Чтение 7–й страницы книги ~Слово шамана~

- Сам, - опять кивнул гость.

- Чукчи-эскимосы, тунгусы-якуты, - рассмеялся Костя. - Неужто и там про наше дело прознали?

И где твой бубен?

- Бубен, то брать нельзя. Он сильный. Он род хранит. Я сам пришел. Царь русский пришел. Москва. Помочь пришел. Сказать слово хочу.

- Ну и как же ты государю помочь сможешь, - опять откровенно зевнул Росин, - коли бубен свой сильный и колдовской с собой не взял?

- Бубен род хранит. Бубен уносить нельзя, - обеспокоено повторил саам. - Бубен, колотушка, кость на земле жить должен. Беда иначе придет. Сам можешь, бубен не трожь! Сам мать хранит, сам мать знает. Царь сказать пришел.

- Ты чего-нибудь понимаешь, Константин Алексеевич? - поинтересовался опричник.

- Только общую канву, боярин. Этот самоед не взял свой родовой бубен потому, что бубен штука сакральная и важная, и должна всегда храниться на земле предков, чтобы охранять род от всяких напастей. Я правильно излагаю? - обернулся Росин на северного колдуна. Тот кивнул.

- А пришел он сюда, чтобы предупредить о чем-то московского царя.

- Беда идет. Погибель царству. Мрак ползет весь. Мир большой, мрак на Москву.

- Когда?! - вскочил со своей табуретки понявший все без перевода опричник. - Откуда? Где крамола зреет?

- То не зреет, - покачал головой саам, и взмахнул руками, словно сгребал в охапку сноп соломы. То идет. Мрак. Весь мрак сюда.

- Когда?

- Как помру, год пройдет. Год пройдет, боль придет. Страх придет.

- Я чего это ты вдруг помочь решил государю московскому? - скептически поинтересовался Росин.

- Новгород сам бил. Серебро брал, девок брал, тюлень брал. Москва Новгород побил, сам не бил. Девки дома, тюленя едим. Зуб купцам даем.

- Понятно. История угнетения малой народности в двух словах, - развел руками Костя. - То есть, мотив для доброго дела в наличии имеется. За последние сотню лет московские цари крепко накрутили хвоста новгородской вольнице, заметно поумерив их аппетиты в разграблении соседей. Ну, а налог саамы платить согласны. Особенно, если их на растерзание северной демократии больше не отдадут. Я правильно понял?

Саам кивнул.

- Так скажи, самоед, - повернул колдуна к себе Толбузин. - Откуда беда придет? Когда ждать?

- Скоро помру, - вздохнул саам. - Как помру, год пройдет, беда придет. Сила кончится.

- Ты его понимаешь, Константин Алексеевич?

- Еще как, боярин Андрей, - разочарованно покачал головой Росин. - Есть такая мулька: решил один король колдуна казнить. Просто так, для баловства. Позвал он чародея к себе, и спрашивает: а скажи, когда ты помрешь? А сам думает: скажет, что потом, а я ему и отвечу - нет, сейчас помрешь. Скажет, что сейчас, а я ему - ну, так тому и быть. А чернокнижник тамошний возьми и заяви: а помру я за день до гибели вашего величества. Струхнул король, да и отпустил его обратно домой. Да еще и стражу приставил, чтобы беды какой случайно не случилось.

- Ну и что?

- А то, что этот самоед под ту же байку косит. Дескать, спустя год после его смерти на Русь беда страшная обрушится, силы зла со всего мира сюда придут и сотрут в порошок все, до последнего таракана. А значит, гостя нашего, получается, нужно беречь, холить и лелеять.

- Так и казнить его не за что, - мысль опричника вильнула неким странным зигзагом. - Не тать, на разбое не пойман, крамолу не злоумышлял. Может, в поруб посадить? Чародей, все-таки. А ну, не врет?

- Ну, прежде чем про судьбу Руси вещать, - повернул Костя лицо к внимательно слушавшему разговор сааму, - ты сперва на вопрос попроще ответь. Мальчик, скажи, или девочка у боярыни родится, что в кресле сидит. Только, чур, руками ее не тронь! Чарами своими определи...

Узкоглазый маг склонил голову набок, полуприкрыл глаза и принялся торопливо перебирать висящие на груди побрякушки: коготь, зуб, пучок шерсти; коготь, зуб, пучок шерсти. Потом резко вскинул подбородок.

- То мальчик-девочка не получишь, то молодой боярыня быть, - он решительно подошел к креслу и сдернул покрывало. Под ним обнаружился замотанный в убрус замужней женщины росинский холоп - голубоглазый Семен.

- Что это? - недоуменно вперился в него боярский сын.

- А ты как думаешь, боярин Андрей?

- Но ведь ты же говорил, Константин Алексеевич, что здесь сидит...

- Вот-вот, говорил, - согласился Росин. - Вопросы всякие задавал. И из сорока колдунов и знахарок, что с утра тут побывали, ни одна тварь не смогла понять, что под покрывалом вместо женщины парень сидит. Ясновидцы хреновы. Вот он, - Костя кивну на саама, - первый.

Опричник переваривал услышанное не меньше минуты. Потом прикрыл лицо руками и захохотал, свалившись обратно на табуретку:

- Ну... Ну, Константин Алексеевич... Ну, уморил... А эти-то, эти... Молодец красный... Девица ночной поры... Ну, Константин Алексеевич, порадовал... Ох, Господь, вседержитель наш, воистину нет силы, кроме тебя... - усилием воли подавив смех, хозяин выглянул в окно и громко позвал своего ярыгу. Тот торопливо прибежал в покои, и боярский сын Толбузин распорядился: - Всех, кто в трапезной сидит, на конюшню вывести, и каждому по десять плетей. И чтобы от души! Дабы год про лихоимство свое вспоминали. Вот этого колдуна под замок возьмите. Постель дайте мягкую, кормить хорошо и сытно, вина давать, меду. Коли попросит, баню стопите, девку допустите... Но глаз с него не спускать! А с тобой мы, Константин Алексеевич, давай отобедаем. Не могу более зла на тебя держать... Уморил...

* * *

- Собирайся, боярин, в Кремль едем, - без стука войдя в отведенные Росину гостевые покои, сообщил боярский сын Толбузин.

- А что так? - зевнул растянувшийся на пуховике Костя.

На то, чтобы рассортировать московских чародеев на "зерна" и "плевела" ему понадобилось целых десять дней, и теперь он мечтал только о двух вещах - выспаться, и поехать домой, к жене, на теплые берега Осетра. Вопреки его стараниям, из почти трехсот претендентов на звание царского мага четверым удалось-таки просочиться через ловушки трех степеней сложности. Пятнадцать соискателей определили под накидкой холопа вместо женщины, пятеро - дубовый чурбак в соседней комнаты вместо обещанной "живой твари", четверо правильно ответили на вопрос, когда умрет последний помазанный на царствование царь. Ошибся, как ни странно, саам. Точнее, не ошибся, а кратко сообщил, что: "Помру я. Все равно".

Но Росин самоеда не прогнал - узкоглазый чем-то ему понравился, стал симпатичен. Одним больше, одним меньше - это ведь не триста дармоедов!

- Рассказал я государю про уловку твою, Константин Алексеевич, - хмыкнул в бороду опричник. - Смеялся Иван Васильевич долго, а потом велел посмотреть привезти, с самоедом вместе. Сбирайся.

На этот раз к дворцовым палатам их отвезла тяжелая карета - похоже, купленная где-то в Европе. Правда, хотя остановились они у парадного входа, но гостей опричник опять повел внутрь какими-то узкими дверьми и низкими коридорами. Однако в конце пути они оказались перед парадными дверьми, охраняемыми двумя рындами, одетыми в длинные белые кафтаны и перепоясанные золотыми цепями.

- Лекарь у государя, - увидев опричника, сообщил один из них, и неопределенно качнул короткой, украшенной позолотой и самоцветами секирой.

- Нам можно, - отмахнулся боярский сын и толкнул створки.

Царь, по-прежнему высокий и широкоплечий, но с потухшими глазами, сидел на троне с накинутой на плечи шубой, а рядом, на низкой лавочке, примостился лекарь, с непривычно бритым лицом и в странной короткой курточке - брасьере. Лекарь мягкими движениями втирал царю в запястье коричневую, дурно пахнущую мазь.

- А, Константин Алексеевич, - поморщился государь, подняв глаза на гостей. - Рад видеть. А это...

Саамский колдун упал на колени и раболепно ткнулся лбом в пол:

- Вижу тебя, московский царь!

- И я тебя вижу, - кивнул Иван Васильевич.

- Слово слушай, московский царь! Умру, год спустя беда придет, кровь придет, смерть придет. Злой дух слетит, на Москву тьмой пойдет. Погибель настанет.

- Так живи долго и счастливо, самоед, - скривился государь. - Скажи, я разрешаю.

- Не могу, московский царь. Смерть вижу. Помру скоро.

- Отчего же помрешь? На немощного ты не похож.

- Убьют меня. Зарежут. Здесь.

- Так... Не дайся, коли видишь-то смерть свою!

- Коли вижу - зарежут. Тьма придет. Москву спаси, московский царь. Москва падет, Новгород поднимется. Сам бить станет. Тюленя брать, девок брать, рыбу брать. Плохо здесь. Бойся, московский царь. Твою смерть чую. Убить хотят. Близко ходят.

- Нашел чем удивить, - пошевелил пальцами царь. - Да здесь каждый второй смерти мне хочет. Да вот... - он вперился глазами в боярского сына Толбузина, подумал, мотнул головой: - Нет, Андрей меня убить не хочет. Верю. И Константин Алексеевич не хочет. Груб больно. А убийцы царские завсегда тихие такие, ласковые... Вот как лекарь немецкий.

Немец хорошо заметно вздрогнул. Иван Васильевич рассмеялся:

- Да ты мажь, мажь, не бойся. Руки у меня болят, Константин Алексеевич, мочи нет. И локти, и колени. И спина. Что делать, не знаю...

- Горячая баня, чай с медом, бег, фехтование по часу в день, - кратко перечислил Росин. - Не пройдет, но отступит.

- То нельзя! - испуганно вскинулся лекарь. - Медицинкай наука, изуча болезнь, рекомендует покой!

- А ты заткнись, немецкая морда, - посоветовал Росин. - Только и умеете, что кровь пускать.

- Мы есть сливай-ем дурной кровь, скопившейся в организм...

- Заткнись, говорю, не кровь дурную спущу... Костя Росин не очень доверял врачам и в родном, двадцатом веке, а уж тут, в шестнадцатом, воспринимал истинными душегубами. Тут было куда безопаснее попасть в руки необразованной знахарки, что рану чистой тряпицей укроет, отваром горячим напоит, куриным мясом подкормит, да и оставит выздоравливать, чем оказаться в лапах дипломированных медиков, которые сперва кровь пустят, потом рану иссекут и порохом выжгут, потом получившуюся коросту станут ржавым скальпелем долго выгребать, а уж потом заметят, что пациент давно не дышит.

- Царский лекарь, Константин Алексеевич, - негромко, но весомо напомнил Андрей Толбузин.

- Отвар дам, московский царь, - в наступившей тишине предложил самоед. - Два дня варить надо. Два дня сварю, дам. Кость крепкой станет, болеть нет.

Почка олененка нужна. Новорожденной. Родился, варить надо. Потом поздно. Как молоко глотнул, поздно.

- Почка олененка... - царь медленно сжал и разжал пальцы. - Андрей?

- Я найду, государь. На Соловец колдуна отвезу.

За две недели обернемся.

- Верю, самоед. Верю, и ты не хочешь мне смерти, - царь забрал у лекаря одну руку и протянул ему другую. - Диво-то какое... Три гостя, и ни один мне погибели не желает...

- Как же ты живешь с такими мыслями государь? - не выдержал Росин. - Как жить, коли убийцу в каждом прохожем видеть?

- А я так с семи лет расту, Константин Алексеевич. Привык, - царь откинул голову на спинку кресла, шумно втянул воздух. Видимо, ему действительно было сейчас очень больно. - С семи лет каждый, кто близко подходил, смерти мне желал. Придушить хотел каждый, но не торопился. Как маму бояре убили... Больше никто хорошего мне не желал. Мама только любила... Да Тепилеев, родной ее... Обоих и убили... Что думал о деле моем?! - громко скрипнув зубами, неожиданно спросил царь.

- Думаю, крепость нужно построить в лесах у Белоозера. Чтобы спрятаться куда было, коли османы с крымскими татарами Москву захватят. В Архангельске корабль большой снарядить, чтобы постоянно в готовности стоял, коли бежать из страны придется. Письма отписать королям испанскому, французскому, королеве английской, и укрытия запросить, на случай начала войны большой с крымским ханом. Отписать письма к хану крымскому и султану османскому с просьбами нижайшими о мире, бить челом раболепно, и послам наказать, чтобы обиды им чинимые всячески терпели. Полоняных турок, что дьяк Адашев сцапал, тоже в Стамбул отослать с уверениями о дружбе и миролюбии...

- Уйди с глаз моих, Константин Алексеевич! Стой! Хочу тебе сказать, Константин Алексеевич, что гнева на тебя не держу, и старание твое на пользу государево понимаю, но... Но видеть тебя не могу! В поместье свое отъезжай сегодня же. Ступай...

* * *

Кароки-мурза долго бродил по разгромленному дворцу, совершенно не понимая, что теперь делать и за что браться. По счастью, татары рода Кара, тоже изрядно проголодавшиеся за время перехода, нашли кое-какие припасы - сушеные фрукты, соленую селедку и лосося, которыми иногда кормили невольников для сохранения сил. Казаки больше раскидали и попортили припасов, нежели съели или забрали с собой. За полдня нукерам удалось собрать достаточно ячменя и ржи, чтобы накормить коней, и рыбы, чтобы поесть самим. Сена, правда, не осталось - разбойники пытались поджечь дом, и спалили всю кипу сушеной травы. По счастью, побеленные оштукатуренные стены не занялись, и все обошлось только закопченным углом двора и сожженным навесом.

Зато дорогие ковры русские собрали все до единого, и теперь в комнатах белели голые полы.

Переночевав во дворе на затоптанных клумбах, поутру Кара-мурза с двумя воинами отправился в город, собираясь купить господину хотя бы самое необходимое - но торговля умерла. Зияли выломанными окнами лавки, валялись изуродованные лотки, и только темные пятна на месте впитавшейся в дорожную пыль крови позволяли догадаться, что случилось с товаром и его владельцами. Невероятно, но на рынке, всегда заваленном устрицами, мидиями, крабами, камбалой-калканом и глоссой, кефалью, катранами, белугой, осётром, морскими лисицами, сельдью, шпротами, хамсой анчоусом, лососем, шемаей, сарганом, лобаном, сингилью, ставридой, тяжелыми тушами белобочек, афалин и тюленей, ныне не имелось даже барабульки или тюльки.

Город казался наполнен печалью и могильным покоем. Не бродили водоносы, не разгружались корабли, никто не убирал улиц и не стучал молотком. Только кое-где прямо на порогах неподвижно сидели на корточках темные фигуры.

В конце концов Кара-мурза приказал забрать с собой несколько разгромленных лотков. Во дворе дворца, среди обломков фонтана, воины развели костер, на котором и зажарили длинные ломти мяса зарезанного тут же, рядом, коня. Из поевших нукеров четыре десятка мурза отправил обратно к кочевью - чтобы узнать, насколько пострадал род, а заодно избавиться от лишних ртов.

На следующий день, оставив десяток нукеров рядом с убитым горем султанским наместником, он вместе с остальными отправился в окрестные горы, надеясь раздобыть там хоть что-нибудь съестное.

Открывшаяся картина тоже вызывала удручение. Сады замерли в мертвой тишине. Никто не подрезал сухих веток, не убирал подгнившие плоды и не собирал созревшие; на грядках не встречались овощеводы, прореживающие или окучивающие растения, никто не отводил для полива обширных полей воду из текущих с гор ручьев.

У Кара-мурзы появилось жгучее желание развернуть коня, дать ему хороших шпор и умчаться в степь - туда, где все зависело только от него, где для жизни хватало только зеленой травы, шатра и пары чересседельных сумок. Где он мог при нужде поохотится на диких зайцев, убить змею или просто зарезать жирного барашка, где можно жить без денег, без невольников и даже ханов - просто сиди в седле, напевай себе под нос спокойную песенку, да следи, чтобы волк или коршун не подкрались к медленно бредущей к далекому горизонту отаре.

Но его господину требовалась забота - а потому в одной из горных хижин он смог за тройную цену купить у старого караима заготовленный для кого-то походный припас - высушенное на огне пшено, шмат копченого, и связку полос из вяленного конского мяса, и головку кобыльего сыра. Не самое вкусное угощение - но оно хотя бы не тухнет и не гниет, и Кароки-мурзе может хватить его на несколько дней. К этому времени нукеры должны пригнать какую-нибудь скотину из кочевья - если после казацкого набега хоть что-нибудь осталось.

К четвертому дню над Балк-Каем начал витать ясно ощутимый запах гниющей плоти. Хотя погибших единоверцев горожане, согласно обычаю, похоронили еще до заката солнца - после ухода русских, разумеется, - но после разгрома осталось еще много разлагающегося мусора, убитых животных, раскиданной возле рынка рыбы.

Янычары заперлись в крепости, в дверях дворца наместника Кара-мурза тоже поставил стражу, желая сохранить от невесть откуда появившихся странных дервишей хотя бы то, что осталось от прежнего грабежа. Степняк уже начал всерьез подумывать о том, чтобы собрать остатки имущества своего обезумевшего от горя господина, одним махом потерявшего всех детей, жен и наложниц, дом, казну, а может быть - и пост наместника, и увезти все вместе с самим мурзой к себе, в спокойные просторы Кара-Сова. Еще неизвестно, как во дворце султана воспримут сдачу города донским разбойникам. Очень может статься, что господина наместника пригласят самого подняться на выстеленный бархатом помост и осторожно усесться на остро отточенный кол. Случалось на его памяти и такое.

Нет, бывает время, когда широкая степь становится куда более милым и безопасным домом, нежели любые дворцы за самыми высокими стенами!

Однако к полудню пятого дня по улицам застучали подковы, и у ворот дворца остановилась пятерка всадников.

- Гумер? - удивился Кара-мурза, узнав одного из опытных десятников Алги-мурзы. - Откуда?

- Девлет-Гирей и Менги-нукер возвращаются из набега, - тяжело дыша, ответил нукер. - Они прослышаны про дикий разбой язычников и послали меня узнать, цел ли султанский наместник, наш любимый мурза.

- Он цел, но он в горе, - печально склонил голову глава рода Кара. - Он потерял...

- Дайте мне попить и свежих коней, - потребовал десятник. - Гирей-бей в одном дне пути отсюда. Я должен сообщить ему радостную весть.

Кара-мурза наконец-то перевел дух - это означало, что жизнь продолжается.

И действительно, стоило тысячам Гирей-бея разбить лагерь на крепостной горе, как город наполнился движением. Под присмотром нукеров и янычар приведенные невольники вычистили улицы от гнили и обломков лавок, вытащили на берег и разбили корпуса нескольких сгоревших у причала кораблей. Русские плотники починили двери во дворце наместника, поправили полы и подняли обвалившиеся балконы, восстановили провалившуюся крышу и сгоревший навес для сена.

Разумеется, Девлет-Гирей проявил такое великодушие не просто так. Направив невольников на восстановление города, он одновременно помогал своему покровителю и тянул время. Опытный в торговле рабами, бей давал возможность разойтись как можно дальше слухам о пригнанном из Московии полоне, чтобы в Балык-Кае собралось как можно больше покупателей. Сейчас, когда неверные опустошили полуостров и увели с него всех работников, цены на невольников вырастут в несколько раз. Этот зимний набег, начавшийся так неудачно, обогатит не только его самого, но и порадует верных ему нукеров - хоть по паре золотых монет получит каждый воин! И пусть потом ногайцы разъезжаются по своим кочевьям и хвалят храбрость, удачливость и щедрость своего бея.

Единственное, что Девлет сделал бескорыстно - так это отдал Кароки-мурзе несколько своих ковров, чтобы застелить пол хотя бы в паре комнат дворца.

Впрочем, султанский наместник, кажется, даже не заметил подарка. Он ел, пил, спал - а все остальное время сидел, уставившись на разрушенный фонтан, и ни о чем не говорил, и ничего не делал. Девлету начало казаться, что старик потерял разум и все старания напрасны - пора продавать полон и думать над тем, как найти к Великолепной Порте другие подходы.

* * *

В деревянную калитку, поставленную взамен выломанной казаками железной решетки, постучали незадолго до сумерек. Нукеры, скучающие во дворе поднялись, отодвинули засов - им, опытным воинам, ни к чему было бояться, что снаружи окажется тать или прокравшийся в город враг. Но в проеме стояла девушка - грязная, босая, укрывающаяся от прохлады драной рогожей.

- Чего тебе надо, попрошайка?

- Здесь ли господин мой, наместник Сулеймана Великолепного и бей Кара-Сова великий Кароки-мурза?

Поскольку никто из нукеров не смог бы даже выговорить столь длинный и сложный титул своего господина, они только посторонились, признавая за незнакомкой право войти в дом.

Девушка осторожно ступила на каменную дорожку, ведущую к фонтану, дошла до сидящего нам османа и остановилась перед ним.

- Это вы, мой господин?

- Фейха? - Превратившийся в глубокого старика мурза поднялся на ноги, широко раскрыв глаза и не веря им: - Ты вернулась, Фейха?

- Мой господин, - персиянка кинулась вперед и упала ему на грудь. Из глаз покатились крупные слезы: - Это было так ужасно, мой господин. Это было так страшно, так страшно...

- Моя Фейха... Ты вернулась...

- Мой господин... Они убили всех. Они убили Зухру, Алию, Лейлу. Они забили привратника. Они схватили детей... - внезапно девушка уперлась обеими руками в грудь мурзы, отталкиваясь от него изо всех сил. - Я же не сказала, мой господин. Я ведь спрятала от неверных вашу казну.

- Фейха... Что?!

- Казну... - девушка судорожно сглотнула. - Когда все началось... Когда пришли русские, когда стали носиться по улицам и убивать всех прохожих, я поняла, что... Что они ворвутся... Что решетка на двери не спасет.

- Этого не может быть! - невпопад удивился мурза.

- Я взяла старого садовника, Захара. Я пообещала ему свободу и много золота. Мы вместе перенесли его из верхней комнаты в подвал у печи. Захар вырыл яму, мы высыпали его туда, и закопали. Я оставила немного денег наверху. Ес-сли бы они не нашли в сундуках ничего, то все поняли бы... Начали искать. Я оставила им, чтобы подумали, что это все золото, какое есть.

- Ты умница, Фейха...

- Я знала, что Захар выдаст. Что он обманет. Я его заколола сразу... Он еще копал, когда я его заколола. Потом я забрала его крест, закидала яму, и разделась. Я одела старое, которое мы выбрасывали туда за ветхостью.

- Неужели ты сделала это, Фейха?..

- Когда я поднялась, они уже сломали дверь. Они были в гареме, мой господин. Там все кричали. Там кричали и дети и... И все. Они так кричали, что мне пришлось зажать уши и закрыть глаза. Они меня тоже схватили, мой господин. Начали рвать одежду, но увидели крест и отпустили. Они сказали, что я могу идти домой. Что я пойду с ними... - персиянка опять прижалась к груди своего господина. Она говорила и говорила, вновь испытывая ужас от воспоминаний, но не в силах остановиться. - Я сразу побежала из дома. Я боялась, что меня заметят наши невольники, и скажут кто я такая. Меня ловили на улице много раз, но крест оставался со мной, и меня отпускали. Я говорила, что я черкеска и хочу домой. Они сказали, что все пойдут вместе, и мы пошли. Это было так страшно, мой господин... Они убивали всех, кого встречали на пути. Они насиловали маленьких девочек и перерезали горло уставшим женщинам. Они смотрели на меня, и я боялась, что меня тоже схватят... Что меня тоже... Что... Что... Но я уберегла себя для вас, мой господин... Она сбилась и снова заплакала.

- Моя родная Фейха... - крепко обнял ее мурза.

- Идемте, мой господин, - внезапно спохватилась девушка. - Идемте, мы должны проверить.

Схватив наместника за руку, она потащила его к стене двора напротив гарема - там, в небольшом подвальчике, образовавшемся из-за изгиба горного склона, обычно хранился запас дров для печи. Невольница кинулась в выбитую дверь. Боязливо посмотрела направо - но начавший смердеть труп раба уже успели унести. Тогда Фейха метнулась к другому краю помещения, разметала невысокую поленницу, отшвырнула грязную, изломанную рогожу, копнула под ней прямо руками и протянула мурзе сразу два тяжелых матерчатых мешочка:

- Оно здесь! Его не нашли!

- Фейха... - только и смог качнуть головой Кароки-мурза.

Позвав нукеров, они быстро перенесли золото обратно в сундуки верхней комнаты, после чего изможденную наложницу наконец-то догадались прокормить холодной кониной и сытным инжиром. Потом она пошла отмываться. Когда Кароки-мурза уже расположился в своих любимых угловых покоях на отдых, свежеотремонтированный балкон заскрипел от осторожных шагов, и в комнату вошла невольница - ее широкие бедра на фоне светлого проема двери невозможно спутать ни с чьими другими.

- Вы здесь, мой господин? - осторожно поинтересовалась она.

- Да, Фейха...

- Сегодня я назначила себя к вам в сладости.

- Ты всегда была прекрасной и распорядительной ключницей, Фейха.

Девушка тихонько засмеялась в темноте и вскоре скользнула к нему под одеяло. Мурза сразу ощутил на груди горячие поцелуи.

- Моя девочка... Как же тебе удалось сбежать?

- Они считали меня убежавшей из рабства полонянкой, мой господин, - прошептала в ответ персиянка. - Нас почти не охраняли. Однажды ночью я отошла в горы и спряталась там. Подождала несколько дней, а потом стала пробираться назад. К вам, мой господин...

Мужчина опять ощутил на себе ее горячие поцелуи. От подзабытой ласки плоть стала быстро напрягаться. Персиянка заметила это, удивленно охнула, забралась сверху, и Кароки-мурза с наслаждением ощутил, как проникает в пышущие жаром раскаленные врата. Тело метнулось вверх, еще и еще, выгнулось крутой дугой, словно сведенное судорогой.

- Мой господин... - сладостно застонала девушка.

Наместник испытывал некоторое разочарование - все закончилось до обидного быстро. Но что еще можно ожидать после многих дней воздержания и страшных переживаний?

- Мой господин... - уставшая Фейха вытянулась рядом, и он понял, что девушка уже засыпает. - Спасибо вам, мой...

* * *

- Остановись! - придержал невольницу мурза, когда поутру она попыталась выскользнуть из-под одеяла. - Ты заслужила награды, Фейха. Любой, какой пожелаешь. Чего тебе хочется? Я могу дать тебе свободу, но ты уже не один раз имела возможность сбежать от меня, и ни разу не сделала такой попытки. Я могу сделать тебя своей старшей женой, но ты и так всегда распоряжалась в доме, карала рабов и совершала покупки. Ты не станешь от этого ничуть властнее. Я могу дать тебе золото - но ключи от верхней комнаты и так находятся у тебя. Скажи мне, чего ты хочешь, Фейха?

- Я хочу быть с вами, мой господин...

- Ты и так всегда будешь со мной.

- Я боюсь одного, - облизнув губы, решилась невольница сказать о самом потаенном. - Если с вами что-то случится... Новый хозяин может вдруг прогнать меня или продать...

- Я понял, - положил палец ей на губы мурза.

- Да, я позабочусь о твоем спокойствии. Сегодня же я напишу обязательство, по которому ты получаешь от меня свободу и кошелек золота. Ты сможешь воспользоваться этой бумагой, когда пожелаешь, хоть завтра, хоть после моей смерти, и никто не посмеет сказать, что ты - беглая рабыня. Ты довольна?

- Да, мой господин, - Фейха кинулась к нему, прильнула в горячем поцелуе. - Как я люблю вас, мой господин! Я буду с вами всегда, до самого последнего дня, мой господин. Вам не захочется покупать себе новых наложниц и заводить жен...

- Ты уверена? Не покупать новых девушек?