь, на рейде, только-только наморщивал
водяные глади, но вблизи берега создавал какое-то волнение, которое у
оголенных отливом скал могло усугубить трудность высадки.

Возле северного мыса, там, где скала сходила в море стремительно-отвесно,
клубы пены лупили о каменную стену и раздроблялись на воздухе роем белых
искр. Разумеется, это волны резались рядами мелких незаметных зазубрин,
полувысунутых из-под воды, но с корабля казалось, будто дракон изрыгает
хрустальные вздохи из скрывающих ярость пучин.

Тем не менее берег выглядел спокойным, зыбь простиралась только до
половины дороги, и в глазах Роберта это был хороший знак: именно там, надо
думать, пролегала борозда за коралловым рифом, и значит, добредя туда, фатер
Каспар находился бы уже в безопасности.

Где же сейчас старик? Если он идет с той минуты, как опустился на дно,
время ему уже достичь суши... Но сколько на самом деле времени прошло?
Роберт потерял чувство пролетающих мгновений, каждая частичка времени
воспринималась им как вечность, и теперь он старался переосмыслить
инстинктивный результат и уговаривал себя, что преподобномудрый сошел совсем
недавно и, наверное, еще копошится под килем, ориентируется. Но тут
появлялась забота: что если канат, закручиваясь по мере спуска, завертел
колпак на полоборота, и потому фатер Каспар, сам не зная того, оказался с
окошком, глядящим на запад, и по этой причине ушел в открытый океан?

Потом Роберт сказал себе, что, поворотившись на запад, любой бы понял,
что дно в том направлении не восходит, а опускается ниже, и вернулся бы в
сторону подъема. Да, но что если в том месте случайно подымала свои края
какая-нибудь дюна? Неважно, все равно указателем должен был служить свет
солнца. Да, но насколько проницаются светом солнца морские глубины? И как
доходят туда лучи - будто через витраж храма, направленными пучками, или они
раздробляются, преломляясь в каплях влаги, и глядящий со дна видит луч как
мерцание, лишенное направления?

Нет, перебивал он сразу же сам себя. Старец знает, куда и зачем держит он
свою дорогу, он уже на полупути от корабля к волнорезу и, более того, уже
достиг своей цели и сейчас выкарабкивается на своих здоровенных подошвах и
через миг я его увижу...

Другая мысль. Действительно, до сегодняшнего дня никто из людей не
углублялся в морскую пучину. Кто может знать, а вдруг на глубине нескольких
футов наступает великая чернота, обитаемая только теми тварями, из очей
которых сочится призрачный блеск? И кто знает, присутствует ли на глубине
моря чувство прямого пути? Может, старик кружит по собственному следу,
повторяет пройденные круги, вплоть до мига, когда воздух внутри его грудной
клетки претворится в мокроту и затянет родственную стихию влаги в середину
колпака...

Он сожалел, что не запасся, идя на мостик, хотя бы песочными часами.
Сколько прошло минут? Может, и более получаса, увы, вполне вероятно что и
более, и вот Каспар уже задыхается внизу. Роберт задыхался. Опамятовавшись,
набирал полные легкие воздуха, приходил в себя и убеждал себя, что вот как
раз доказательство, что на самом деле времени прошло еще очень мало, и что у
фатера Каспара еще есть в запасе чистый воздух.

Иезуит имел полную возможность пойти вкось вдоль берега, и Роберту не
имело смысла вперивать взор строго вперед себя, как если б Каспар был обязан
выбираться на привалье в месте напротив судна, на дистанции выстрела из
аркебузы. Он мог отдалиться в любую сторону, выбирая самый удобный подступ к
коралловой мелине. Не говорил ли он, когда подвязывали колокол к кабестану,
что это удивительно удачное место, потому что в десяти шагах от той точки
риф обрывается вниз и там стоит гладкая стенка, о которую однажды стукнулась
лодка, а вот именно напротив спуска колокола имеется проход, и там легко
проходила шлюпка и мягко выплывала на береговой песок в месте, где каменные
скалы постепенно подымались к пляжу.

Вот, может быть, он спутался в маршруте и оказался у подножия стены, и
теперь бредет вдоль нее в южном направлении, отыскивая проход. А может, он
огибает стену в северном направлении. Поэтому берег следовало осматривать по
всей его ширине, от северной оконечности до южной, иезуит мог вынырнуть где
придется, опутанный водорослями... Роберт вертел головой туда и сюда вдоль
линии залива, опасаясь, что, вглядываясь в левый край, он может не заметить
Каспара, вышедшего на правом. Хотя на этом расстоянии не рассмотреть
человека было невозможно, а уж тем более не потерялся бы из виду кожаный
колпак, сверкающий брызгами на солнце, как медная кастрюля.

Рыбина? Может, и вправду в глубине воды повстречалась людоедка,
собака-рыба и, не устрашенная колоколом, растерзала иезуита? Невозможно!
Роберт разглядел бы ее черную тень. Если встреча имела место, то между
кораблем и подступами к коралловому отрогу, никак не дальше. Нет, видимо,
старец добрался до барьера, но какие-то животные или минералы своими шипами
продырявили колокол, и вышел тот немногий воздух...

Еще одна мысль. Кто меня уверит, что воздуха в колоколе действительно
хватило на порядочное время? Уверял Каспар сам, но ведь и он ошибается. Он
ошибался, когда уверял, что таз с ворванью сработает. В конечном счете,
добрейший фатер часто оказывался сумасбродом и, может быть, все его
рассуждения о Великом Потопии, об антимеридиане, об Острове Соломона не иное
как бредни. И потом, если бы он был и прав относительно Острова, может, он
ошибся именно в подсчете количества воздуха, потребного человеку. Кроме
того, кто поручится, что наши масла, замазки и клеи действительно просмолили
все щели в обшивке? А что если в данную минуту внутренность колокола
напоминает те гроты, в которые сочится влага с потолка и всех стенок? Если
кожаная полость пропускает воду, как губка, разве наша собственная кожа не
являет собою сито из невидимых дырок, через которые, однако, пот
выпаривается каплями? Если такова кожа человека, почему должна иною быть
бычачья? Быки разве не потеют? Но если идет дождь, бык что, промачивается
насквозь?..

Роберт заламывал руки и проклинал свою поспешность. Конечно, ясно: когда
он мнил, будто пробежали часы, на самом деле пролетели только миги, немногие
сокращения пульса. Он сказал себе, что не имеет никаких причин дрожать, он,
Роберт, и гораздо более причин на то имеет отважный старец. Может быть,
Роберту следовало споспешествовать путешествию иезуита молитвой или же хотя
бы надеждой и упованьем на удачу.

И к тому же, сказал он себе, я навоображал чересчур много перипетий
трагедии. Меланхоликам свойственно изобретать напасти, которым реальность не
в силах противоборствовать. Отцом Каспаром изучены законы гидростатики, он
промерил дно этого моря, он изучал Потопие и даже те окаменелости, которые
находятся в морях. Спокойствие, сказал Роберт, надо только чтобы я усвоил,
что миновало совсем немного времени, и сумел подождать.

Он осознал, что полюбил, что любит того, кто представлялся некогда
Посторонним, и он понял, что плачет уже сейчас - от мысли, что с ним могло
приключиться недоброе. Ну, старый, бормотал он, вернись, возродись,
воскресни, во имя всех чертей, и скрутим шею самой откормленной куре, ты же
не хочешь оставить без призора свою Наблюдательную Постройку?

И внезапно он отдал себе отчет в том, что скалы около суши уже не
виднеются из моря, значит, море прилило к берегам; и солнце, которое до
этого смотрело прямо ему в лицо, теперь отвесно прожаривает темя. Значит, от
момента опускания колокола миновали не минуты, а часы.

Он был вынужден проговорить эту истину вслух и громким голосом, чтоб
уверовать. То, что он принимал за секунды, были минуты. Он убеждал себя, что