поднимать крышку люка, сметя с нее мусор.
последним и надвинул крышку на место. Колодец был неглубоким. Внизу
оказалось сухо. Капитан зажег фонарик. Он шел первым, я - третьим, на
всякий случай считая шаги. Ход постепенно расширялся, потолок уходил
ввысь. Мы прошли, по моей прикидке, около двух километров, когда капитан
сделал знак остановиться и стал шарить лучом фонарика по стенам.
видят в темноте хуже, чем мы, земляне.
доскам по-пластунски, прижимаясь к самой стене. Я не без удивления
наблюдал. Потом солдат остановился, вытянул руки перед собой, что-то на
своем наречии проговорил. Капитан ответил. Направил свет туда, где солдат
уже делал что-то пальцами вытянутых рук. Он копался около пяти минут.
Потом стал отползать, уже более уверенно, чем полз туда. Когда он поднялся
на колени, я увидел в его руках два детонатора и тонкую проволоку - кусок
около метра в длину.
принесенное, солдат снова пополз; на этот раз он ухватился за одну из
досок и не без труда потянул на себя, вновь отползая. Я опять дернулся
было, чтобы помочь, - и во второй раз был остановлен:
двадцати в ширину, толщиной же дюйма полтора. "Хорошие доски для занятого
постройкой дачи", - подумал я. Солдаты, теперь уже вдвоем, стали
укладывать доски в виде настила на полу, и потом по одной толкать их
вперед так, что конец доски оставался примерно в шаге перед нами. Досок
было четыре, настил получился широким и удобным - если только не
спотыкаться о пакеты взрывчатки, прочно прибинтованные к каждой доске.
Непонятно только было - к чему тут настил и для чего взрывчатка на нем.
перешел на ту сторону. Сделал еще шаг и остановился. Пошел капитан. Потом
- я. Доски были как доски. Наконец и последний участник экспедиции
оказался рядом с нами. Но на этом дело не закончилось. Настил разобрали,
доски по-старому сложили у стены, отсовывая их назад. Потом первый
тарменар вернул детонаторы на место и зацепил конец проволоки за едва
видимый крючок в полу, у самой стены.
можно даже сказать - прямиком к Духам Горы. Пройти можно только по
мостику.
ножен были извлечены длинные кинжалы. Даже смотреть на них было
страшновато.
вышли на перекресток. Свернули направо. Минут через десять остановились.
Фонарик погас. Трое шепотом заговорили между собой, мне пришлось
помалкивать. Я не обижался; мне хотелось лишь поскорее добраться до места,
где можно будет по-человечески отдохнуть. Потом нас осталось трое: один
солдат - тот, что шел последним, - растаял в темноте, за изгибом хода. Мы
ждали. Было тихо. Потом послышался едва уловимый свист. Повторился.
Капитан зажег фонарик. Мы двинулись дальше. Ушедший вперед тарменар
поджидал нас шагах в двадцати. Капитан предупредил меня:
Капитан провел по ним лучом. То не были тарменары Властелина.
сказал мне капитан. - Теперь, думаю, дойдем без задержек.
оттоптать ему каблуки. - Но зачем вы их так - наповал?
Сердце не выдерживает.
девицы ускользнули, опасаясь, наверное, солдатского пристрастия. Тарменары
несли службу, охватив кострище и всех возле него редкой цепью. Было тихо и
скучно.
ответ.
наверняка было сложно.
мотора. Звук многократно отражался от деревьев, и трудно было определить,
с какой именно стороны приближается транспорт.
они сразу же залегли, укрываясь за деревьями, изготовив оружие к бою.
оружие.
теплую компанию. Разогнали всех красавиц, черти.
Один. Два. Три. Но донеслись они вовсе не оттуда, откуда можно было ждать
появления машин. Хлопнуло наверху. Над головами. Ниже лесных макушек.
небу над поляной. Но первым увидел опасность не он.
подчиняться язык. Не осталось сил подняться. Сладко-сладко зевнулось...
опушке. Черные Тарменары. Много. Приближались неспешно, с оружием в руках,
палец - на спуске.
Светлый.
наклоняет острый нос. Бомбардировщик противника в прицеле - медленный,
громоздкий, как крылатая баржа. Servus, mein lieber! Большой палец сам
вжимает гашетку. Und - auf wiedersehen...
Длинноклювые. Маленькие крылья - где-то в самом хвосте. Нет мерцающего
диска, бешено крутящегося винта. И не видно трасс, прочерченных пулями для
корректировки прицела. Но краткий взблеск пламени, струя дыма - и сейчас,
сейчас ракета...
из другой эпохи. Не из той, военной. Но из неимоверно затянувшегося после
нее нового предвоенья.
janischt, как говорят берлинцы.
высокого рыжебородого человека. Наверное, ему страшно. Детям часто бывает
страшно: они изначально знают, что мир жесток, но еще не умеют его
жестокости противопоставлять свою. Но младенец не плачет, попискивает
только. Может быть, инстинктивно ощущает: то, что произойдет с ним сейчас,
избавит его от всей злобности мира, от необходимости защищаться от нее и