Чтение 7–й страницы книги ~Дикое поле~

Кафе, или Малом Стамбуле, как ее начали в последнее время называть, - то
крымским пашой наверняка будет назначен тот, кто сможет более умело
распорядиться своим постом, и сможет приумножить славу империи, действуя руками
всего лишь одной из ее провинций.

Кароки-мурза снова омыл лицо и поднял глаза к стремительно темнеющему
небу. Наступала ночь - но одышка исчезла вместе с усталостью, а желания
посетить гарем не возникало. Мурза понял, что не успокоится, пока не напишет
несколько писем: охранную грамоту для безумного русского, подробное письмо с
обещанием милостей в обмен на доверие к посланцу Девлет-Гирею, и еще одно
письмо, которое русский отвезет Девлету сам. Кроме того, нужно вызвать
Кара-мурзу и Алги-мурзу со своими нукерами из Кара-Сова. Пусть проводят
русского до ногайских кочевников, не то он со своим больным разумом наверняка
зарубит кого по дороге - устроит кровавую сечу, да и сам в ней пропадет. Нет,
пусть выплескивает свое безумие на русскую границу - там ему и место. Как его
звали? Магистр? Странное имя, странный воин.

Сегодня же отпишет грамоты, утром разошлет их с гонцами, а потом
останется только ждать...

Кароки-мурза внезапно остро пожалел, что назначил визитерам встречу на
послезавтра, а не на утро. Уж слишком сильно влияла на разум османского
чиновника итальянская кровь - и ждать он очень, очень не любил.

Глава 2

Граница

Миновав последний на своем пути шумный ямской двор, обоз втянулся в
густые лесные дебри. Могучие ветви дубов и ясеней дотягивались друг до друга
даже через широкий, саженей в шесть, хорошо накатанный тракт, застилая небо, и
для путников наступили сумерки. Наверное, именно в таких чащах и должны обитать
лешие, бабы-яги, анчутки, царь-змеи, соловьи-разбойники и прочая нечисть, а
также водящие с нею дружбу душегубы-станишники. Обживают глубокие дупла
десятиобхватных дубов, ставят схроны на развилках столетних берез, устраивают
тайные селения в за темными непроглядными зарослями густых ельников - чтобы
ночью али днем прокрасться к живой дороге, дождаться несчастного путника, да
сожрать-ограбить-утащить, не оставляя от несчастного даже косточки.

Однако обозников мало беспокоили обитатели леса - что живые, что
заколдованные. Потому, как впереди отряда ехали пятеро бояр в полном своем
ратном вооружении: в панцирях и бахтерцах, поверх которых у двоих были надеты
зерцала, в шеломах и мисюрках, каждый со щитом у луки седла, рогатиной у
другого стремени, с саблей и кистенем на поясе и саадаком с луком и стрелами на
крупе коня. Всякому смертному известно, что русского витязя и одного любой
соловей-разбойник или баба-яга испугается - а тут целых пятеро!

Причем бояре составляли не единственную защиту обоза. Позади, за
небольшим табуном из двух десятков лошадей, скакали еще пятеро оружных смердов.
Эти, ленясь из-за жары, доспеха не надевали, но сабель и рогатин, кистеней и
топоров не скрывали. У едущих на телегах молодых парней тоже либо за поясом,
либо рядом, под рукой, поблескивало по топору. Трясущиеся на некоторых телегах
бабы, правда, воительниц изображать не пытались, но у единственной всадницы, -
стройной, синеглазой, остроносой девушки, - у луки седла, перед левым коленом,
болтался саадак с угольно-черным луком, а по правую сторону висел плотно
набитый стрелами колчан. Из прочего оружия у нее имелся только большой косарь,
свисающий с тонкого плетеного ремешка на желтой металлической цепочке. Скорее
всего, не золотой - драгоценный металл мало подходит для воинской справы.

Напади лесные обитатели на подобных путников - скорее, не добычу они
получат, а лес очистится на долгие годы от дурной славы.

Потому и не беспокоился никто из обозников, глядя по сторонам, потому и
не слышалось вокруг ни подозрительных перестуков, ни выкриков неурочных птиц. А
может, просто дело свое воевода тульский делал честно и давно извел в округе и
дурных людей, и дурную нежить.

Провиляв верст десять по лесу, дорога неожиданно уперлась в пологий
вал, из которого в южную сторону торчало множество заточенных бревен, и
повернула вправо. Один из бояр, легко пришлепнув плетью коня, взметнулся на
вал, закрутился на месте, изумленно присвистнув.

- Чего там, Гриш? - окликнули его товарищи.

- Рожон натуральный! Да частый такой, что и пешему не пройти. А лошадь
точно брюхо распорет. На совесть вкопали. Коли рубить или выкапывать - дня два
уйдет. А там дальше, - он махнул рукой в сторону леса, от края которого
вернулся, - завал сделан, вроде бурелома. Лучше не соваться.

Всадник вернулся на дорогу, и остановившийся было обоз двинулся дальше.
Еще пара часов пути - и впереди показались островерхие крепостные башни Тулы.

- Может, здесь переночуем? - предложил один из всадников, из-под шелома
которого на лоб выбилась рыжая прядь.

- А что, нам спешить некуда, - пожал плечами тот, которого называли
Гришей. - Давайте здесь встанем.

- Давайте, - согласился еще один боярин, и обоз, свернув с дороги на
некошеный луг, начал сворачиваться в круг.

За время долгого пути люди уже привыкли устраиваться на ночлег, а
потому действовали быстро и привычно: десяток смердов отправились к ближайшему
леску за валежником, остальные принялись отпускать привязанных к некоторым
телегам коз и коров, распрягать коней. Бояре, не отвлекая людей от работы, сами
расстегнули подпруги, сняли седла и потники, освободили коней от уздечек.

Вскоре над лугом, к которому еще только подкрадывались сумерки,
запылали несколько костров, запахло жареным мясом, послышались веселые голоса,
женский смех, заглушаемый всхрапыванием лошадей, по-кошачьи кувыркающихся в
свежей траве. С наступлением темноты все звуки затихли, а под первыми лучами
солнца, не тратя времени на разведение костров, путники перекусили оставшейся с
вечера холодной убоиной, и вскоре обоз, оставив после себя изрядно вытоптанную
проплешину, вернулся на торную дорогу. Солнце еще не успело высушить росу на
зеленых листьях, когда первые телеги загрохотали по ведущему к городским
воротам мосту.

- Эй, кто такие?! - забеспокоился стрелец, увидев на дороге довольно
сильный отряд, да к тому же при оружии, и перехватил бердыш горизонтально,
перегораживая проход.

Услышав тревожный окрик, из караулки появились еще трое заспанных, но
при оружии и в тегиляях воинов.

- Бояре Батовы с имуществом своим и дворней! - во всю глотку, чуть не
на полкрепости, проорал Григорий. - В поместья свои едем, государем Иваном
Васильевичем нам дарованные!

Впрочем, ему действительно было чем гордиться: отныне он и его братья
являлись не просто оружными людьми, выставляемыми их отцом, Евдокимом Батовым,
согласно реестрового списка, наравне со смердами или просто наемными людьми.
Отныне они сами имели землю, данную им на кормление, и сами приходили по
призыву, приводя с собой своих людей, живущих под их волей и присягающих им на
верность. Бояре - люди, с которых Русь и государь не берут тягла и не требуют
иных повинностей, которым самим ежегодно приплачивают по три рубля золотом в
обмен на одно-единственное обязательство: в любой момент" сесть в седло и
помчаться на битву с врагами Отечества, откуда бы они ни появились, и как бы ни
были сильны.

- Где имения-то? - уточнил стрелец, опуская бердыш острым стальным
оковьем на землю.

- У Донеца и на Осколе.

- А-а, - кивнул, сторонясь, караульный, и только после того, как
красующиеся воинской выправкой и боевым вооружением бояре проехали мимо,
негромко добавил: - Изюмский шлях... Молодые совсем все.

Богатый торговый и ремесленный город еще толком не проснулся - лишь
редкие лавки только-только раскрывали ставни и выставляли прилавки, по улицам
еще не ползали груженые повозки, не сновали во множестве целеустремленные люди.
Потому обоз пересек крепость от ворот до ворот немногим более, чем за полчаса,
и вскоре выехал на тракт по другую сторону Тулы.

Вокруг шелестели точно такие же луга, как и вчера, раздвигали в стороны
толстые, прочные ветви дубы, вонзались в небо, подобно пикам, островерхие ели.
Однако что-то неуловимо изменилось, отчего люди снимали шапки и крестились,
сбивая разговоры и подавляя смех. Хотя, конечно, изменение произошло не вокруг,
а в душах людей - ибо они не могли не понимать, что покидают исконные границы
земель Московского княжества, выезжая в места, которые всего пару десятилетий
назад считались Степью - владениями крымчан и татар, отбитыми ими у Литовского
княжества и разоренными до того, что не осталось в них живой человеческой души,
а потому и название за здешними землями установилось красноречиво-пугающее:
Дикое поле.

Оружные смерды посерьезнели, кое-кто даже забрал с телег добротные
дедовские колонтари или собственноручно простеганные и вываренные в соли для
дальней дороги тегиляи. Часть из них, оставив табун под присмотром четырех
витязей, выдвинулись вперед и там, где появлялась возможность, скакали по
сторонам обоза, внимательно вглядываясь в окружающие луга, заросли кустарника и
стену подступающего к самому тракту леса.

Между тем, дорога невозмутимо петляла между холмов, там, где не было
обхода - лезла вперед, переваливая пологие возвышенности, пересекала по
бревенчатым мостам неширокие реки и ручьи. Именно мосты одним своим видом
постепенно успокаивали путников: раз мосты на проезжей дороге появились - стало
быть, под рукой Москвы земля оказалась. Любая местность, войдя в состав быстро
разрастающейся Руси, в считанные годы преображалась, расцветая и богатея на
глазах. Государь Иван Васильевич сразу снижал налоги, отменял татарское и
европейское рабство, поощрял строительство мануфактур и заводов. И первым
признаком превращения иноземных владений в русские становилось строительство
повсюду мостов, а затем и появление ямских станций, с незапамятных времен
ставших отличительным признаком именно русских дорог.

Час проходил за часом, солнце медленно пересекало небосклон - а обоза
никто не трогал. Смерды постепенно успокаивались, доспехи вскоре перекочевали
обратно на повозки, щиты снова повисли на седельных луках. Никто не покусился
на перевозимое добро и на второй день, и на третий, и на девятый. Около полудня
десятого дня на путников дохнуло родным для обита- теля Северной Пустоши