новое утро - и то, что накануне волновало нас столь остро, оказывается
вдруг незначительным и не заслуживающим хоть сколько-нибудь пристального
внимания. Но в нашем случае получилось вовсе не так, и начавшиеся вчера
события продолжали развиваться - порой, откровенно говоря, совершенно
неожиданно даже для нас, кому уж следовало бы хоть как-то их предвидеть.
утром в дверь квартиры номер двадцать шесть в Первом Отечественном тупике
позвонят. Так и случилось на самом деле.
но была еще не вполне одета. Молодые же (так она по привычке все еще
называла своего сына с супругой) крепко спали в соседней комнате, потому
что, надо думать, вчера уснули поздно; и то - когда и потешиться, как не в
молодости, да еще после долгого перерыва? Бинка, конечно, за эти годы
моложе не стала, под сорок уже, но даст Бог, еще и внучонка состряпают,
Андрюшка зато в самом соку... Так размышляла Револьвера Ивановна,
накидывая белый, в фиолетовых розах домашний халатик, прежде чем
направиться к двери, в которую тем временем уже и повторно позвонили,
громко и продолжительно, выражая явное нетерпение. Да, утомились, верно,
молодые, раз и от такого трезвона не просыпаются... Да иду я, иду, вот
горячий какой... Кого это нам Господь сподобил?
двери, откинула цепочку, открыла верхний замок, нижний и отодвинула
надежный засов. Действия эти она производила вдумчиво, с удовольствием.
Револьвера Ивановна любила замки, и не потому, чтобы обладала ценностями,
на какие могли польститься столь активные в наши дни налетчики; нет, добра
у нее было накоплено - всего ничего, но именно накоплено, а не раз-два
схвачено, каждая табуретка приобреталась не сразу, а после долгих сборов и
расчетов, и была потому куда дороже иного финского гарнитура, за дурные
деньги купленного. Дурные деньги, - она знала, - водились раньше у
Андрюшки, но от них Револьвера Ивановна давно уже раз и навсегда наотрез
отказалась, и в доме они не застревали, вовсе и не пахло ими. Вот почему
свои крюки и задвижки холила, ласкала и смазывала, предвидя, быть может,
что не за горами времена, когда и за трехногой табуреткой станут
охотиться, как за редким зверем. Странные предчувствия бывают у пожилых
людей, так что уж простим ей. Тем более, что она как раз и последний запор
освободила.
назад, хотя еще за миг до того впускать никого не собиралась, но лишь
выговорить строго, что лезут вот, ни свет ни заря, пронюхали, что вернулся
Андрюшка, и хотят снова сбить его с пути, отвратить от честной жизни, но
он-то теперь знает, чем это кончается, и больше к ним нипочем не пойдет, и
она. Револьвера Ивановна, им с порога так и скажет, и - веником, веником,
да по сусалам, веник тут же был, под рукой... Так она прикидывала;
отступила же невольно потому, что никого из недобрых дружков за порогом не
оказалось, а реально фигурировал в дверном проеме сам капитан милиции
Тригорьев Павел Никодимович, и что-то в ней, в самом нутре, затрепетало и
опустилось, потому что ждать добра от визита не приходилось, а не
позволить участковому вступить в жилье было никак невозможно.
поздоровался Тригорьев. У него чувство юмора не вовсе отсутствовало, и с
людьми солидными и добропорядочными он иногда позволял себе поздороваться
именно так: с бодрым, а не с добрым утречком. Как бы предупреждая
неброско, что будет ли добро от его визита - еще надвое сказано, но уж
бодрости он даже ленивому придаст. - Разрешите вас побеспокоить?
сделав тем не менее еще один попятный шаг. Обращение Тригорьева пришлось
ей по нраву: назвал он ее по-людски Верой Ивановной, а не Револьверой (с
похмелья тогда были отец с матерью, что ли, прости. Господи, мое
прегрешение - так думала обычно о своем имени старшая представительница
семейства Амелехиных), - а значит, разговор будет не вполне служебным с
его стороны, да и то - до вчерашнего дня Андрюшки десять лет дома не было,
а там, где был, он ничего такого совершить не мог, так что опасаться ей
было вроде нечего. - Мои все спят еще, - продолжала она, приободрившись
такими размышлениями, - и будить не стану, не неволь - дело, сам
понимаешь, молодое...
знак неофициальности своего визита. - Пускай спят. А мы с тобой хотя бы на
кухне потолкуем. И чайком, может, угостишь, а то я и позавтракать не
успел...
попить, - сразу захлопотала Вера Ивановна, утвердившись в своих
соображениях: приди милиционер с казенным делом - он, как человек
щепетильный, ни к чему не прикоснулся бы. - Чай только турецкий. Другой
весь выпили.
ничего, заварится.
было уместиться за раскладным столиком под клеенкой; тут же заголубел газ,
приглушенно, как бы только для своих, доверительно зашумел чайник. Вера же
Ивановна тем временем поставила на стол две разных чашки с блюдцами, хлеб,
масло и банку болгарского сливового джема. Сахар тоже поставила, но знала,
что к нему участковый не прикоснется, как к продукту нормируемому, на
который сейчас оказалось уже три человека на два талона; в этом месяце
давали, правда, на талон по три кило, так что запас образовался, варенья
не варили - к ягодам на рынке в этом году и не подступиться было, дешевле
оказалось брать в овощном повидло или джем. Положила хозяйка также ложечки
и нож, чтобы хлеб резать, и другой - чем мазать. Нет, не то, чтобы в доме
ничего больше и не было, запасли кое-что, но для того только, чтобы
по-людски отметить Андрюшкино возвращение, а не для угощения пусть даже и
милиционера; знай Вера Ивановна за собой хоть какую-то вину, тогда,
конечно, и достала бы что-нибудь из загашника, банку сайры хотя бы. Но
вины она никакой не чувствовала, жила по закону, и даже у Андрея все
теперь осталось в далеком прошлом.
Никодимыч, чем богаты, тем и рады" - и уселась сама. Отпили по глоточку,
намазали и съели по куску батона с джемом (Григорьев, намазывая, сказал:
"Вот, глядишь, скоро и болгары давать перестанут, а венгры уж точно, что
на хлеб мазать будем?", на что хозяйка ответила со вздохом: "Уж и не знаю,
в Америке, что ли, джем покупать станем"), еще запили, и только тогда
Тригорьев заговорил по делу, хотя внутренне так и сотрясался, словно
перегретый котел.
милицейской своей привычке глядя Револьвере Ивановне прямо в глаза. - Вот
радость-то в дом.
вытерла глаза уголком посудного полотенца.
Вербовался куда, что ли?
годы ничего плохого не было. А что когда-то случалось - так это все дружки
его сбивали, а он - душа простая, доверчивая... Тогда у нас еще старый
участковый был, Сидоряка...
уже Николай Гаврилович, на заслуженном отдыхе. А насчет плохого - так или
не так, да ведь срок давности вышел. Куда же вербовался он - далеко ли?
же правду сказать ей что-то мешало. Вроде бы и не было в Андреевом
возвращении никакого нарушения закона, ничего ни стыдного, ни подлого, но
вдруг старуха поняла, что правда ее - такая, что скорее самому окаянному
вранью поверят, чем тому, что на самом деле произошло. - Далеко, Павел
Никодимыч, - лишь подтвердила она. - Дальше некуда.
сказать, не больно здоровый.
остался. - На всякий случай она перекрестила себе живот - чтобы пониже
стола, незаметно. Хотя это сейчас в вину уже не вменялось, но все же
непривычно было.
но не так, чтобы много. Болеть - дело дорогое. Конечно, вроде бы и
бесплатно, только... Да и жизнь там дорога. И у нас тут не дешево, а уж
там...
сейчас вернулся он, и его к жене сразу пропишут, а уедь она туда к нему -
кто бы их сейчас заново в Москве прописал?
сами понимаете, проживать не только в столице, а и где угодно запрещено.
Такой существует порядок. Разве что в лимит попали бы, но сейчас вон новый
Моссовет грозится и вовсе лимиту упразднить. Хотя, конечно, грозить проще
всего, а вот сделать... - Он пошевелил пальцами, и Амелехина согласно
кивнула.
закончить разговор, хотя на самом деле до конца еще очень далеко было. -
Приехал, значит. На каком вокзале встречала-то?
Флинт Эрик
Володихин Дмитрий
Василенко Иван
Панов Вадим
Русанов Владислав
Каменистый Артем