Хватит, достало. Лучше уж калибр пять сорок пять и собачьи клыки, чем это
прозябание, называемое жизнью. В которой только вонь, педерасты и подполковник
Каратаев. В нее он больше не вернется. По крайней мере живым.
дробно, добывая харчи, дятел-стукач. Шли зэки. Наконец - вот она, деляна, вот
он, фронт работ. Круглое таскать, квадратное катать...
охватили инструктажем, бугор из расконвойников расставил зэков, блатные
расположились у костра и принялись варить чифир в консервных банках. Пошла
мазута...
по сторонам. Тайга была чистая, сухая, без бурелома. Он пойдет сразу, рывком,
вон туда, в направлении сопки. Если, конечно, не положат очередью. Хотя навряд
ли, не должны. Слишком уверены в себе, да и расслаблены не в меру. На собачек
своих полагаются. А собачки эти, между прочим, очень даже посредственных
кондиций, видывали мы зверюшек куда посерьезней. Карай, судя по всему, приучен
брать за глотку, Урал, видимо, кидается прямо в ноги. Ладно, будем посмотреть,
как это у них получится. Эх, уйти бы только до первого распадка да и запутать
следы, а там - от мертвого осла уши будут вам, а не Вася Буров. Портянки от
Зырянова накручены туго. Направление известно, дыхалки хватит. Попробуйте,
ребятки, поймайте спецназа. Флаг вам в обе руки, паровоз навстречу.
костер, с чувством закурили "Приму" и, привязав к березе заткнувшихся собак,
принялись вести разговоры. О чем? Да уж не о караульной службе. О бабах, о
доме. О том, сколько дней до приказа. Остонадоело все, достала служба...
он, отказываясь, покачал головой:
жердина... - и, резко выдохнув, концентрируя всю силу золи, запустил еловый
дротик ближайшему охраннику в шею. Не дожидаясь, пока тот рухнет, вырубил
надолго второго и по-медвежьи, прижимаясь к земле, напористо рванулся в тайгу.
Причем не просто так, а "лесенкой", стремительно смещаясь вправо и сбивая линию
прицеливания. Без навыка не очень-то и попадешь. А следом уже слышалось рычание
и жадный, исступленный лай - это Караю не терпелось всадить клыки Бурову
поглубже в загривок. Только холодно сверкнула сталь - и потянулись песьи кишки
по рыжей прошлогодней хвое. Что-что, а резать по живому Буров умел. Да и
собачек, честно говоря, не очень жаловал. Он ведь кто? Кот. Только огромный,
саблезубый, кормящийся не на помойках. На дух не выносящий легавых пустобрехов.
Драку заказывали? Пожалуста!
рассчитав прыжка, бросился не в ноги, а на грудь. С ним Буров тоже
миндальничать не стал - с ловкостью поймал за хвост, придержал за холку и
сломал на колене позвоночник. Не Герасим, слава богу, да и обстановочка не та.
Не у барыни на деревне. Не до сантиментов.
и открыла сумасшедшую пальбу. Гулко раздавались очереди, разрывая тишину тайги,
пули вразнобой секли кисточки мохнатых елей, с чмоканьем вонзались в плотные,
сразу же пускающие слезу стволы. Только мимо, мимо, мимо. И поздно, поздно,
поздно...
ухмыльнулся, перевел дыхание и пошел стремительной спецназовской рысью -
стелящейся, беззвучной, в оптимально экономном темпе. Через пару верст он
описал петлю, тут же нарисовал другую, радиусом побольше и, обработав место
выхода заныканной хлоркой, спокойный и целеустремленный, продолжил бег. Пусть
потом собачки носятся кругами, тычутся носами в вонючий, забивающий нюх
порошок. Не кайенская смесь [Махорка с мелко перетертым перцем, один из лучших
антисобакинов.], конечно, но и то хлеб. Эх, намазать бы на него еще толстый
слой горчицы [Горчичный порошок также считается отличным антидогом.]... Так,
работая не только ножками, но и головой, Буров отмахал верст двадцать пять,
перешел на шаг, успокаивая дыхание, и, облюбовав местечко поуютней, разрешил
себе остановиться. Вытянулся на спине, уперевшись сапогами в ствол березы,
полностью расслабился и замедлил дыхание. Полежал минут пятнадцать, представляя
себя огромным, нежащимся на солнце котом, чувствуя, как тело наполняется
упругой, не знающей удержу энергией. Потом поднялся, догола разделся и положил
одежду в муравейник, мощно возвышающийся в человеческий рост у кособокой
замшелой ели. Лучше дезинфекции не придумаешь. Да и сам ухватил горсть-другую
мурашей, раздавил, жалея, и растерся терпкой, пахнущей ядрено массой. Постоял
на ветерке, обсыхая, взял одежку, очищенную от вшей, осмотрел, натянул и в
прекрасном настроении побежал себе дальше. Пока - тьфу-тьфу-тьфу - все
складывается наилучшим образом, и время, похоже, работает на него. Да
здравствует бардак голимый в славных внутренних войсках. Пока ребятки конвойные
отстирают штаны, вызовут по рации розыскную группу, пока та соберется, пока
инструктора-кинологи поставят своих собачек на след... Это еще вопрос - возьмут
ли те барбосы его. Безветренно, солнечно, жарко и сухо [Солнце, высокая
температура, штиль и низкая влажность негативно сказываются на работе собак.].
Погодка как на заказ.
предательски накапливающуюся в мышцах, заставил себя двигаться без отдыха -
небо затянулось дымкой и пошел мелкий, моросящий дождь. Самая лафа для
грибников, рыбаков и розыскных мухтаров. А ведь впереди еще ночь - время самого
обострения собачьего чутья. Вот черт, привело же боженьку на небе мелко
обоссаться...
расстаться с глазами, согнутую руку и подгоняя себя мыслью, что самый трудный
первый день, а потом, по мере втягивания, будет легче. Странно, но от этой
мысли становилось еще труднее. Да, жизненные передряги, возраст и время,
проведенное на зоне, давали себя знать. Слишком много тяжести скопилось на
душе.
везение продолжалось [Розыскные собаки показывают лучшие результаты при легком
ветре со скоростью до одного метра в секунду.]. Похоже, кто-то там на облаках
решил и впрямь отдать Бурова на растерзание Фемиде. Натурально, на
растерзание. Догонят - собаками порвут. Или спецом подстрелят, отрежут раненому
кисти рук и только уж затем, в последнюю очередь, голову. Медленно, тупым
штык-ножом. Для опознания. Не волочь же зажмурившегося зэка по лесам. Слишком
много чести.
одиннадцать утра, когда Буров погрозил куда-то вверх, скверно ухмыльнулся и дал
себе поспать. Минут этак сто двадцать. На пышной, сложенной из еловых лап,
благоухающей хвоей перине. А потом было: нерадостный подъем, куцая зарядка,
чтоб скорее проснуться, и опять бега, бега, бега... По торжествующей, полной
жизни, опостылевшей тайге. Жутко хотелось есть. До судорог в желудке, до
тошноты. Тем паче что пищи вокруг завались. Вот она, жратва, прямо под ногами -
прошлогодняя брусника и клюква, кедровая падалка, черви, жучки, паучки. Рыбка
плещется-играет в безымянных речках. На угольке ее, родимую, да с растертой
берестой... Только нельзя. Самая зараза - это дробное, нерациональное питание.
Больше потеряешь энергии, чем получишь. Нечего нагружать желудок. Да и некогда.
Вперед, вперед, вперед... И Буров заставлял себя переть дальше, невзирая на
голод, усталость и скверные предчувствия. Лавировал беззвучно меж могучих
стволов, оглядывался, вслушивался, ориентировался по солнцу и Полярной звезде.
Бежал на автомате, не думая ни о чем. На сердце не осталось ничего, кроме
ярости, ненависти и желания выжить. Так себя, наверное, чувствует тигр,
уходящий от погони. Саблезубый, красный, держащий в зубах свою свободу...
лишайников, перегнивших мхов, трав и голубики, с выматывающим душу жужжанием
гнуса, с болотами, где коричневая вода поверху затянута поволокой плесени.
Унылое однообразие, никаких ориентиров. Только одиночные корявые лиственницы,
то ли еще живые, то ли уже скрученные ветром насмерть. Качнешь такую летом, еще
не опушенную листвой, да вдруг и вырвешь неожиданно, а под корнями у нее
белым-бело. Снег-снежок, лед-леденец. Тоска. Походишь в мареве день-другой,
нанюхаешься болотной пряной прели - и все, амба, хана, кайки. Психика не
выдерживает, жить не хочется. Ломаешься, как спичка.
выбрался из царства гнуса, разнотравья и загнившей воды, разрешил себе немного
поспать и снова, чутко вслушиваясь, двинулся лесными тропами. Тайга вскоре
пошла какая-то странная, низкорослая, изогнутые деревья стояли облезлые, как
при линьке петухи. Интуитивно, по каким-то неподдающимся определению признакам,
ясно чувствовалась близость предгорья. Все верно сказал шаман, все точно...
сгущающуюся темноту, прибавил шагу, но тут же, умерив радость, выругался и
бросился под ближайшую ель. Его чуткое ухо уловило посторонний звук.
Раскатистый, стремительно приближающийся, басовито сотрясающий ночные небеса.
Вертушка. Вертолет. Вроде бы МИ-4. Ну да, точно, четверка. Смотри-ка,
старушенция еще летает. И хрена ли ей здесь, на ночь глядя? Уж не по его ли
душу? И не дай бог кто-нибудь еще сечет в ноктовизор [Прибор ночного видения.]
сверху... Да, похоже, инструктора-кинологи у вэвэшников не такие уж и мудаки,
поставили-таки барбосов на след. Эх, "скрылевку" [Специальная, не пропускающая
теплового излучения тела накидка конструктора И.Скрылева.] бы сюда или на худой
конец простыню. Мокрую, белую [Тоже помогает от ноктовизора.]. Завернуться в
нее и изображать описавшуюся моль. Шутковал Буров про себя, крепился, а
собственно, радоваться особо было нечему. Если его сейчас засекут - а это уж
как пить дать, к гадалке не ходи, - то утром вертолет высадит розыскную группу,
собачки примут след, и все, финита ля комедия. Ночью навряд ли сунутся,
сфинктер тонковат. Будут, скорее всего, ждать рассвета. А значит, резюме одно -
вперед. Обратного хода нет. Времени, чтобы сопли жевать, тоже.
оглушительно, и, как показалось Бурову, торжествующе рыча, убрался. Все стало
тихо в тайге, только ветер шелестел в кедровых лапах да ухал где-то
отмышковавший филин. Его время. Ночь. Ясная, с полной, круглобоко выкатившейся
на небо луной. В ее призрачном свете кедры казались седыми великанами,
Куликов Роман
Шилова Юлия
Андреев Николай
Сертаков Виталий
Орловский Гай Юлий