Чтение 7–й страницы книги ~Младенец Фрей~

ответил, что, по общему убеждению всех врачей, жить Л. осталось две-три
недели.

- Несмотря на то, что ему сейчас лучше?

- Это не играет роли. Это коварная шутка болезни, как шутка палача,
который придерживает ноги повешенного, чтобы тот подольше мучился. Но
палачу скоро надоест, он отступит в сторону, и труп медленно завертится на
веревке.

Оставшийся путь мы проделали в молчании. Оба были заняты своими
невеселыми мыслями.

Когда мы уже въезжали в Москву, М.И. вдруг сказал:

- Но я бы не стал полностью доверяться диагнозу. Пациент меня не раз
удивлял и удивит в будущем.

- Значит, вы все же признаете господство духа над плотью?

- Не в случае с прогрессивным параличом, - грустно улыбнулся М.И., -
просто палач Л. оказался великим шутником.

В тот момент я не предполагал, что еще увижу Л. живым и даже буду
участником загадочных событий, сопровождавших его кончину.

Мог ли я предположить, что в темнеющем сознании Л. отпечатается мой
образ и каким-то образом Л. свяжет мое присутствие с собственной борьбой.
Я в то время слишком прямо понял замысел Л., слишком доверился его
решимости покончить с собой, не понимая еще, что даже этот акт был рожден
его могучим инстинктом самосохранения.

Прошло около полугода, прежде чем М.И. вновь предложил мне сопровождать
его в Горки. За месяцы, прошедшие с последней нашей поездки, положение
вождя революции ухудшалось и - улучшалось с общей тенденцией к ухудшению.

Мы приехали под Рождество, стоял сильный мороз, нас везли в санях, под
пологом.

Мы достигли дома Л. в синих морозных скрипучих сумерках. Сыпал редкий
сухой снежок. В гостиной стояла елка, и Дмитрий Ильич с сестрой Марией
украшали ее - Дмитрий Ильич стоял, прижав к груди картонную коробку с
шариками и другими дореволюционными игрушками, а Мария Ильинична, стоя на
высоком стуле, вешала шарики на ветки.

Навстречу нам вышла Н.К. и незнакомая мне дама с длинным скучным лицом.

К столу, на котором стоял большой самовар, подкатили и кресло с Л. За
полгода он ссохся и пожелтел, вернее, потемнел - даже волосы на висках и
бородка потемнели, словно прокуренные. Голова его покачивалась и дрожала
на похудевшей шее, и ему стоило труда, взяв себя в руки, держать ее
вертикально.

Но нас признал, и из невнятных звуков, которые он издавал и в которых
разбирались лишь близкие, складывалось мое имя и имя М.И.

Надежда Константиновна сидела за столом рядом со мной и сказала, что Л.
не раз вспоминал обо мне, он верил, что я хороший врач, и даже хотел,
чтобы я приехал, но доктор Осипов был против лишних медиков в Горках, и
вместо меня из Германии выписали Ферстера и Гетье, которые лишь могли
констатировать состояние больного и подтвердить роковой диагноз.

После чая М.И. проверил глазное дно Л., не нашел ничего явно
тревожного, затем Л. дал понять, что хочет, чтобы и я его осмотрел. Я
обратил внимание на то, что Л. за последние месяцы усох и даже уменьшился
в росте, словно и кости тоже обладали способностью ссыхаться. Я отметил
этот факт М.И., тот улыбнулся и отмахнулся - в тот момент он выписывал
рецепт.

В целом же за пределами основного заболевания я не нашел никаких следов
разрушения организма, о чем сказал Л., и тот, напрягшись, понял меня и
несколько раз кивнул лысой головой.

В те годы я уже увлекался проблемой компенсаторных функций
человеческого организма. Упрощенно моя теория заключалась в том, что если
в организме есть сильный раздражитель, угроза жизни в целом, то вторичные
беды и напасти отступают, затаиваются, ожидая, чем же закончится основной
бой. Л. меня интересовал в первую очередь из-за этого. И я был убежден,
как бы не насмешничал М.И., что виной тому необычайно высокая умственная
организация Л., сила его необычайного мозга - все, что было в Л.,
подлежало мобилизации на войну против паралича, который, тем не менее,
побеждал. Но побеждая в главном, отступал по второстепенным направлениям.

Некоторые из моих соображений я высказывал вслух, прежде всего для
Дмитрия Ильича, который весьма переживал за брата - все члены этого
семейства были очень близки друг другу. М.И. меня не слушал. Он даже ушел
из спальни, где я проводил осмотр. Л. как будто слушал мои
разглагольствования и кивал, но, может быть, причиной тому была слабость
шейных мышц.

Затем Дмитрий Ильич удивил меня, выказав полное доверие ко мне,
подчеркивая, что я, по его мнению, не являюсь агентом ГПУ.

В присутствии Л. Дмитрий Ильич спросил меня, готов ли я выполнить
личную и очень важную просьбу Л. Затем он пояснил, что речь идет о
цианистом калии - сильном яде, с помощью которого Л. намеревался покончить
с собой. Но братья сомневались, практически, во всех обитателях Горок -
одни слишком любили Л. и не допускали мысли о его смерти, вторые были на
службе Сталина и потому - ненадежны.

Яд для Л. хранился во флигеле у Преображенского. Но тот был убежден,
что в его комнате недавно кто-то провел обыск. Пакетик с ядом не был
найден, но это не означало, что его не найдут в следующий раз. Поэтому
Дмитрий Ильич попросил меня достать и иметь при себе цианистый калий в
смертельной дозе для Л.

Мои попытки отшутиться, отговориться невозможностью даже подобной мысли
- ибо она означала убийство одного из самых знаменитых людей на нашей
планете, наткнулись на холодную стену отрицания.

- Никто не просит вас сыпать лекарство, - Дмитрий Ильич так и сказал
"лекарство", - в рот моему брату. Об этом мы с ним сами позаботимся. Но вы
должны достать лекарство и в нужный момент по моей просьбе доставить его
сюда.

Не слушая более моих возражений, Дмитрий Ильич, такой милый и мягкий на
вид человек, объяснил напоследок, что вряд ли возникнет нужда в моей
помощи, но в таком серьезном деле братья Ульяновы не намерены были
рисковать...

Слушая наш разговор, Л. пытался улыбнуться одной стороной лица, и
пальцы его левой руки шевелились, стараясь наложиться один на другой, как
бы репетируя сигнал о смерти.

М.И. в те дни не скрывал своего изумления перед жизнестойкостью Л.,
утверждая, что резервы его организма уже давно и полностью исчерпаны, но у
меня уже сложилось свое, отличное от авербаховского, мнение. Я скорее
склонялся к точке зрения Дмитрия Ильича, который, приехав ко мне в Москву
и желая убедиться, что я раздобыл яд, сказал, что он вообще не верит в то,
что Владимир умрет. "Он придумает выход, - произнес Дмитрий Ильич, глядя в
окно остановившимся взором. - Он всегда придумывал выход, даже из более
сложных ситуаций".

Я не был уверен, что в жизни Л. бывали более сложные ситуации.

В тот приезд Дмитрий Ильич опасался слежки и вел себя как конспиратор
дореволюционных времен.

Развязка наступила 20 января, через несколько дней после приезда
Дмитрия Ильича. В середине дня мне позвонил М.И. и сказал, что, по
сообщению из Горок, у Л. - резкая боль в глазах. Сам Л. убежден, что это -
сигнал пришедшей смерти. Он отказался подниматься с постели, отказался
завтракать - он требует немедленного приезда М.И.

М.И. спросил, не составлю ли я ему компанию, благо у меня сложились
добрые отношения с семейством Ульяновых. Разумеется, я согласился.
Сомнения мои касались лишь пакета с ядом - должен ли я брать его с собой.
В конце концов я положил пакетик в карман - проблема жизни и смерти Л.
решается им и его семьей. Я же не более как "почтовый ящик".

Пока я собирался, в ушах беспрерывно звучала фраза Дмитрия Ильича: "Он
придумает выход". В ней было нечто колдовское, дьявольское - и в
безусловном преклонении Дмитрия Ильича перед братом, и в том, что я сам
все более склонялся к мысли, что фигура такого масштаба, как Л., не даст
смерти одолеть себя. При том я оставался вполне трезвым, вовсе не склонным
к мистике ученым и полагал, что все таинственные явления проще всего
разгадывать с помощью здравого смысла и самой простой арифметики.

В тот, последний, приезд обстановка в Горках резко переменилась. Хотя
не исключаю, что ощущение это питалось в значительной степени моими
собственными предчувствиями.

Мне показалось, что возле дома и в самом особняке в тот день было куда
больше народу, чем обычно, - словно хозяин дома уже умер и это событие
выбросило из привычных уголков и комнат всех обитателей большого дома и
привлекло иных - по грустному делу или из обязательного соседского
любопытства.

Н.К. встретила нас внизу, глаза ее распухли и были красными. Анна
Ильинична, напротив, была бледна и осунулась. М.И. заговорил с доктором
Осиповым, а меня попросил забрать из автомобиля таблицы и его саквояж. Я
взял требуемое и присоединился к окулисту в гостиной.

Через несколько минут тревожного ожидания нас пригласили в спальню к Л.

Л., вытянувшись, лежал на кровати, покрытый клетчатым пледом. Видно
было, насколько он ссохся и уменьшился - мне показалось даже, что на
кровати лежит лысый ребенок, умирающий от голода - фотографии таких детей
еще недавно сопровождали в журналах сообщения из Поволжья.

При звуке наших шагов он медленно повернул голову и после нескольких
секунд пустоты глаза начали наполняться соком разума. Губы Л.
шевельнулись, он промычал нечто, и Н.К. сказала:

- Он вас узнал.

И тут я увидел левую руку Л., которая лежала на пледе - средний палец
шевельнулся, стараясь покрыть собой указательный палец. И я понял смысл
этого жеста - Л. не намеревался сдаваться - он сам решал, когда ему
умирать.

Но тут центром внимания стал М.И. и его таблицы.