Чтение 60–й страницы книги ~У Черных рыцарей~

- Ни при каких условиях! Ибо раскрываются не только отдельные факты, а
и сами методы разведывательной работы.

- Но, к сожалению, нет такого закона...

- Законы пишутся для толпы, а не для тех, кто стоит у руля, кто творит
политику! Кому это знать, как не вам! Не предполагал, мистер Нунке, что вы
так наивны!

- Сейчас не времена диктатуры национал-социализма. Ведь именно ваши
газеты поднимут шумиху о нарушении прав и законности.

- А мы их и не станем нарушать... Смерть старого человека вещь вполне
естественная...

- Вы говорите о... как бы это сказать... - Нунке замолчал, не зная,
правильно ли он понял своего босса.

- Лишь небольшое ускорение событий: своевременная ликвидация, -
спокойно пояснил Думбрайт.

- Та-ак... - промямлил Нунке, чувствуя, как по спине побежали мурашки.

Ведь он сам целиком зависел от Думбрайта. И хотя был в расцвете сил, но
вдруг понял - неумолимо приближается день, когда и о нем, Иозефе Нунке,
возможно, поведут такой же разговор...

Сегодня, направляясь к Воронову, он снова припомнил все сказанное
боссом, и что-то похожее на жалость шевельнулось в его сердце. Но усилием
воли он приглушил жалость, смешанную с тревогой. Не может быть, чтобы
Думбрайт когда-нибудь поставил знак равенства между ним и Вороновым! Чушь!
Нервы! Дает себя знать разлука с Бертой и детьми.

Надо ребром поставить перед ней вопрос о переезде сюда, в Испанию. В
конце концов он в таком возрасте, что никакие посещения домика на улице
Сервантеса не могут заменить ему родного очага. Изабелла, правда,
очаровательна, но ее требования в последнее время стали непомерными, а
темперамент иногда просто утомляет. Берта же, наоборот, умеет всегда
держаться в рамках рассудительной добропорядочности. После сомнительных
похождений военного времени это именно то, чего он жаждет... Ганс и Лиз тоже
не могут долго оставаться вне его отцовского влияния. Особенно Ганс. Берта
слишком мягка с ним, она потакает его увлечению жипописью, забывает, что
надо закалять душу мальчика, а не расслаблять ее напрасными надеждами на
шаткую славу художника. Впрочем, когда Нунке последний раз был в Берлине,
дети выглядели прекрасно. Да и разве может быть иначе? У них хорошая
наследственность как со стороны матери, так и со стороны отца, так что
перемена климата не может сказаться на них отрицательно. Напрасно Берта
этого побаивается. Верно, не надо было рассказывать ей об увечье Иренэ.
Увечье увечьем, а Берта вбила себе в голову, что в иных условиях, в другом
климате... Женская логика! Невзирая на свою рассудительность, Берта вначале
немного ревновала мужа к Агнессе. Так и говорила: "твоя гитана"... Хорошо бы
он выглядел, связавшись с патронессой! А момент, когда он чуть не влип в
такую историю, был! Если бы не брезгливость к Иренэ... и не молчаливый отпор
цыганки, которая корчит из себя святошу. Впрочем, не такая уж она святоша!
Гольдринг, то бишь Шульц, что-то зачастил туда. Это, конечно, неплохо, так
как уменьшится влияние на патронессу падре Антонио, который заупрямился и
начал своевольничать. Да и Шульцу полезно на время забыть невесту, дочь
Бертгольда. Как он мечтал разыскать ее! Сколько раз заводил разговор о
поездке в Швейцарию. А последнее время что-то не вспоминает. И очень хорошо.
Лора Берггольц, верно, получила кругленькое наследство после отца, так что у
нее в руках верный способ удержать любимого. И считай, что Фред Шульц погиб
для разведки, - дай ему только почувствовать под ногами твердую почву. А
получит приданое только его тогда и видели.

Погруженный в эти мысли, Нунке не заметил, как очутился в боксе старого
генерала.

Если бы начальнику школы было свойственно чувство юмора, он, верно,
рассмеялся бы, увидав "натюрморт", представившийся его глазам: на столе
между библиями - одной большой, роскошно изданной, второй - карманной,
только недавно присланной из Нью-Йорка, и стопками сектантских журналов,
тоже напечатанных в США, в живописном беспорядке расположились две бутылки
вина: одна пустая, вторая только что начатая, тарелка с рыбьими хвостиками,
головками и косточками, недоеденные куски хлеба.

У стола сидели Воронов и Протопопов, оба чуть подвыпившие.

- Пфе, как у вас грязно! - поморщился Нунке.

- Нормальная обстановка после дружеской беседы и скромного ужина.
Человек с фантазией даже сказал бы символическая! Поглядите, как все
подходит одно к другому. Хлеб, который преломил наш Иисус Христос с пустыне,
вино из Каны Галилейской, рыба - символ христианства, наконец, проповедь
слова божьего... Воронов положил руки на библию и на одну из стопок журнала.
Все, как полагается священнослужителю...

- Босса интересует подготовка группы "Аминь". Вы сможете составить к
утру отчет? Без разглагольствований, только факты и цифры.

- Конечно! Еще не было случая, чтобы старый Ворон не выполнил задания.
Даже после приема этих капель, - Воронов постучал ногтями по горлышку
бутылки. - Аква вита вдохновляет.

- Как вы думаете, когда можно будет начать отправку людей из группы
"Аминь"?

Воронов задумался.

- Сейчас конец ноября... Стало быть, в апреле-мае будущего года.

- Вы в своем уме? На такой срок мы никогда не согласимся!

- Раньше не получится, - Воронов поднялся, его раскрасневшееся,
лоснящееся лицо побагровело.

- Но поймите, железо куют, пока горячо, а человеческие души "утешают",
пока их разъедает боль и тоска утрат... Именно сейчас нам нужны руководители
сект, а не тогда, когда люди придут в себя и с головой погрузятся в
водоворот будничных дел. У большевиков их предостаточно, чтобы заставить
думать о земном, а не о небесном.

- А о чем вы думали раньше, господин начальник школы? Ткнули мне
неучей, которые не могут отличить часослов от евангелия, и требуете, чтобы я
за три дня испек вам трех богатырей! Какие же руководители сект будут из
этих прохвостов без соответствующей подготовки? Какие молитвы они понесут
людям?

- Думбрайт говорил, что у них при сектах существуют специальные отделы,
обрабатывающие новые молитвы и гимны - текст и музыку к ним. Вы обращались к
ним?

- Вот вчера прислали несколько таких опусов! Протопопов, что вы скажете
о такой молитве? - Воронов раскрыл журнал на предпоследней странице и
сердито швырнул его на стол.

- Читал, читал. Смех да и только! Мелодия точнехонько как в той старой
песне, которую выводили, умываясь слезами, обольщенные девушки. Вы только
послушайте.

Протопопов вытянул вперед руку с журналом и пропел:

- "До-о-го-рай, моя лу-чи-и-на, до-го-рю с то-боою я..." А теперь вот:
"Се гря-дет мое спа-се-ние, се гря-дет моя за-ря..."

Нунке не мог удержаться от смеха, и это еще больше рассердило Воронова.

- Вам смех, а мне слезы!

- И все-таки подготовку надо ускорить, - сразу стал серьезным Нунке. -
Будь что будет. Давайте завтра утром соберемся у меня и посоветуемся.
Предупредите Шульца. Кстати, он давно на аэродроме?

- На аэродроме? Да его и духу там нет! Он у Пантелеймона возится с
квартирантом.

- Ах да, вспомнил... Когда он вернется, скажите, чтобы зашел ко мне.

Нунке вышел.

А тем временем Фред, возвращаясь из Фигераса, и не думал спешить.

Как хорошо, что в его распоряжении машина без шофера! Можно ехать, как
захочется! Сейчас он сбавит скорость до минимума и поедет медленно, чтобы
можно было обдумать все события сегодняшнего дня.

...Часов в шесть Фред подъехал к одинокому домику на окраине Фигераса,
где вот уже почти неделю после встречи с Ноьяой живет Домантович. Собственно
говоря, не живет, а томится, ибо его положение не изменилось: ни одной
газеты или книги, ни карандаша, ни клочка чистой бумаги... У глухонемого,
правда, "прорезался" голос, но два-три слова, брошенные утром, во время
обеда и за ужином, только подчеркивали гнетущее молчание на протяжении всего
дня. Оставалось отлеживаться или слоняться по саду под неусыпным оком
хозяина, мурлыкать надоевший мотив, привязавшийся с утра, и сдерживать, изо
всех сил сдерживать раздражение...

Оно прорвалось сегодня утром. Неожиданно для самого себя Домантович
отказался завтракать, заявив, что с сегодняшнего дня он объявляет голодовку:

- Вы, холуй! Скажите вашим хозяевам, что они либо выпустят меня отсюда,
либо вынесут ногами вперед.

"Глухонемой", как мысленно продолжал называть его Домантович, лишь
равнодушно пожал плечами и спокойно принялся убирать тарелки.

Обедать Домантович тоже не вышел, хотя ровно в четыре Пантелеймон, со
свойственной ему пунктуальностью, накрыл на стол.

Прислушиваясь к звону ножей и вилок, Домантович глотал слюну и зло
издевался над собой: "И не отнялся у тебя язык, когда ты это брякнул! Идиот!
Вместо того, чтобы набираться сил на курорте у дядюшки Пани,
продемонстрировать свою выдержку, так сорваться. Тьфу! А теперь, голубчик,
держись! Назвался грибом, полезай в кузов!"

- Обедать! - лаконически оповестил хозяин, появляясь в двери.

- Убирайся! - так же коротко отрубил квартирант.

Отвернувшись к стене, он старался заснуть, но сосало под ложечкой, от
непрерывного курения рот наполнился горькой слюной, в голове сновали такие
же горькие мысли.

В конце концов его все-таки одолела дремота. Может быть, пришел бы и
долгожданный сон, но до слуха донесся шум машины, который внезапно оборвался
у ворот. Необычайное событие для этого безлюдного уголка! Лишь дважды здесь
появлялась машина: впервые - когда его привез тучный старик, и второй раз,
когда они с Пантелеймоном и его нежной "сестричкой" ездили в загородную
таверну.