себе в. спальню, чтобы предаться вполне заслуженному отдыху. Улегшись в
постель, он развернул газету и начал ее просматривать. Его уже начало
клонить ко сну, как вдруг ему попалась на глаза и неожиданно привлекла его
внимание иностранная фамилия "Ланжеволь" в заметке о колоссальном
наследстве. Тщетно старался он припомнить, почему это имя показалось .ему
знакомым, но, сколько он ни напрягал намять, ничего не выходило. Отказавшись
наконец от этих безуспешных попыток, профессор бросил газету в сторону,
задул свечу и тут же захрапел. Но в силу какого-то странного физического
процесса, на изучение и объяснение которого он когда-то и сам положил немало
труда, фамилия Ланжеволь преследовала его и во сне и так неотступно, что,
даже проснувшись утром, он поймал себя на том, что машинально повторяет ее.
карманные часы, его словно что-то осенило. Схватив валявшуюся на коврике у
кровати газету, он несколько раз подряд прочел ту самую заметку, в которой
вчера обратил внимание на фамилию Ланжеволь. Потирая себе лоб рукой, он изо
всех сил напрягал память, силясь поймать какое-то мелькнувшее в его мозгу
воспоминание, и вдруг, соскочив с постели и даже не накинув пестрого халата,
бросился к камину и, сняв со стены старинную миниатюру, висевшую около
зеркала, повернул ее и провел рукавом по пыльному, пожелтевшему картону.
полустертая от времени, но все же достаточно разборчивая надпись:
Чэринг-Кросс. В двенадцать часов дня он уже входил в дом номер девяносто три
на Саутгемптон-роу. Большой зал конторы разделялся надвое невысокой
деревянной перегородкой; по одну сторону ее находилось помещение клерков, но
другую - приемная. Здесь стояло полдюжины стульев, черный крашеный стол,
стенные полки, а на них бесчисленные ряды зеленых папок и адрес-календарь.
Двое молодых людей мирно уписывали хлеб с сыром - излюбленный завтрак всей
младшей судейской братии.
требовал свой обед.
слова в резиновую слуховую трубку, раструб которой торчал из стены возле его
стула, но, получив ответ в собственную ушную раковину, не решился огласить
его, ибо он звучал примерно так:
пришел доказывать свои права.
Неприятный господин, но, как видно, с положением.
в глубине комнаты.
войлоком дверью, на которой черными буквами на медной дощечке красовалась
надпись: "Мистер Шарп".
именовавшаяся его кабинетом, была обставлена на казенный лад: устланный
войлоком пол, стулья с кожаными спинками, картотека и полка с делами. Мистер
Шарп слегка приподнялся навстречу посетителю и затем, следуя учтивому обычаю
всех истинных чиновников, уткнулся с деловым видом в какую-то папку и по
меньшей мере пять минут перелистывал лежащие перед ним бумаги.
против него, и сухо сказал:
занят и могу вам уделить всего лишь несколько минут.
этот холодный прием.
минут, когда узнаете причину моего посещения, - сказал он.
старшей сестры, Терезы Ланжеволь, которая в тысяча семьсот девяносто втором
году вышла замуж за моего деда Мартина Шульце, военного хирурга
брауншвейгской армии. Он умер в тысяча восемьсот четырнадцатом году. У меня
сохранились три письма Жан-Жака Ланжеволя к его сестре и письма моих родных,
в которых упоминается о его пребывании в доме моего деда, где он был
проездом после сражения при Иене. Кроме того, я, разумеется, могу
представить метрические документы, устанавливающие мое родство с ним.
говорил профессор Шульце мистеру Шарпу. На этот раз он изменил своей
привычке и говорил весьма пространно. Правда, речь шла о том, о чем герр
Шульце способен был говорить с неистощимым красноречием, ибо это была его
излюбленная тема. Он стремился доказать мистеру Шарпу, англичанину,
превосходство германской расы лад всеми прочими. Предъявляя свои права на
это наследство, Шульце главным образом ставил себе задачей вырвать его во
что бы то ни стало из рук француза, который не способен распорядиться им с
толком. Национальность его соперника - вот что больше всего возмущало
профессора Шульце. Будь это немец, он, конечно, не стал бы настаивать на
своих правах. Но то, что этот осмеливающийся выдавать себя за ученого
француз может обратить свой громадный капитал на распространение французских
идей, - эта мысль приводила его в исступление, он был готов на все, чтобы
отстоять свои права.
рассуждениями и наследством бегумы. Но мистер Шарп был достаточно опытным
дельцом, чтобы уловить высшую связь между этими национальными чаяниями
германской расы и персональными чаяниями господина Шульце в отношении
богатого наследства. Они в сущности были одного порядка.
профессора Иенского университета оказаться в родстве с отпрыском низшей
расы, тем не менее доказательства были налицо: бабка-француженка несла свою
долю ответственности за появление на свет этого несравненного образца
человеческой природы.
профессора Шульце на наследство по сравнению с правами доктора Саразена были
тоже весьма отдаленными. Однако мистер Шарп тотчас же почуял возможность
найти некий якобы законные основания для поддержания этих прав и, исходя из
этой возможности, почуял и нечто другое, весьма заманчивое для фирмы
"Биллоус, Грин и Шарп", а именно: превратить выгодное дело Ланжеволя в еще
более выгодный громкий процесс, нечто вроде "Джарндайс против Джарндайса"
Диккенса.
протоколов, отношений. Но тут же у него мелькнула еще более блестящая мысль
- постараться привести своих клиентов, в их же, разумеется, интересах, к
некоему обоюдному соглашению, которое принесло бы ему, мистеру Шарпу, почти
столько же славы, сколько денег.
доктор Саразен, показал в подтверждение своих слов некоторые документы и дал
понять, что, может быть, фирма "Биллоус, Грин и Шарп" и возьмет на себя
попытку оттягать какую-то часть в пользу герра Шульце на основании его
эфемерных прав.
этого что-нибудь выйдет.
столь глубоко присущее каждому немцу. Оно-то и должно заставить герра Шульце
признать за фирмой несколько иное, но гораздо более несомненное право -
право рассчитывать на его благодарность.
оценить логического хода рассуждении талантливого дельца. Он, разумеется,
немедленно успокоил его на этот счет, не уточняя, однако, размеров своей
благодарности.
всячески изъявляя Шульце свое внимание, проводил его до двери. Разумеется,
теперь уж не было и речи о считанных минутах, которыми он так дорожил.
прав претендовать на наследство бегумы. Но в то же время твердо веря, что
борьба между германской и латинской расой - а вести эту борьбу долг каждого
уважающего себя немца - несомненно должна завершиться торжеством первой.
доктора Саразена. Вызванный телеграммой из Брайтона, доктор в пять часов
вечера явился в кабинет поверенного.
мистера Шарпа.
часто вспоминали о двоюродной бабке, которая воспитывалась в доме какой-то
знатной дамы, уехала вместе с ней за границу, а потом вышла замуж в
Германии. Но он не знал точно ни имени, ни степени своего родства с этой
бабкой.
подобранную по алфавиту, любезно предложил доктору ознакомиться с нею.