Чтение 60–й страницы книги ~Мент~

конечно, но все-таки... МОГУ.

Зверев обеспечил их фанерой, красками, кистями, а главное - идеей:

- Женщина и малютка, протягивающие руки... Тебя ждут дома! Трогательно,
пронзительно. Чтобы никто мимо не смог пройти равнодушным. Чтобы за душу
хватало. Ясно, пикассы?

Пикассам все было ясно.

Сашка поужинал, попил чаю и через десять минут уже спал. Спали коровы и
бабочки на лугу. Спали курицы на насестах. Спал у себя дома Сергей Иванович
Кондратовский. И только два художника, наследники великого Малевича,
трудились.

Утром "полотно" уже висело на стенде. В рассветной полутьме пробегая мимо,
Сашка бросил на него взгляд, ничего не разглядел и побежал дальше - дела.
Вслед ему тянулись женские и детские руки... Днем он встретил
Кондратовского, сказал:

- А мы уже сделали, Сергей Иваныч. Не видели?

- Видел,- сухо ответил замнач.

- И как? Вам понравилось?

- Я бы лучше остался здесь,- сказал Кондратовский фразу, которую Зверев
тогда не понял. А понял он ее ближе к вечеру, когда возвратился в отряд...
Действительно, равнодушным картина оставить не могла никого! Страшная баба
с безумными глазами тянула костлявые руки. Было ясно: схватит - тут же
задушит. А у ее ног стоял "малюточка" с кровожадным лицом голливудского
монстра. И он тоже тянул руки. Этот, подумал Зверев, скорее всего перекусит
горло.

"Тебя ждут дома!" - кроваво горели буквы над семейкой вурдалаков. Художники
(не Глазунов, конечно, но все-таки... МОГУ), видимо, сильно поспешили.
Краска кое-где образовала потеки... они напоминали кровь... Тебя ждут дома!

- Пожалуй,- сказал Зверев,- прав Кондратовский: лучше остаться здесь!

* * *

Недели через две Зверев встретил в столовой Адама. Подсел к нему за стол,
поставил свою шлемку, вытащил из специального чехольчика на поясном ремне
персональное весло.

- Как там мой крестник, Адам?

- Обнорский-то?

- Он, черт хромой.

- Вкалывает, Саня, как сто китайцев. Выносливый, хоть и хромой.

- Да ну? Он же из интеллигентов... говорят, журналист.

Адам взял кусок белого хлеба, отломил и только после этого ответил:

- Вот тебе и журналист. Пашет!.. Пашет, как заведенный. Я его, как
договаривались, поставил на "легкий труд". Перевоспитываю.

Адам засмеялся, но Зверев его веселья не поддержал.

- Слушай, Адам, а что он за человек?

Бригадир пожал плечами:

- Вроде ничего мужик. С юмором, в шиш-беш хорошо играет. Твой землячок...
питерский.

Зверев встрепенулся. О том, что Обнорский из Санкт-Петербурга, он не знал.
А земляки на зоне друг друга знают, поддерживают... Это открытие неприятно
кольнуло Зверева: фамилию узнал, статью тоже, даже профессию узнал... Еще
удивился: что журналист в ментовской зоне делает? А откуда парнишка на зону
залетел - не спросил.

- Питерский, значит? - спросил Сашка, скатывая в ладонях хлебный шарик.

- Питерский. А ты не знал? - Адам тоже удивился. Кавказцы своих знают
обязательно, У них земляческие связи сильны невероятно.

- Не знал... Ладно, я как-нибудь к вам заскочу, потолкую с земляком.

- Заходи, Саша, тебя всегда рад видеть. Чайку попьем, захочешь - еще чего
интересного придумаем. Мне бутылку "Джонни Уокера" прислали. Классная вещь.

Завхоз и бригадир потолковали еще несколько минут на общие темы и
разошлись, дел у обоих было полно. В привычной предновогодней суматохе
Звереву некогда было зайти в литейку - не до того... Но спустя день, когда
он шел мимо, вспомнил. Посмотрел на часы: минут десять-пятнадцать есть.
Ладно, зайду, потолкую с журналистом. Земляк все-таки.

В "тамбуре" у входа в цех перекуривали двое черных с ног до головы работяг.
Выделялись только зубы и белки глаз, как у негров.

- Здорово, мужики,- сказал, подходя, Сашка,- Обнорский в вашей смене?

- В нашей,- ответил один из "негров". Он закашлялся и сплюнул. Черный
плевок лег на белый снег, наметенный ветром в щель.

- Позови, коли не в лом. Поговорить надо.

- Позову... чего не позвать,- "негр" встал, снова закашлялся. Этот кашель
Звереву был знаком. Черное литье - оно и есть черное литье. Горячий душный
воздух цеха был наполнен гарью, дымом, пылью. Всю эту дрянь перекачивали
легкие зэков. После смены не хотелось курить - дым сигареты казался
сладким. Ежедневно литейщики получали литр молока "за вредность". Но
здоровье все равно гробили... государство и на воле-то не особенно
заботилось о своих гражданах. Чего уж зэков-то жалеть... "Тебя сюда никто
не звал". Кашляя, "негр" ушел. Бухнула дверь в воротах. Из цеха дохнуло
горячим воздухом с запахом расплавленного металла. Ушел и второй "негр".
Снова бухнула дверь. На секунду в дверном проеме мелькнуло огненно-белое
жерло печи, выпускающей из чрева струю расплавленного металла. В дрожащем
от жара воздухе веером летели брызги расплавленного чугуна. Зверев остался
в тамбуре один, на белом снегу чернели плевки да отпечатки кирзовых сапог.

Спустя минуту или чуть больше дверь заскрипела... вышел журналист
Обнорский. Он ничем не отличался от других "негров": покрытая сажей
брезентовая роба с огнеупорной пропиткой, прожженные кирзухи... розовые
губы посреди черной бороды и белки глаз. В столовой он выглядел по-другому.
Сашка едва его узнал.

- Здорово, земляк,- сказал Зверев.- Я тоже питерский. Зовут меня Саша.

- Андрей,- ответил Обнорский. Блеснули зубы, блеснули в свете ртутных ламп
глаза. Казалось, он был удивлен. И слегка насторожен.

Зверев протянул раскрытую пачку "Мальборо" и спросил:

- Время есть? Может, потолкуем?

Питерский журналист вытащил из кармана брезентухи захватанную грязными
руками пачку "Примы".

- О чем? - спросил он. Взял из пачки сигарету ("Сигареты овальные.
Четвертый класс"), размял, рассыпая крошки, вставил в рот.

- Как работается? Что льем?

Обнорский безуспешно пытался прикурить, закрывая огонек спички от
сквозняка. Спички гасли.

- Форму двенадцать. Может, слышал, завхоз?

- "Поросят", значит? Та еще работенка.

А вот теперь Андрей Обнорский точно посмотрел удивленно. Название отливки
"' 12" - "поросенок" - было специфическим, хождение имело в узком кругу
работяг-литейщиков. Откуда же его знает этот штабной пижон с запахом
одеколона и сигаретами "Мальборо" в кармане ушитого ватника с "косяком" на
рукаве?.. Такие гуси в литейке не работают.

- Ну что смотришь? - улыбаясь, произнес Зверев.- Я сам на "поросятах"
отпахал будь здоров... Так что знаю, земляк.

Он щелкнул зажигалкой, дал прикурить Обнорскому, затем прикурил сам.

- Я, Андрюха, этих "поросят" пас, когда ты еще по Невскому гулял... Тоже,
кстати, по дурости попал...

- Значит, и я по дурости? - спросил Обнорский. В темных глазах плескалась
ирония.

- Ну, ты, может, и по-умному,- тоже с иронией ответил Сашка. Потом, после
небольшой паузы, спросил: - А ты чего в столовняке-то на меня накатил?

Обнорский внимательно посмотрел на него, сделал несколько глубоких затяжек
"овальной сигаретой четвертого класса" и буркнул негромко:

- Ладно, земляк... проехали.

Он затушил окурок и положил его в пачку.

- Я спросил,- сказал Сашка.- Ответь пожалуйста.

- Проехали, говорю,- бросил Обнорский и резко повернулся.

Это было, мягко говоря, не очень вежливо. Фактически - вызов.

Зверев крепко захватил его за жесткий брезентовый рукав и так же резко
развернул лицом к себе.

- Ответь, пожалуйста, земляк,- повторил он. В его глазах уже горели
нехорошие огоньки. Опасные огоньки.

- Хорошо, отвечу.- В глазах Обнорского тоже вспыхнули темные искры.- Я,
земляк, отвечу... Потому что мне смотреть на вас, чистеньких, надушенных,
ухоженных, пристроенных - ТОШНО. Не терплю я вас, ненавижу... Такие, как
ты, при коммуняках жили припеваючи, а потом и при дерьмократах ловко
пристроились... Что на воле, что на зоне. Вон вы какие шустрые
номенклатурные мальчишечки. Мажорные, козырные... Ох, даже весла у вас в
индивидуальных чехольчиках... Ох, да и на застежечках... Люминтиевой
ложечкой тебе, завхозу, жрать не гоже... А как же? Чай, не пыль лагерная -
аристократ с "косячком" боярским. Уж не знаю, каких ты "поросят" лил... А
то, что ты жопу хозяину лизать горазд да куму в клювике приносить...

- Я жопу никогда и никому не лизал,- резко оборвал Сашка Андрея.- Куму не
стучал и не гнулся. Понял ты, журналист, власть пятая?

Обнорский, не отвечая, выудил из пачки грязный хабарик. Чиркнул спичками,
закурил.

- Ну, ты понял меня, журналист? Кто из нас продажней - ба-а-альшой вопрос.
Это вы, писаки, и коммунякам лизали, и теперь Чубайсам лижете. А я в
розыске пахал... У меня почти триста задержаний, два ранения. Ложечкой в
чехольчике меня упрекаешь? Да уж, крепкий аргумент, крыть нечем. Только не
в ложечке дело. Если ты дерьмо - ни весло в чехольчике, ни косяк на рукаве
веса тебе не прибавят. Зона человека, как рентгеном, просвечивает...

Сашка выплюнул сигарету, раздавил подошвой. Обнорский молчал. За воротами
цеха проскрежетала кран-балка... Ветер заметал в тамбур снежинки,
перемешивая на полу белый снег с черной копотью.

- Ладно,- сказал Сашка уже спокойнее,- ладно... Я к тебе пришел
по-человечески поговорить. Как к земляку... а ты мне тут... Тебе еще около
двух лет тут париться... Пропадешь! А на зоне главное остаться человеком.