полотенцем, я услышал звонок и пошел открывать дверь, полностью уверившись
в том, что это был всего лишь болезненный кошмар, навеянный бессонной
ночью.
Ждали заказ вот уже минут сорок и хранили убийственное молчание.
Единственная доступная нам тема работы была полностью исчерпана еще
несколько дней назад.
попытки повторить опыт ни к чему не привели. Мы даже не смогли поддержать
жизнь в той первой, случайно найденной в колбе колонии. Тепличный режим
термостатов и специальных питательных сред, которым мы старались
поддержать ее развитие, оказался для нее губительным. Я не совсем понимал
отношение Гвельтова ко всему происшедшему; он чересчур легко перенес
обрушившиеся на нас несчастья, словно они его совершенно не касались.
Словно вся эта история не имела ни малейшего значения. Объяснял он это
тем, что, собственно, открытия никакого не было. Была шальная,
преждевременная удача. Она, по его мнению, просто не имела права на
существование.
краю. Раздражающий визгливый звук в конце концов вынудил меня попросить
его прекратить это занятие. Тогда он отложил вилку, вздохнул и уставился
мне в глаза тяжелым, немигающим взглядом.
в своих показаниях вы согласились с официальной версией и не пожалели
заплатить штраф за повреждение чужой машины. Но ведь там сидел человек,
который погиб, как же вы можете молчать?
слишком быстро успокоились, слишком легко согласились с ними. Я думаю, вы
знаете нечто такое, чего я не знаю. Может, вы хотя бы мне объясните, кто
он, тот несчастный, упавший в обрыв вместе с машиной? Ведь мы косвенные
виновники его гибели, я места себе не нахожу с того дня...
и не думал погибать. - Впервые я осмелился оформить в четкие окончательные
слова те смутные образы и мысли, которые бродили у меня в голове все
последние дни. И мне стало легче от этого. Дальнейшие слова уже не
требовали такого внутреннего напряжения. Гвельтов держался отлично. Он не
перебил меня, не задал ни одного вопроса, даже не выдал своего изумления
после моих слов, он просто ждал продолжения, и мне уже не оставалось
ничего другого, как рассказать ему все с того самого первого дня, когда я
свернул на раскисшую от дождя дорогу.
установленных вами. Прежде всего о пропавшем журнале. Я не уверен, что вас
пытались предупредить о визите постороннего в лабораторию, "уберечь от
опасности", как вы, очевидно, считаете. - Я поморщился, меня коробил его
слишком официальный тон, но промолчал. - Я склонен предполагать, что вас
просили не появляться в лаборатории, чтобы предотвратить находку колбы
номер сто тридцать.
похищение журнала. Сам по себе он не представлял ценности для посторонних.
Тем не менее его похитили. Остается лишь один возможный вывод: кому-то не
нравились наши последние результаты, кому-то они могли помешать. Причем
этот "кто-то" не был заинтересован в наших исследованиях. Сами по себе они
его не интересовали. Иначе пропали бы записи с методикой опытов, сами
пробы, наконец. Выходит, им было нужно во что бы то ни стало помешать нам
довести работу до конца.
журнал, кончает жизнь самоубийством...
объяснить. И заметьте, журнал все-таки исчезает из наглухо закрытой
машины. Так что насчет самоубийства... Пожалуй, вы правы - в машине сидел
не человек...
должен признать, такая версия могла бы объяснить сразу все
сверхъестественные способности наших знакомых. - Я не спеша допил холодный
кофе, осваиваясь с этой неожиданной мыслью, потом сказал:
загадок. Мы стали слишком уж самоуверенны с тех пор, как изобрели железо,
электричество и пар.
Может быть, ее попросту не существует. Внушение, гипноз. Мне мерещится
любая чертовщина. А может, все это гораздо серьезней, чем мы с тобой
сейчас предполагаем, и тогда срочно придется принимать какие-то меры, но
вдвоем нам с этим не справиться... Тем более что касается это не только
нас.
дверь бесшумно распахнулась. Она стояла на пороге, и мне показалось, что
сон сейчас повторится. Холодный огонь блеснул в ее глазах... На ней было
то самое легкомысленное летнее платьице, в котором она села в машину... Я
готов был поклясться, что она знала о нашем визите заранее и надела это
платье специально, чтобы мне досадить, - чтобы издевательски подчеркнуть
"чистоту поставленного мною над ней эксперимента". А когда она улыбнулась
Артаму обворожительной, почти призывной улыбкой, я в этом уже не
сомневался.
Решили вот зайти... - Я стоял и мямлил нечто невразумительное, а она еще
раз обдала меня все тем же презрительным и холодным взглядом, потом подала
Гвельтову руку.
Дорожка, которую я видел во сне, висела на своем месте. Прошло, наверное,
несколько минут, прежде чем я взял себя в руки. Меня оставили в гостиной,
а Веста вдвоем с Артамом готовили на кухне кофе. До меня долетал ее
веселый смех и кокетливая болтовня. Меня грызла глухая тоска и страх
оттого, что подтвердились самые худшие предположения, оттого, что сон был
правдой, а Артам размазней... Да и кто смог бы устоять перед этими
глазами?
за танцами. Я же пил стакан за стаканом кислое вино, совершенно не пьянея,
только мрачнел все больше. Придется как-то выпутываться из дурацкой
ситуации, в которую я сам себя загнал, но я все не находил повода, а может
быть, решимости, чтобы встать и уйти. Очередной танец кончился, они оба
сели на кушетку рядом с моим креслом, продолжая начатый во время танца
разговор. Казалось, они так увлечены им, что вообще забыли о моем
присутствии.
Неужели сидите здесь одна?.
предложить ей свои услуги, в свободный вечер. Но Весту ничуть не покоробил
его вопрос.
Правда, иногда мне кажется, что раньше я не любила этого занятия.
болтовни. А ваша мама? Вы, наверное, часто бываете у нее?
смягчилось.
большими друзьями, но с возрастом отношения меняются. - Вдруг она
улыбнулась. - Хотите посмотреть ее фотографии?
родители.
шутку, но как-то неуклюже. Хозяйка вдруг потеряла к нашему визиту всякий
интерес. Через несколько минут Артам поднялся и, сославшись на какое-то
дело, стал прощаться. Я молча следовал за ним. Нас не стали ни провожать,
ни задерживать. Уже на Пороге я обернулся. Веста не смотрела в нашу
сторону. В ее пустых и отрешенных глазах, упершихся в стену, не было
ничего, кроме усталости и скуки.
сначала откровенно поговорить с ней обо всем, но у меня не хватило на это
смелости. Я боялся, что разговор разобьет начало того хрупкого чувства,
которое связывало нас, хотя о нем, если не считать сна, не было сказано ни
слова. И конечно, ничего хуже нельзя было в этой ситуации сделать, как
только пригласить постороннего человека разбираться в наших с нею делах...
какой нелепой затеей оказался наш визит.
разрядить гнетущее молчание.