Чтение 7–й страницы книги ~Люди огня~

На следующее утро у нас в номере зазвонил телефон. Это был Якоб. Он пригласил нас в хёригер к семи вечера. Оставалась еще уйма времени. Первую половину дня мы посвятили осмотру Музея Истории Искусств и любовались многочисленными Ван Дейками, Крайерами, Брейгелями и единственным Вермеером. Марк, впрочем, предавался этому с меньшим энтузиазмом, чем я, и к концу экспозиции начал откровенно позевывать. Я решил пока больше не мучить его бесценными шедеврами, и мы отправились обедать, а потом в собор Святого Штефана.

Он открылся перед нами неожиданно - огромное здание на маленькой площади, со всех сторон окруженной домами. У входа мы преклонили колено и коснулись рукой земли. Справа, у изображения Мадонны, горели свечи, маленькие и широкие, а не как у нас - тонкие и длинные. Стройные колонны поднимались к кружевным каменным сводам, а вдали, за алтарем, сияли витражи. Мне вдруг пришло в голову, что я уже очень давно не был в церкви. Хотя зачем, если Господь рядом и, вместо того чтобы целовать распятие, можно коснуться губами его руки?

- Петр, - услышал я усталый голос Марка. - Что-то у меня сегодня совершенно не молитвенное настроение. Может быть, я тебя в "Георгии и драконе" подожду?

- Ладно. Только меру знай.

И я один пошел в глубь храма. Справа, из-под одной из витых лестниц на кафедру, на меня ехидно взглянул каменный мастер Пилграм - архитектор собора, а у стен рядами сидели пухлые святые позднего Средневековья.

Я сел на скамью слева от прохода. Раздались звуки органа. Все встали. Священник подошел к алтарю и поцеловал его.

- In nomine Patris, et Filii, et Spiritus Sancti* [Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа (лат.)].

- Amen, - ответили все.

И тут со мной начало твориться что-то странное. У меня закружилась голова, и я схватился за пюпитр, чтобы не упасть. Но ничего, прошло почти сразу. Правда, я уже не воспринимал слова молитв, только машинально повторял вызубренные ответы. Отцы-иезуиты в колледже святого Георгия постарались на славу! Я мог бы наизусть отчеканить канон, даже если бы меня разбудили среди ночи. После обряда покаяния все сели, и я вздохнул с облегчением. Но впереди еще была Литургия слова, Евхаристическая Литургия и Евхаристические Молитвы, на которых надо было вставать или преклонять колени.

Первую я выдержал. Но дальше...

Священник взял хлеб и вознес его над алтарем. Затем вино. Последовала молитва над Святыми Дарами. Пропели "Осанну в вышних". Произнесли "Прославление святых". Все опустились на колени.

Стало душно. Странно, такой большой храм - и никакой вентиляции! Витражи расплылись перед глазами и превратились в яркие синие пятна. Голова кружилась. Казалось, собор давит на меня огромным весом каменных сводов. Я попытался встать, чтобы покинуть храм, но ноги подкосились, и на меня обрушилась тьма.

Я почувствовал острый запах нашатырного спирта и открыл глаза. Вокруг меня суетились человек пять во главе со священником.

- Вызовите "Скорую помощь"! - крикнул кто-то. - Возможно, сердечный приступ.

Да со мной сроду не было никаких сердечных приступов. Сердце всегда работало как часы. Да и клаустрофобией я не страдал. Более того, это был первый обморок в моей жизни.

Меня взяли под руки, подняли и усадили на скамью.

- Спасибо, не надо "Скорую помощь", - сказал я. - Мне уже лучше, - и сжал пальцами виски. Все же мне было не так хорошо, как хотелось бы. - Давайте выйдем отсюда! - тяжело дыша, проговорил я.

Мне помогли подняться и довели до выхода. Наконец-то я полной грудью вдохнул влажный теплый воздух. Наверное, недавно прошел дождь, судя по мокрым плитам мостовой. Мне сразу стало легче. Я вышел на Штефанплац и повернул в сторону "Георгия и дракона".

В ожидании обещанных нам в херигере белого, розового и красного, я остерегся пить пиво и вытащил Марка из "Георгия". Мы добрались до Зюйдбанхофа* [Южный вокзал (нем.).] и сели на шнельбан, то бишь местную электричку, в сторону Мёдлинга.

Мёдлинг оказался местом прелестным. Разноцветные домики, и почти у каждого - скульптура мадонны или святого, цветы на окнах, тихие улицы и совсем рядом предгорья Альп. Только вот плотность боевиков на душу населения здесь явно зашкаливала. Они были везде. На улицах, на площадях, в многочисленных отрытых кафе и пабах. Я поморщился.

- Ну и выбрал же Якоб местечко! Может, мы зря с ним языки распустили? Первый раз видим человека! - возмутился Марк.

- Посмотрим, - вздохнул я. - Но будь начеку.

К нашему приходу в херигере, то бишь открытом ресторанчике при винограднике, уже собрался народ, причем не только зеленые студенты, но и люди посолиднее, возможно буржуа. Я удивленно посмотрел на Якоба.

- Это мой отец позвал своих знакомых, - извиняющимся тоном объяснил тот. - Сказал, что им тоже интересно. Слышали, только что по телику передали: Эммануил вошел в Моравию. Это же рядом с нами!

- Господь! - поправил я.

- Господь, - вздохнул Якоб.

Мы с Марком сели за столик. Солнце уже склонялось к закату, освещая влажные листья винограда, оплетавшего деревянные колонны и перекрытия. Свет отражался в каплях, и они загорались разноцветными искрами: чуть повернешься - и другие цвета, феерия заката.

Нам принесли по шницелю и бокалу красного. Шницель был воистину огромен и с трудом умещался на здоровой тарелке: аппетитный кусок мяса в поджаристой шкуре из муки и острый салат в качестве гарнира. А вино было таким ароматным, что обещало затмить "Kaiser Bier".

Я разрезал шницель и взял бокал.

- А если ваш Эммануил захватит Австрию, это не приведет к повышению налогов?

Я поднял голову. Надо мной навис пухлый белобрысый бюргер и смотрел, как на оракула. Если бы один! Бюргеры плотной толпой окружили наш столик, слегка потеснив компанию Якоба, и я понял: не отвертеться! Поставил вино на стол, с сожалением положил вилку и вопросительно посмотрел на них.

- Не будет ли инфляции? - спросил другой.

- А свобода торговли?

- Всемирная Империя - это рай для торговцев и промышленников, - успокоил я. - Никаких границ! Никаких пошлин! Что же касается налогов, он их не повышал. В России он их снизил.

- На что же он ведет войну?

- Многие почитают за счастье умереть во имя Господа.

- Мы не хотим, чтобы наши дети умирали!

- Вас не заставляют, - вздохнул я. - Но когда к власти приходит Господь, глупо сопротивляться. Его власть - благо для всех. И все в его власти. Это не пустые слова. Мы слишком много видели чудесного, когда были рядом с ним. Одним лишь словом он может воскресить ваши засохшие виноградники и сады и заставить цвести яблони среди зимы!

- Так он может восстановить виноградники после засухи? - недоверчиво поинтересовался пожилой бюргер, подозрительно похожий на Якоба. Верно, его отец.

- Конечно, - непринужденно ответил я. - Он разрушил огромное здание инквизиции одним мановением руки. А все ваши бедствия только от того, что вы его еще не признали.

Тут я заметил, что Марк преспокойно долопал свой шницель и принялся за мой. Я подивился, как столько пищи вмещается в общем-то не толстого коллегу, но мне опять помешали прекратить это безобразие.

- Всемирная Империя? - переспросил один из друзей Якоба. - Мне больше по душе Всемирная Республика.

- Всемирная Республика? - я посмотрел на него, как на ребенка. - Всемирная Республика - это власть большинства. А, как говорил Сократ, "большинство не способно ни на великое добро, ни на великое зло, а творит, что попало". Неужели вам не надоели пустышки президенты и болтуны парламентарии? Вы привыкли жить, не замечая власти, и считаете себя счастливыми, если она вам не мешает. "Никакой правитель - не худший вариант", - считаете вы. И вы уже забыли, что власть - это возможность улучшить мир. А если она достается достойному, единственному достойному в этом мире, возможность превращается в реальность. Так что не бойтесь прихода того, кого веками ждали наши предки. Это не беда - это благословение! Мы живем в счастливое время - самое счастливое. Война - только эпизод, одна темная точка в океане света. Она скоро кончится, потому что ни одно сердце не в силах сопротивляться величию Славы Божьей. И кто принял Его - не умрет вовек. И убитые воскреснут - я сам видел воскресения. Что ваши виноградники! Мы все будем возделывать один виноградник - виноградник Господа, который есть Мир!

Мне трудно говорить на публике, куда легче было вещать в "Георгии и драконе" для одного Якоба. Но я нашел в толпе вдохновенное лицо и стал ориентироваться на него. Молодое лицо. Наверное, один из друзей Якоба.

- Я читал Кира Глориса, - сказал молодой человек. - Очень хорошо. Как откровение. Это правда Эммануил?

Я таинственно улыбнулся.

- Кто бы он ни был - книга лишь бледное отражение его самого. Она вас впечатлила? Умножьте это на тысячу, и вы увидите только бледную тень Господа.

Все замолчали. Я взглянул на Марка. Он допивал мое вино, причем перед ним стояли еще два пустых бокала. Когда он успел, ума не приложу.

- А что ваш друг молчит? - раздался голос какого-то неисправимого скептика. - Что он знает об Эммануиле?

- Я умру за него! - проговорил Марк чуть заплетающимся языком и оглядел зал горящими глазами. И кажется, это произвело большее впечатление, чем все мои разглагольствования.

На обратном пути до электрички мне пришлось чуть ли не тащить Марка на себе. Это при том, что я все-таки несколько субтильнее. А он, сволочь, все порывался запеть и взмахнуть рукой, как актер на сцене. Я вздохнул с облегчением, только когда наконец усадил Марка на красный бархат (или что-то в этом роде) мягких сидений шнельбана.

Когда на Зюйдбанхофе мы вышли из электрички, к нам сразу подвалили штук пять боевиков и потребовали документы. Если бы Марк был в рабочем состоянии, я бы послал их весьма далеко, даже не задумавшись. Но Марк был нефункционален, и я счел за лучшее подчиниться. Эти самые долго изучали наши паспорта, сверяя тамошние фото с нашими физиономиями, и наконец приказали следовать за ними.

- Это почему? - возмутился я. - У нас все в порядке!

- Ваш друг пьян!

- Ну и что? С каких это пор Вена стала городом трезвенников?

- Ну и что? - вяло повторил Марк и с вызовом взглянул на боевиков мутными глазами.

- С тех пор как к власти пришел Всеавстрийский Католический Союз, - спокойно пояснили мне, проигнорировав вопрос Марка. - Пошли!

И я покорно поплелся за боевиками, надеясь, что надолго это не затянется. А Марка так вовсе подхватили под руки. Нас довели до полицейского участка и там, вместо того чтобы отпустить, погрузили в машину и привезли - куда бы вы думали? Правильно. Тьфу, черт! С тех пор как я услышал о новом пророке, я только и делал, что сидел в тюрьме!

На следующее утро Марк протрезвел и сосредоточенно курил в форточку, стоя на кровати у окна. Впрочем, это не спасало. Все равно табаком воняло на всю камеру. Вот напасть, оказаться в одной камере с курильщиком!

- Если бы не твое пьянство!.. - начал упрекать я.

- Ха! Ты что, действительно думаешь, что они отлавливают тех, кто навеселе, и развозят их по тюрьмам? Ерунда! Да эти ребята закладывают побольше моего.

- Так в чем же дело?

- Ты что, еще не понял? - он зло стряхнул пепел прямо на одеяло. - Нас ждали. Именно нас. Нас кто-то выдал.

- Ну и кто?

- Да хотя бы твой любимый Якоб. Или его дружки. Или папочка. Или дружки папочки, - он пожал плечами и отвернулся к окну.

Я вздохнул.

ГЛАВА 7

На следующее утро нас разбудили ни свет ни заря, вытолкали из камеры и куда-то повели. В результате мы оказались в большой комнате с зарешеченным окном. Я взглянул на людей, сидевших перед нами за длинным широким столом, и сразу все понял.

- Инквизиция, - шепнул я Марку.

Он усмехнулся:

- А ты говорил "пьянство"!

Председательствующий, полный лысоватый человек в белой сутане, подпоясанной вервием, положил перед собой какую-то несерьезную бумажку, наполовину исписанную шариковой ручкой, и начал читать:

- Ты, Питер Болотоф, и ты, Марк Шевтсоф, обвиняетесь в ереси и пособничестве врагу католической церкви, гнусному еретику, именующему себя Эммануилом Первым и Господом. Мы объявляем вам, что сегодня на площади Святого Штефана состоится святое аутодафе и вы будете переданы светским властям для наказания.

- Но мы российские граждане! - воскликнул я. - Вы не имеете права! У нас дипломатические паспорта!

- Дипломатические паспорта, выданные Эммануилом? - усмехнулся инквизитор. - Его изображение сгорит сегодня еще раньше вас.

- Но где следствие? - не унимался я. - Где суд? Так не делают! - я посмотрел на Марка, ища поддержки. Он был спокоен, как десять танков.

- Следствие излишне, - жестко прервал лысоватый. - Для приспешников Эммануила один приговор - смерть, и мы не собираемся откладывать его исполнение. Вы хотите исповедоваться перед казнью? Это облегчит вашу участь. Костер будет заменен удушением.

- Костер?!

- Не думаю, что светские власти будут столь милосердны, что прислушаются к нашей просьбе поступить с вами возможно более кротко, - усмехнулся инквизитор. - Но вряд ли они решатся на пролитие крови. Так вы собираетесь исповедоваться?

Я смешался. Уж больно не хотелось исповедоваться этим гадам. Но костер! О Боже!

- Мы не будем исповедоваться ни одному священнику, не признающему Эммануила нашим Господом, - раздался ровный голос Марка. - Только Господь достоин выслушать наши исповеди. Мы поклялись служить ему, и он - наш государь и духовник.

Я уже открыл рот, чтобы немедленно возразить, чтобы выкрикнуть, что Марк не имеет никакого права решать за меня, что да, я непременно исповедуюсь. Но я взглянул на своего друга и промолчал.

Только когда на нас стали надевать льняные балахоны с изображением мечущихся в огне бесов, Марк несколько потерял самообладание.

- Что это за маскарад? - пробурчал он.

- Это, кажется, санбенито, - вздохнул я. - Одежда осужденных на сожжение.

- А, - сразу успокоился Марк и взял в руки свечу.

Мне тоже пихнули зажженную свечу, и она, признаться, несколько задрожала в моих руках.

- Не дрейфь, Петр, - тихо сказал Марк. - Смотреть тошно. Они торопятся, значит, боятся.

- Чего? - обреченно спросил я.

- От страха ты совсем разучился соображать! Если позавчера Господь был в Моравии, как ты думаешь, где он теперь?

- Во всяком случае, не так близко, если они надеются провести аутодафе. Между прочим, долгая церемония.

- Ты маловер, Петр, как все интеллигенты. Если Эммануил - Господь, а мы - его апостолы, разве он позволит нам погибнуть?

- А ты знаешь, что стало с апостолами Христа?

- Что? - заинтересовался Марк.

- Они были казнены. Все, кроме Иоанна.

- Но не раньше, чем он сам, - жестко заметил Марк. - И они его предавали, - он выразительно посмотрел на меня, - а не он их.

Тем временем нас вывели на улицу и поставили в конце весьма внушительной процессии осужденных. Впрочем, свечи были только у нас, и остальные несчастные бросали на нас испуганно-сочувственные взгляды. Я облизал губы. Я не помнил, что означают эти самые свечки, но явно ничего хорошего.

За нами пристроились инквизиторы во главе с высоким парнем в лиловой мантии, и нас повели по улицам Вены. Над городом разливался благовест. Нежные голоса колоколов старинных церквей сплетались с басовитым пением Памерина, огромного колокола на башне Святого Штефана. Памерин приближался. Нас вели туда.

Впереди, в толпе "примиряемых с церковью", я увидел несколько буржуа из херигера и отца Якоба. Он шел босым, с непокрытой головой, и изредка бросал на меня косые взгляды. Самого Якоба и его анархистов не было. Верно, успели смыться.

Враги Господа просто посходили с ума. Пытки! Казни! Сколько веков этого не было! Видимо, сам Бог Отец лишал разума противников своего Сына, чтобы люди отвернулись от них и его путь был легким.

На Штефанплац уже был выстроен помост с обезьянником, как в полицейском участке. Ясно - это для нас. У инквизиторов он назывался более романтично: "клетки для покаяния", но сути это не меняло. Рядом располагались кафедры для произнесения проповедей и чтения приговоров, а за помостом - два столба с заготовленными хворостом и дровами: будущие костры. Еще дальше - синий автобус с надписью "TV" и толпа журналистов. Я брезгливо поморщился.

- Марк, кажется, они собираются это транслировать.

- Кто бы сомневался! Но вот что они будут транслировать - это мы еще посмотрим

- Марк! Костры уже сложены! И один из них твой. Неужели ты еще надеешься?

Марк вздохнул:

- Костер не зажжен, и я еще не на костре.

Справа от помоста был возведен амфитеатр ступеней в двадцать пять, покрытый коврами. Не иначе его притащили с ближайшего стадиона, а ковры - из оперы. Напротив этого был выстроен еще один амфитеатр, вероятно того же стадионного происхождения, но без ковров. И нас, осужденных, рассадили там. Напротив расположились инквизиторы во главе с длинным парнем в лиловом. Неужто Великий инквизитор?! Туда же внесли знамя инквизиции, красное, бархатное, с изображением меча, окруженного лавровым венком, и фигуры святого Доминика.

Началась обедня.

- In nomine Patris, et Filii, et Spiritus Sancti, - произнес священник, и мне к горлу подступила тошнота, уже знакомая по собору Святого Штефана, и голова слегка закружилась. Я посмотрел на Марка. Он был бледен. Возможно, чувствовал то же самое.

Хвала Господу, мессу довели только до Евангелия. В этом месте епископ взошел на кафедру, и началась проповедь.

- Бог веками терпел наши беззакония, равнодушие к хуле на него и преступную снисходительность к еретикам. Но сегодня настал день гнева! Посмотрите на этих преступников, собранных здесь, как в долине Иосафата, когда Господь придет судить живых и мертвых...

- Он уже пришел! - выкрикнул Марк. - И прежде всего он будет судить вас!

Его тут же схватили приставленные к нему полицейские и усадили обратно на место.

- Молчи! Иначе мы заткнем тебе рот! - прикрикнули на него.

Марк усмехнулся:

- Вам недолго осталось!

- Марк, не надо! - взмолился я. - Мы все равно ничего не сможем сделать. Будет только хуже.

- Ладно, - Марк положил руку мне на плечо. - Только ради тебя.

Вдруг среди инквизиторов началось какое-то движение, послышались взволнованные приглушенные разговоры, и Великий инквизитор поднял худую руку и сделал оратору знак закругляться. Тот несколько расстроился, но закруглился, напоследок сравнив "Прекрасную Деву Инквизицию" с шатрами кедарскими и палатками соломоновыми. Стали объявлять приговоры. Для этого осужденных вводили в клетки и ставили на колени. "Примиряемым с церковью" назначили церковное покаяние сроком от трех до семи лет.

- Они и три дня не продержатся, - усмехнулся Марк.

Да, отцу Якоба и бюргерам можно было только позавидовать.

"В день Всех Святых, в праздник Рождества Христова, в праздник Сретения Господня и каждое воскресение Великого поста обращенный обязывается присутствовать в соборе при церемонии в одной рубашке, босиком, с руками, сложенными накрест, и принимать от епископа или пастора удар лозою, кроме Вербного воскресения, в которое будет разрешен. В Великую среду он опять должен будет явиться в собор и будет изгнан из церкви на все время поста, в которое обязан приходить к вратам церкви и стоять во все время богослужения. В Святой четверток станет на том же месте и будет снова разрешен. Каждое воскресение поста он входит в церковь в надежде разрешения и опять становится у врат церковных. На груди постоянно носит два креста цвета, отличного от платья".

Подумаешь! Тем более что не сегодня-завтра здесь будет Господь и все отменит.

Настал наш черед. Нас с Марком тоже загнали в клетки и поставили на колени.

- Мы объявили и объявляем, - гласил приговор, - что обвиняемые Питер Болотоф и Марк Шевтсоф признаны еретиками, в силу чего наказаны отлучением и полной конфискацией имущества. Объявляем сверх того, что обвиняемые должны быть преданы, как мы их предаем, в руки светской власти, которую мы просим и убеждаем, как только можем, поступить с виновными милосердно и снисходительно.

Нас потащили на костры и привязали к шестам. Даже теперь Марк умудрялся не терять самообладания и смотрел на меня ободряюще. Перед нашими кострами был разложен еще один, поменьше и без шеста. Его и подожгли в первую очередь.

Телевизионщики оживились и подкатили поближе, скользнув по нам любопытными глазами своих камер, и сосредоточились на маленьком костре. Там сжигали изображения еретиков, скрывавшихся от суда инквизиции. Первым вспыхнул портрет Эммануила, грубо намалеванный черной краской на большом листе бумаги. Я даже не сразу узнал Господа. Ни его обаяния, ни величия - карлик с чужим злым лицом. Впрочем, мне было бы тяжелее, если бы изображение было похоже на оригинал. Пламя поднялось выше и отразилось в ультрасовременном стеклянном здании, построенном здесь для контраста со старинным собором, отразилось и распалось на квадраты стекол, как оцифрованная картинка.

Кажется, в этом момент я еще надеялся, что этим все и кончится, что ограничатся сожжением изображений, а нас отвяжут и отведут в тюрьму. Не сожгут же нас в самом деле! Но я ошибся. Наши костры зажгли. От церковных свечей, под колокольный звон и крик: "Оглашенные, изыдите!" Или мне это только послышалось? Я закашлялся от дыма, а стеклянное здание слева превратилось в одно оцифрованное пламя. Сквозь клубы дыма я попытался поймать взгляд Марка, как спасительный обломок корабля, как щепку, за которую хватается потерпевший кораблекрушение. Но моего друга уже не было видно.

Я уже терял сознание, когда послышался гул, инквизиторы, зеваки и телевизионщики бросились врассыпную, и на площадь, бесцеремонно подминая амфитеатры с креслами и коврами, выползли танки. Первый из них остановился, направив ствол пушки прямо на флаг инквизиции, а на башне появился человек, одетый в камуфляжную форму. Высокий и властный, нисколько не похожий на свое сгоревшее изображение. Он протянул руку в сторону костров, и пламя, шипя, осело и вдруг исчезло совсем, оставив только тонкие струйки дыма. А из второго танка ловко выпрыгнул Якоб и бросился нас развязывать. Я чуть не упал ему на руки. Меня заботливо свели вниз, и Эммануил спокойно подошел ко мне и уже освобожденному Марку.

- Ну что, живы, шалопаи? - беззлобно поинтересовался Господь. - Ожогов нет?

Я мотнул головой:

- Нет... кажется.

А Марк преклонил перед ним колени и поцеловал руку.

- Прости меня, Господи, - тихо сказал он. - Я ни на грош не верил в наше спасение!

Господь улыбнулся, а я удивленно уставился на Марка:

- А что же ты все время говорил?

Он пожал плечами:

- Надо же было подбодрить тебя, труса несчастного!

Эммануил поднял Марка и взглянул на потухшие костры.

- Им уже мало бескровной жертвы с хлебом и вином, - зло сказал он. - Жаркого захотелось!

Мне пришло в голову, что я виноват уж гораздо больше Марка, а стою перед Господом как ни в чем не бывало, чуть не руки в карманы, и тоже преклонил колено и поцеловал ему руку, а он помог мне подняться.

Флаг инквизиции был сорван, и теперь над площадью развевалось лазурное знамя с трехлучевым золотым знаком. Я сразу узнал этот символ. Его нам нарисовал Бессмертный Игнатий Лойола.

- Равви, что это такое, на знамени? - осторожно спросил я.

- Солнце правды, - улыбнулся Господь. - Символ спасения и возрождения мира, - и отправился к танку.

Мы последовали за ним.

- В Хофбург! - кратко приказал он, спускаясь в люк. И кивнул нам. - Залезайте.

Мы въехали во внутренний двор императорского дворца Хофбург и остановились рядом со статуей императора Франциска Первого в римской тоге и с бакенбардами. Эммануил спрыгнул на землю и резко приказал: