марте собирают березовый сок. Я при ней пробуравил один ствол, вбил в
отверстие лоток из расколотой и выскобленной ветки, подставил ведро. Когда
ветер стал отклонять струйку -- дал соку стекать по длинному сухому
стеблю... Все эти мои действия, памятные с младенчества, для Гиты были
внове, хотя она многое повидала: успела и на плоту переплыть Тихий океан, и
слазить в гипоцентр землетрясения, на сто километров под земную кору, и
поработать в ядре Солнца на сборке новой секции двигателя Времени, что было
куда опаснее штормов и подвижек магмы... Но затем взялась подражать мне, и
скоро мы набрали несколько бутылей сока; впоследствии он забродил, стал
хмельным, и мы пили его со льда, из толстых фаянсовых кружек с короной и
надписью "1889".
научилась она у меня делать из ивовых прутьев дудочки для младших детей
Дома. А главное, я привил ей теплое чувство к бесконечно любимому мною
двору...
жизни: как положено воспитаннику учебного города, видел и здорово
обветшавшие пирамиды египетские, и молодецкие игры с быком на Крите, и даже
снящийся мне по сей день вселенский котел Юпитера -- но, право же, не знаю
ничего милее и притягательнее нашего двора. На нем всегда, лежит тень одной,
а то и нескольких ветвей Дома. Нарочно сделанных дорожек нет -- они
протоптаны стихийно, многими поколениями в густой траве, и расчищают их,
когда идет снег. Летом повсюду зреют крыжовник и смородина, вьются по
веревкам цветущие бобы, благоухают мелкие обильные розы. А далее широким
кольцом -- наши огороды и посевы, фермы, пасеки и рыбные пруды. За ними, с
одной стороны, тихая Вента, с другой -- лес до самых дюн, которому мы не
даем чрезмерно густеть, сохнуть или заболачиваться.
папоротника. Найдя заветную полянку среди непролазной гущи орляка, железным
стержнем я провел по земле черту вокруг нас, постелил шелковый платок и
велел Гите ничего не бояться. Должны мы вытерпеть ужасный вид призраков,
которые соберутся сюда к полуночи, не закричать и не убежать -- тогда на
платок упадет огненный цвет, и нам откроются клады, даже те, которые не
засекает видеолокатор на рентгеновской длине волны...
другим; и цветок не упал к нашим ногам,-- наверное, обиделись языческие духи
на пренебрежение,-- зато вместо скучного золота и никому не нужных цветных
кристаллов открылись мне иные клады: страстной игры, и саморастворения, и
нежнейшей заботы, и таких вещей, для которых не найдены слова...
прибежали домой, и на дворе был вкопан шест с весело трещавшим огнем на
верхушке, и все наши домочадцы тащили с разных сторон здоровенные букеты, и
под нестройную, но отменно громкую песню "Лиго" моя Рита возложила дубовый
венок на голову бабушки Аустры,-- да, да, ей доверили такую честь! -- я
понял, что, прикажи мне Гита навязать на шею мельничный жернов и прыгнуть в
Балтийское море, я не промедлю и секунды.
недаром смутило меня старое гадание! Когда перед самым боем часов Марите и
моя невестка Хосефа выбежали на галерею и поглядели через окно на сидящих за
столом, у меня вроде бы не оказалось головы. Раньше это обозначало: человек
не доживет до следующего рождества. Теперь, под крылом Великого Помощника,
мне, по меньшей мере, грозили крупные неприятности...
предвидения -- никакого касательства не имеют к гаданию, все же на душе у
меня кошки скребли. Не исправили настроение даже последующие озорные
глупости девчонок. Марите, Хосефа и еще две-три умницы их возраста поперлись
на овечью ферму, ловить в темноте животных: которая ухватит барана, та в
течение года выйдет замуж. "А за какое место хватать?" -- пискнула самая
младшая...
задание по практической истории. Серьезное, выпускное.
доатомная колымага с шумным и чадным бензиновым движком. Впереди сидел
водитель в кожанке на меху, с бритым затылком и висками -- все воспроизвели
очень основательно. Старина глухая, жутковатое время неорабовладельческих
империй; сверхцентрализация и сверхдеспотизм, как никогда ранее обеспеченные
на громадных просторах благодаря огнестрельному оружию, автомобилю и радио.
Над голыми черными кронами горделиво покачивался белый купол, вытянутый
кверху, точно куриное яйцо.
автомашинами. Я подивился тому, сколько Манев набрал статистов, как подробно
их одел и каким умелым оказался режиссером. Были тут и кинооператор в
бриджах, крутивший ручку своего ящика," и строгие милиционеры, и седобородые
академики, и военные с деревянно-прямыми спинами... и, кажется, все с
немалым удовольствием играли свои роли. А посреди поляны хоровод багровых от
напряжения парней в шинелях и буденовках держал колышущегося белого гиганта
на веревках, словно лилипуты пьяного Гулливера.
подвешенного к шару-прыгуну. Он медленно поднимался рядом с боком
стратостата, прочерченным бороздами, будто китовье брюхо. Человек в
последний раз проверял целость швов. Вокруг свешивались стропы, точь-в-точь
лианы, обросшие инеем.
двумя товарищами по полету, также одетыми в неуклюжие костюмы с подогревом.
Раньше я никогда этих людей не видел... Вперевалку прошли мы через
расступившуюся толпу. Командир наш, светловолосый, чеканнолицый, настоящий
былинный богатырь, принял от военного в высоких чинах расшитое красное
знамя. Военный был хмуро-торжествен. Я тоже вовсю священнодействовал,
прикладывая рукавицу к шлему... И вдруг почувствовал, что мне совсем не так
забавно, как должно быть во время столь архаичной церемонии. В скупом
ритуале читались и благородство, п величие. Я стоял, затаив дыхание; даже
глаза пощипывало... "Когда страна быть прикажет героем, у нас героем
становится любой". Кажется, те же годы...
твердыми словами. Последние рукопожатия, блицы фотоаппаратов... Цепляясь за
веревочную сеть, взобрались мы к люку гондолы. Гондольная команда цепко
держала стальной шар, упиралась в пего плечами, будто актеры в революционной
аллегории: Красная Армия -- опора всей Земли... Сквозь стены, антимагнитные
и хромоникелевые, услышал я зычный, тренированный на плацу голос хмурого
военного:
Затем гондола лифтом пошла вверх. Слабость в коленках и беглая тошнота
отметили миг невесомости...
только иногда заправляясь горячим чаем из термосов,-- а стратостат наш белой
свечой несся в гулком пустом пространстве, один-одинешенек, словно до сих
пор никто не бывал на таких высотах. Иллюзию нарушали только расчерченные
щиты и башни на горизонте, верхнею гранью многие вровень с нами и выше --
оставленный на удивление потомкам район мегаполиса Москва-Большая...
анероидов, вариометров... Рядом с рыбьим оком перископа пришпилен был
портрет усатого шахиншаха в застегнутом под горло френче. Мы трудились,
забирая пробы воздуха, фотографируя облака и землю в разрывах между ними,
следя за стрелками, за самописцем метеорографа, за тем, как вспыхивают
космические частицы в паровой камере Вильсона -- а русый наш красавец
командир время от времени отрывался от приборов, чтобы ликующе бросить в
микрофон: "Земля, я -- Сириус! Штурмуем двадцатый километр... двадцать
первый!" Как будто все было по самому большому счету, и все -- впервые; и
никакой черт не заставил бы меня сейчас лениться, узнавая узнанное триста с
лишним лет назад.
все чаще катившихся по нашим лбам, и обморочной тяжести в груди -- не
замечали, пока это не стало вдруг нестерпимым. Тогда второй мой товарищ,
чернявый и подвижный, игравший "роль" конструктора стратостата, врубил
вентилятор, чтобы прокачать воздух через патроны для поглощения углекислоты.
Но с вентилятором что-то было не то, и закружилась в кабине пыль, словно
летом на горячем пустыре, противно садясь на мокрую нашу кожу, забиваясь в
глотку...
клапанную веревку, и она зацепилась снаружи за один из приборов, коих немало
было размещено на боках нашего баллона. Когда обнаружили мы слабину, было
уже поздно; слишком много газа утекло через клапан, белый праздничный шар
худел ежесекундно на сотни кубометров и хотя бодрился, порою взмывая на
сострадательных воздушных потоках, но тем не менее уже неотвратимо падал.
Напрасно. Меня рвало, просто наизнанку выворачивало, изнутри болью
взрывалась голова. "Конструктор" с хрипом катался по дну гондолы, и только
командир, держась нечеловеческой волей, что-то еще выкрикивал по радио от
имени "Сириуса".
удушье! Когда гондола уже пробивала нижние плотные облака и влага кипела
пузырьками, испаряясь на ее раскаленной броне,-- вместе с муками телесными
пережил я жестокий душевный разлад. Чуть с ума не сошел, решая: обращаться
ли мне к Великому Помощнику? Спутники мои даже не думали об этом... Может
быть, катастрофа запланирована, как своеобразный суровый тест, и я своей
несдержанностью заслужу низкую оценку? Испугался мальчик... А если наоборот