Чтение 7–й страницы книги ~За право летать~

Адам положил свою руку поверх его - сухой и холодной.

- Не говори так. И не думай. Твой бой разобран детально. Все действия признаны верными... и героическими. Гардемарины твои тоже награждены... посмертно. Ты победитель, лейтенант.

- ...кого?.. - шелестящий шепот, очень далекий и слабый. - ...парень и девочка... шлем снял... целые?..

- Да-да, - подхватил Адам. - Ты снимал шлем. Почему?

Это был самый странный момент в сегодняшнем разборе боя - безусловно, успешного и героического... хотя успех скорее всего принадлежит в большей степени чуду, чем превосходству оружия или пилотов... а итог отягощен тем, что в трюмах крейсера томилось двести тридцать два (а если по правде - то двести тридцать четыре) человека, из них одиннадцать детей. Это пилот узнает рано или поздно... но не сейчас. И не завтра.

Информацию о том, что пилот совершил перед боем одно странное, граничащее с нарушением полетного задания действие, предоставили марцалы. Они якобы считали её с остатков обгоревшей корабельной обшивки. Адам многое бы отдал за подобное умение. Но земная техника - а правильнее сказать, техника, производимая на Земле, - пока ничего такого делать не позволяла, а торсионные детекторы марцалы производили только у себя... или покупали где-нибудь на галактическом черном рынке, иногда с раздражением думал Адам; поведение союзников и покровителей не всегда было логичным, хотя неизменно доброжелательным. Как бы доброжелательным...

С каких пор он перестал доверять марцалам? Нет, не то чтобы совсем перестал, но - усомнился? Вроде бы ничто не склоняло к этому. Однако же... Однако.

А главное - не с кем поговорить об этом. И это тоже странность, не находящая объяснения. Почему он так истошно уверен, что его не просто не поймут, а даже не станут слушать? Ведь не пробовал ни разу... И никто не пробовал с ним заговорить об этом. Марцалы были вне обсуждений. То есть не совсем так... Он сам путался в своих сомнениях.

- ...посмотреть... - сказал Санька, улыбнулся и на миг стал мальчиком. - Смешно... без ничего... не поверил...

Потом он откинулся на подушку, отвел глаза и снова стал стариком. Больным избитым стариком. Седой ежик, дряблые щеки, тусклые запавшие глаза под сухими тонкими веками, и даже синяки не набрякшие, а наоборот...

- Ты снял шлем, чтобы увидеть что-то? А шлем мешал?

- ...ну да...

Сзади на плечо Адама легла рука врача.

- Пойдемте. Нельзя больше.

Адам встал. Из палаты он выходил как-то боком...

- А вы спорили, - сказал врач.

Адам оглянулся на дверь.

- Что дальше? - спросил он.

- Пойдемте в кабинет, - сказал врач. - Там и поговорим. Вы курите?

-Нет.

- Не будете возражать?..

- Нет.

В кабинете на стене висела картина: печальный Пьеро в позе тореро, готовится нанести удар. Трибуны орут. Быка не видно.

- Хотите коньяку? - спросил врач, Адам покачал головой:

- Мне отсюда к начальству... Кофею, случайно, нет?

- Растворяшка - вон там, в шкафу, берите сами. Чайник...

- Ага, все вижу... А какого-нибудь аспирина?

- Голова?

- Слабое место. Плохо переношу смену климата.

- Откуда вы сейчас?

- Из Бейрута.

- Смотрю, загар не наш.

- Ну, ещё бы... - Адам положил в белую со щербиной кружку три полные ложки кофейных гранул и пол-ложки сахара, плеснул немного кипятка, размешал. Поднялась светло-коричневая пена.

Доктор достал из ящика стола сигареты и белый пластмассовый пузырек.

- Вот аспирин, возьмите...

- Спасибо. Так что вы мне скажете о перспективах парня?

- Надо ждать кризиса. Еще два-три дня. Потом... что-то решится. Я надеюсь все-таки, что он выкарабкается. Не понимаю, как это могло получиться, но у него очень незначительные соматические повреждения. Корабль вдребезги, а пилот цел... Вы понимаете, что такое - соматические?

- Телесные, - перевел А там. - Я встречал это слово в старинных книгах.

-Что?

- Не обращайте внимания, это я так... Значит, есть шансы, что он оправится?

- Я не сказал: оправится. Я сказал: останется жив. Может быть, даже сможет работать. Частично восстановится интеллект... Впрочем, детали будут ясны ещё не скоро.

Адам закусил губу.

- Мне нужно как-то узнать, с чем они встретились там, наверху. Там было что-то новое, неизвестное. Что-то совсем новое...

Доктор молча курил.

- У него девяносто восемь процентов износа, - сказал он наконец. - Это условно, конечно, в цифрах такое не определить... Послушайте, - он в упор посмотрел на Адама, - как вы можете - детей, наших детей?..

- Вы же сказали, у вас нет...

- Я не об этом!..

- Не знаю, - сказал Адам. - Иногда мне хочется застрелиться.

- И тем не менее вы не стреляетесь, а продолжаете посылать их на смерть? Или вот на это... - Доктор мотнул головой. - Еще не известно, что лучше: сдохнуть сразу или...

- Я бы предпочел сразу, - глухо сказал Адам. - Только я все равно не буду оправдываться, не ждите.

- Да я и не жду... нужны мне ваши оправдания... - Доктор прикурил от окурка новую сигарету и затянулся изо всех сил. - Что, действительно нет другого способа?.. - спросил он через минуту и совсем другим голосом.

Адам молча покачал головой. Повисла долгая тишина.

- Проклятая жизнь... - выдохнул наконец доктор. - Почему я должен выживать такой ценой? Может, лучше - просто взять и лапки кверху?.. Ведь что мы знаем об этой Империи?

- Достоверно - ничего, - сказал Адам. - За исключением того, что мы зачем-то им нужны. В не очень больших, но заметных количествах. Известно, например, что с Земли в две тысячи втором, за год до открытого вторжения, вывезли как минимум двадцать тысяч человек. Сейчас им удается похищать едва по пять-семь тысяч в год...

- Ну, не едят же они людей...

- Вроде бы не едят... Но те, кого они вернули - а таких очень мало, - рассказывают жуткие вещи.

- Это-то я знаю...

- Меня ведь в свое время чуть не утащили, - сказал Адам. - Вернее сказать, меня они почему-то не взяли. Уволокли девушку, за которой я ухаживал... Впрочем, это я уже не о том.

- Ладно, - сказал доктор. - Что вам нужно узнать в первую очередь?

Вакуум был вязок, как глинистая грязь. Для нормального полета нужно было весло или хотя бы лопата. Санька с ненавистью смотрел на уходящих "Волков", до них было рукой подать, но он не мог открыть фонарь. Он посмотрел направо, на штурмана, и штурман точно так же посмотрел на него, и Санька понял, что это не штурман, а зеркало, зеркальная перегородка, и тот обтянутый сухой кожей череп с угольно мерцающими из глубоких ям глазами - это его собственное лицо, а за перегородкой прячется кто-то другой, по-настоящему страшный, он даже знал, кто именно и зачем под правой рукой вот эта огромная красная кнопка, по которой нужно бить кулаком или локтем, и немедля он ударил по этой кнопке, она разлетелась холодными искрами, и ничего не произошло... нет: зеркало беззвучно тряслось, и содрогалось, и темнело, как будто плавясь с той стороны, а потом вспучилось огромным неровным пузырем, отражение стало совсем маленьким и неправильным, и рядом с собой Санька рассмотрел ещё кого-то, но кого - не успел узнать, потому что стена раскрылась и в клубах черного огня, волоча за собой какие-то хвосты и цепи, шагнул к нему Тот, На Кого Нельзя Смотреть, и Санька повернулся и побежал, не выпуская из руки чью-то маленькую ручку, он знал, что не успеет, но все равно бежал...

В номере приткнувшейся к Политехническому парку маленькой уютной гостиницы "Гардарика", которую Комиссия традиционно использовала для размещения своих командированных, Адам первым делом забрался под горячий душ, чтобы выгнать накопившийся внутри холод, потом надел легкий пушистый свитер и залез под плед. Дождь упорно лупил по стеклам, подоконнику, листве раскидистых вязов за широким окном...

Сегодня он мерз особенно сильно, не так, как обычно при резкой смене климата; это-то проходило за два-три часа. И вряд ли он заболевал - ощущений, которые обычно сопровождали его застарелую малярию или редкие простуды (а ничем иным заразным он никогда не болел), - тех ощущений не было вовсе. Было что-то другое, незнакомое, а потому тревожное. Словно внутрь него каким-то образом попал ледяной осколок, который никак не желал таять.

Подхватил какую-то новую заразу у разбитого крейсера? Об этом даже не хотелось думать. Случаев заражения людей инопланетной заразой было немного, но те, что были, - просто потрясали. На одном из островов Микронезии находилась санитарная зона для тех, кто после этого выжил. Адам не был на том острове, но видел несколько отчетных фильмов...

Перемать. И этому знанию доверять нельзя.

И точно так же подумает завтра тот, кто будет по отчетному фильму изучать его, Адама, работу у крейсера. Вот тут монтаж, тут склейка, и вообще все это декорации...

Как же много исчезло вместе с утратой электронной связи! Не просто пропала одна из приятных сторон жизни... хотя и это тоже существенно. Тогда было информационное обжорство. Пресыщение. Слизывание крема с пирожных. И потому спокойно можно было не верить чему угодно...

Какая роскошь!

Сейчас хрен так получится. Новостей настолько мало, информация так тяжело достается, что подсознательно кажется: значит, должна быть правдивой. Усомниться публично в чем-то, напечатанном в газете, ныне равносильно открытому признанию в нелояльности, причем нелояльности по отношению не к государству - государству на это, в сущности, плевать, - а к обществу. Общество же нелояльности не прощает...

Их было несколько, попавших в разное время в поле его зрения, - таких вот изгоев, неприкасаемых. Майор Степанчиков, например... Где они теперь все? Адам не знал. И выяснить не у кого. У изгоев и прочего человечества никак не могло быть общих знакомых...

Иногда Адам - впрок и втайне даже от себя самого - примерял, каково это: быть изгоем?..

В дверь тихонько постучали.

- Открыто, - сказал Адам.

Просунулся мальчик в сером с красной отделкой и такой же каскетке - у них тут была униформа.

- Вам записка, господин офицер.

- Давай сюда...

Чувствуя, что ноют все мышцы, Адам протянул руку и взял серый конверт.

- Вон, мелочь на тумбочке, возьми сколько нужно...

- Благодарю, господин офицер. Броня крепка!..

Он звякнул монетками и убежал, а Адам выудил из конверта тонкий бумажный лист.

"Мальчику стало несколько хуже, но был период просветления - около получаса. За это время он рассказал мне, что видел на орбите двух человек без скафандров, мужчину и женщину, совершавших половой акт. Это изумило его, и он прозевал появление чужих кораблей. Иначе он смог бы спасти своих подопечных - так он думает. Он очень хотел, чтобы я немедленно рассказал это все вам. Полковник, я передаю его слова без своих комментариев. У меня их попросту нет. Но то, что он рассказал, я понял верно. Думаю, в ближайшие три дня добавить к этому ничего не удастся".

Та-ак...

Мужчину и женщину вам подавай. До двадцати пяти лет. В хорошем состоянии...

Адам наконец понял, что читает записку самое меньшее в десятый раз. И что знает текст наизусть. Он протянул руку, чтобы взять тоненькую красную папку со "сказкой" - посекундной распечаткой всех известных обстоятельств полета и схемой маневров в максимально подробном виде. "Сказка" составлялась по коротким "перестукам" пилотов с Землей и между собой - и по данным, полученным от "колокольчиков"... У этой "сказки" был ещё и эпилог: отчет марцальского патруля. "Сказку" Адам тоже помнил наизусть. Теперь бы ещё совместить как-нибудь и то, и другое...

А ведь наверняка этих двоих сняли с орбиты живыми - и теперь где-то прячут. Елы-палы... "Не помазать ли вас сметаной?" - "Лучше коньяком..."

Коньяку сейчас лучше внутрь. Он дотянулся до откупоренной, но ещё почти полной бутылки "Багратиона" и сделал два хороших глотка. Теперь нужно закрыть глаза и дождаться наступления полной ясности...

В дверь снова постучали, и появился давешний мальчишка.

- К вам гость, господин офицер! Просить?

- Минуту...

Но мальчишку отодвинуло в сторону, и в номер плотно,, как поршень, вошел смутно знакомый штатский - лысый, лоснящийся, в просторном льняном светло-салатного цвета костюме и промокшей на пузе черной шелковой майке. Ни фига себе, подумал Адам, ему жарко...

- Не узнаешь? - догадался гость. - Напрягись. "Бивис умнее, зато Батхед симпатичнее..."

- Коля?!

- Йес, с первого томагавка... Ну, ладно, ты одевайся, я тебя в машине подожду.

- В какой ещё машине?

- "Онега" у меня. Серенькая такая. Съездить нам с тобой кой-куда надо бы. Аксельбанты не обязательны, а штаны лучше надень...

Владивосток, Россия

Свеча затрещала, пламя сильно качнулось, на миг померкло. Потом заплясало.

- Бедняга, - сказала Вита.

- Кто? - повернул голову Виталий.

- Мотылек, наверное. Или комар. Или какая-то мошка. Кто-то с крылышками. Едва у кого-то появляются крылья, он тут же летит на огонь...

- Тебе грустно?

- Наверное... Дай глотнуть.

Виталий подцепил с пола высокую темную бутылку, подал Вите. Та поднесла горлышко к губам. Вино было красное, густое, ароматное, сладкое - и, пожалуй, излишне крепкое. Она с удовольствием обошлась бы чем-нибудь полегче.

- Устала сегодня? - Виталий великодушно подбрасывал ей готовый и достойный выход. - Наверное, не каждый день такое бывает?..

- Устала? Нет, это другое... - Вита не приняла подачу. Или подачку?.. - Во всяком случае, если и устала, то не физически. Физически все в полном порядке. Просто... не знаю. Страшно. Страшно от предчувствий. Как будто я вот-вот-вот что-то узнаю... - Она задумалась. Слова сами нашарили это "что-то" в темноте. - Да. Как будто мне должны поставить диагноз, а я уже догадываюсь... ещё не верю. но догадываюсь...

Виталий промолчал - она была благодарна ему за это молчание - и только погладил её по плечу. В прикосновении звучала странная неуместная запоздалая робость.

- Не обращай внимания... меня что-то повело, это чисто психическое... просто - перегруз, просто - такое истощение... все это - вот как сегодняшнее - оно так бьет по мозгам... не обижайся, но я сейчас пойду спать...

- Куда ты пойдешь?

- На диван, который в гостиной...

- А это что? Плохая кровать?

- Я могу спать только одна. Это даже не привычка... просто иначе не получается. Прости, пожалуйста, все тебе испортила... Ты спи, ладно, а я приду утром. И разбужу...

- Это я пойду на диван... - Виталий начал подниматься.

- Нет-нет-нет... ты спи, спи здесь, мне будет приятно вернуться...

Потом она стояла у открытого окна, кутаясь в свой любимый пушистый халатик и вдыхая совершенно сказочный воздух: прохладный, сыроватый, чуть йодистый и густой; его можно было переливать из руки в руку, играть им, любоваться... Из-за приоткрытой двери доносилось аккуратное дыхание Виталия - он и правда быстро уснул. В странном свете ущербного месяца чуть выделялись, белея размытым пятном, простыни на застеленном диване. Она даже любила спать на диване - уткнувшись лбом в спинку... Спать, думала она, спать, спать.

Сон на тихих лапах придет в сумерках, этого теперь не переломить. Она могла засыпать только в сумерки - вечерние или утренние, безразлично. А значит, надо как-то дотянуть до рассвета...

Она прислушалась. Виталий тихонько застонал и завозился. Еще один скальп, укоризненно сказала внутри неё "правильная" Вита, в круглых очках, бантиках за ушами и синем костюмчике с белым воротничком. Но на самом деле это не было охотой за скальпами, и тут "бантик" была не права, после сегодняшнего просто необходимо было наделать глупостей; чтобы не наделать глупостей, разрядиться нужно было и отгородиться от мира, и хорошо, что подвернулся Виталий, а то она затащила бы в постель Кима, а это "не есть карашо", потому что у Димы не хватит тормозов, чтобы удержаться в рамках... а вылетать за рамки в нынешних обстоятельствах нельзя ну никак...

Ужас, пожаловалась она "бантику", я так рационально-цинична, подхватила та. А с Димой надо будет поговорить, кажется, он обиделся. Оскорбился.

Поговорить?.. Не сейчас. И даже не послезавтра. Такой разговор кончится или койкой, или разрывом. Нам это надо? Но рано или поздно...

Такого напарника - четкого, исполнительного, хватающего все на лету, понимающего с полувзгляда - у неё не было никогда. В отличие от всех прочих, он никогда не наступал дважды на одни и те же грабли - да и новые, хорошо замаскированные грабли часто ухитрялся перешагнуть, даже не заметив. Это была не простая удачливость - это был талант удачливости, вещь редкая и ценная. Кима нельзя было потерять из-за житейского пустяка, из-за отношений... из-за физиологии, черт побери, будем выражаться прямо!..

Ладно. Инициативы он пока не проявлял, а вот когда проявит, тогда и будем решать. Ага?

Вита ещё постояла у окна, потом легла и укрылась теплым пледом. Лунный лучик медленно скользил по стене. Потом по нему спустились, держась за руки, два маленьких человечка, переглянулись, звонко хихикнули и куда-то удрали. До утренних сумерек оставалось часа два, но она уже спала, не сознавая этого.

Поэтому негромкий, но уверенный стук в дверь показался ей чем-то вроде землетрясения.

Кое-как выпутавшись из прорванного сновидения, она накинула халатик и открыла дверь. В тусклом красноватом коридорном свете стоял Ким, придерживаясь рукой за стену. Он был здорово пьян.

- Что такое, Кимушка? - Она вышла к нему, прикрыв дверь.

- Телеграмма, Эвита Максимовна, - сказал он, тщательно борясь с согласными. - Из штаба. Срочно вылетаем. Вот.

Он протянул голубоватую бумажку. Вита прочитала. Потом ещё раз.

- Не понимаю, - сказала она. - Зачем?

Ким пожал плечами.

- Серегу я послал за билетами. В девять с копейками будет прямой в Питер. Чтобы не прыгать. Как блохи.

- Это ты правильно...

Что-то скакнуло в сознании и пропало. Блохи, блохи... скачут... На какой-то миг показалось, что - вот оно... Но нет, пропало окончательно.

Ладно. Если важное, то вернется. А не вернется, так и черт с ним. Во сне ей часто снились гениальные стихи. Иногда они запоминались. И оказывались полнейшей чушью.

Менделееву, паршивцу, просто повезло...

- Хорошо, Димочка. Разбуди меня в семь. Он кивнул, повернулся и пошел прочь, держась подчеркнуто прямо.

- Да, и еще...

Ким повернулся с готовностью. На повороте его качнуло.

- Когда нет посторонних, зови меня просто Вита. И на "ты". Договорились?

- Нет, - сказал он.

...И потом, когда она ласково, но настойчиво растормошила Виталия, и потом, и потом, и ещё потом, когда она даже задремала ненадолго на его бугристом плече, - ей все вспоминался некстати мрачноватый блеск в тех больших черных вечно прищуренных глазах...

Плохо, плохо, все плохо, все намного хуже, чем было, и от этого в Нем просыпалось что-то жалящее, яростное, сдавливающее горло. Когда внезапно вокруг оказалось множество Больших-холодных и они оттеснили в сторону Большого-теплого, Он просто растерялся. Никогда прежде не было, чтобы Он так долго и так много не знал, что Ему делать. Только когда чужаки подступили ко Второму, Он словно очнулся. Теперь Он точно знал - надо защищать. И не смог. Чужаков слишком много. Он слишком маленький - это Он понимал отчетливо. Драться одному - неправильно, рядом или за спиной должен быть Второй.

Все было плохо, все было неправильно. Он не мог даже шевельнуться, а к Нему все время прикасались, кололись, кусались, трогались, что-то делали, куда-то переносили, кормили, шумели, кажется, говорили, но все были такие холодные, что Он даже не пытался понять, что от Него хотят. Потом колоться и трогаться перестали, и перед глазами стало все белое, и на этом белом стали появляться цветные штуки и закорючки, Второй, его лицо, руки, много-много Больших, которые делали разные вещи. Они казались настоящими, но были плоскими. Закорючки часто повторялись, картинки тоже, это должно было что-то значить, но Он не хотел понимать. Он хотел вернуться к Большому-теплому, а ещё лучше - назад, когда Он был целым и Ему не было так больно и холодно...

Ким был подчеркнуто корректен всю дорогу - до аэропорта, в самом аэропорту, в самолете, - но вокруг него, кажется, струился морозный парок. Оседая тонкими игольчатыми кристаллами... Пройдет, все пройдет, неуверенно думала Вита. Полет длился почти два часа, небо за стеклом было черное, сияли звезды. На этой страшной высоте они сияли и в полдень, но здесь и сейчас была ночь.

Где-то над Уралом догнали луну...

Рядов пять в заднем салоне выгородили специальными ширмами. Вита знала, что - вернее, кого там везут, её все подмывало пойти и заговорить с коллегами, пусть даже и с "кузенами"... но она не шла, потому что это было впадлу, а пила прихваченное запасливым Кимом пиво и заедала его вкусным вяленым осьминогом. Ей все хотелось, чтобы Ким оттаял, а он никак не оттаивал.

А потом оттуда, из отгородки, донесся вскрик, и все это "впадлу", и все инструкции, и вся неприязнь к кузенам куда-то делись. Она бросилась по проходу, ей попыталась преградить путь какая-то девица в красной кофте - сядь, милая, и посиди! - а потом охранник в сером, они тащили с собой и охранника, и этот охранник повел себя грубо, но потом он оказался за её спиной, и Ким ему что-то втолковывал между зуботычинами, Ким только на вид хрупкий...

За портьерой ряды кресел были сложены в гармошку, а на свободном месте стояли две медицинские каталки, сверкающие никелем (а может быть, хромом, она вечно путала, где хром, а где никель... а может быть, кадмий?..) и хлещущие по глазам флюоресцентно-розовым кожзаменителем обтяжки. Спасательные плотики из такого делать - с Луны будет видно...