по утрам амбулаторную книгу, ожидая встретить фамилию жены внимательного
слушателя моего монолога о сифилисе. Месяц я ждал его самого. И не дождался
никого. И через месяц он угас в моей памяти, перестал тревожнть, забылся...
Потому что шли новые и новые и каждый день моей работы в забытой глуши нес для
меня изумительные случаи, каверзные вещи, заставлявшие меня изнурять мой мозг,
сотни раз теряться и вновь обретать присутствие духа и вновь окрыляться на
борьбу.
Теперь, когда прошло много лет, вдалеке от забытой облупленной белой больницы,
я вспоминаю звездную сыпь на его груди. Где он? Что делает? Ах, я знаю, знаю.
Если он жив, время от времени, он и его жена ездят в местную больницу. Жалуются
на язвы на ногах. Я ясно представляю, как он разматывает портянки, ищет
сочувствия. И молодой врач, мужчина или женщина, в беленьком штопаном халате,
склоняется к ногам, давит пальцем кость выше язвы, ищет причины. Находит и
пишет в книге: "Луес 3", потом спрашивает, не давали ли ему для лечения черную
мазь.
И вот тогда, как я вспоминаю его, он вспомнит меня, 17-й год, снег за окном и
шесть пакетиков в вощеной бумаге, шесть неиспользованных липких комков.
- Как же, как же, давал... - скажет он и поглядит, но уже без иронни, а с
черноватой тревогой в глазах. И врач выпишет ему иодистый калий, быть может,
назначит другое лечение. Так же, быть может, заглянет, как и я, в справочник...
Привет вам, мой товарищ!
"...еще, дражайшая супруга, передайте низкий поклон дяде Софрону Ивановичу. А,
кроме того, дорогая супруга, счездите к нашему доктору, пока ему себе, как я
уже полгода больной дурной болью сифилем. А на побывке у вас не открылся.
Примите лечение.
Супруг Ваш. Ан. Буков."
Молодая женщнна зажала рот концом байкового платка, села на лавку и затряслась
от плача. Завитки ее светлых волос, намокшие от растаявшего снега, выбились на
лоб.
- Подлец он? А?! - выкрикнула она.
- Подпец, - твердо ответил я.
Затем настало и самое трудное и мучительное. Нужно было успокоить ее. А как
успокоить? Под гул голосов, нетерпеливо ждущих в приемной, мы долго
шептались...
Где-то в глубине моей души, еще не притупившейся к человеческому страданию, я
разыскал теплые слова. Прежде всего я постарался убить в ней страх. Говорил,
что ничего еще ровно не известно и до исследования предаваться отчаянию нельзя.
Да и после исследования ему не место: я рассказал о том, с каким успехом мы
лечим эту дурную болезнь - сифилис.
- Подлец, подлец, - всхлипнула молодая женщнна и давилась слезами.
- Подлец, - вторил я.
Так довольно долго мы называли бранными словами "дражайшего супруга",
побывавшего дома и отбывшего в город Москву.
Наконец лицо женщины стало высыхать, остались лишь пятна, и тяжко набрякли веки
над черными отчаянными глазами.
- Что я буду делать? Ведь у меня двое детей, - говорила она сухим измученным
голосом.
- Погодите, погодите,- бормотал я, - видно будет, что делать.
Я позвал акушерку Пелагею Ивановну, втроем мы уединились в отдельной палате,
где было гинекологическое кресло.
- Ах, прохвост, а, прохвост, - сквозь зубы сипела Пелагея Ивановна. Женщнна
молчала, глаза ее были, как две черные ямки, она всматривалась в окно - в
сумерки.
Это был и один из самых внимательных осмотров в моей жизни. Мы с Пелагеей
Ивановной не оставили ни одной пяди тела. И нигде и ничего подозрительного я не
нащел.
- Знаете что, - сказал я, и мне страстно захотелось, чтобы надежды меня не
обманули и дальше не появилась бы нигде грозная твердая первичная язва, -
знаете что?.. Перестаньте волноваться! Есть надежда. Надежда. Правда, все еще
может случиться, но сейчас у вас ничего нет.
- Нет?! - сипло спросила женщина, - нет? - искры появились у нее в глазах, и
розовая краска тронула скулы. - А вдруг сделается?.. А?..
- Я сам не пойму, - вполголоса сказал я Пелагее Ивановне, - судя по тому, что
она рассказывала, должно у нее быть заражение, однако же, ничего нет.
- Ничего нет, - как эхо откликнулась Пелагея Ивановна.
Мы еще несколько минут шептались с женщиной о разных сроках, о разных интимных
вещах, и женщина получила от меня наказ ездить в больницу.
Теперь я смотрел на женщину и видел, что это человек, перешибленный пополам.
Надежда закралась в нее, потом тотчас умирала. Она еще раз всплакнула и ушла
темной тенью. С тех пор меч повис над женщнной. Каждую субботу беззвучно
появлялась в амбулатории у меня. Она очень осунулась, резче выступили скулы,
глаза запали и окружились тенями. Сосредоточеннан дума оттянула углы ее губ
книзу. Она привычным жестом разматывала платок, затем мы уходили втроем в
палату. Осматривали ее.
Первые три субботы прошли, и опять ничего не нашли мы на ней. Тогда она стала
отходить понемногу. Живой блеск зарождался в глазах, лицо оживало,
расправлялась стянутая маска. Наши шансы росли. Таяла опасность. На четвертую
субботу я говорил уже уверенно. за моими плечами было около 90: за
благополучный исход. Прошел с лихвой первый 21-дневный знаменитый срок.
Остались дальние случайные, когда язва развивается с громадным запозданием.
Прошли, наконец, и эти сроки, и однажды, отбросив в таз сияющее зеркало, в
последний раз ощупал железы, я сказал женщнне:
- Вы вне всякой опасности. Больше не приезжайте. Это - счастливый случай.
- Ничего не будет?! - спросила она незабываемым голосом.
- Ничего.
Не хватит у меня уменья описать ее лицо. Помню только, как она поклонилась
Нортон Андрэ
Роллинс Джеймс
Махров Алексей
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Суворов Виктор