Чтение 7–й страницы книги ~Время Смилодона~

- С Фролушкой? - заинтересовался Буров, разлепил глаза и вынырнул из дремы. - С пророком?

- Ну да, да, конечно же, пророком, - с хохотом, но довольно плавно влез в общение кто-то из Бяк. - Говорит, что все, аллес, дело плохо. Будто бы в глубине земли окопались какие-то гады, и если не прищемить им хвост сейчас, то потом будет очень плохо. Словом, зовет в последний и решительный бой. Я лично - пас.

- Ну да, дело здесь, конечно, не в гадах, а в вялотекущей шизофрении, - послышался еще голос, довольно трезвый, в меру занудный и весьма академический. - Хотя в этом что-то есть. Я имею в виду не гадов, не вялотекущую шизофрению, а, вы уж извините меня, коллеги, за нестрогость фактов, теорию Красных и Белых стрел, суть теорию Центральных каменоломен...

- Как вы сказали? - Буров сразу же забыл про сон, вспомнил будущее, долгожителя Костро-мина, занимательнейшие, под бобрятину и лососину, разговоры на заимке. - Теорию Красных и Белых стрел?

- Ну да, - с готовностью ответили ему и принялись вещать о том, что Русь запечатана четырьмя крестами, то бишь окружена системой тайных подземных ходов, имеющих оккультное и оборонное значение. Они простираются на сотни километров, сооружены в десятых-девятнадцатых веках, а на месте их пересечения, в узлах, возведены храмы. Но это как бы одна сторона медали, причем отнюдь не анфасная. Самое главное заключается в том, что существует еще и другая система подземных структур, неизмеримо более древняя, тайная и протяженная. Никто не знает, кем, когда и для каких целей она была сделана. Ходы выполнены выше уровня водоносных горизонтов, в виде прямых, как стрелы, выработок, за что и прозваны Белыми стрелами в известняках и Красными - в песчаниках. Они обычно имеют ширину два-три метра и простираются от берегов рек перпендикулярно обрывам, причем пролегают ниже русел, в толще синих кембрийских глин. Есть ходы даже ниже Балтийского моря, так называемые пешеходники - узкие одиночные штреки в кирпичной или каменной кладке и "конники" - запараллеленные стволы сечением три метра, всегда парные, с периодическими смычками. В общем, если коротко, существует исполинское, поражающее воображение сооружение, назначение которого невозможно понять, руководствуясь современной психологией, и если гады хвостатые, враги человечества, все же имеют место быть, то сам бог велел им окопаться именно там - под землей. Таким образом, если глянуть в корень, вернее, вглубь...

- Да будет тебе, Фима, заткни фонтан, - единодушно рявкнула соскучившаяся аудитория, - забодал уже, утомил. А ну, наливай!

Выпили, крякнули, прищемили струну:

А если шел он с тобой, как в бой,

На вершине стоял хмельной,

Значит, как на себя самого

Положись на него...

Буров с народом петь не стал, задал храповицкого. Однако и во сне не было ему покоя, ибо привиделся кошмар - жуткий, с судорожно оскалившимся ртом пещерный прорицатель Фролушка.

- Ну что, Васек, плохо дело, - горестно сказал он, с ожесточением харкнул и выругался столь витиевато, что Орлов-Чесменский позавидовал бы127. - Люди в основном слепы, глухи и самодовольны. Слушают лишь себя, все им глубоко по хрен. И не так, и не эдак, и не в мать. Вот и получат по самые по волосатые, ох как получат...

Снова выругался, заплакал и, шаркая, хромая сразу на обе ноги, исчез. Однако легче не стало, кошмар только начинался - вскоре к Бурову явилась Лаура. Как всегда топлес, как всегда улыбающаяся, причем на этот раз до одурения страшно.

- Ах ты баловник, - сказала она, игриво погрозила пальчиком и фривольно крутанула бедром. - Твоя слабость, Васечка, в твоей силе. Держись от этой куклы подальше. Будет очень нехорошо, если мне придется вмешаться. Привет. И учти, мне сверху видно все, ты так и знай, - сделала Лаура ручкой, изобразила воздушный поцелуй и, пританцовывая, в золоте волос быстренько исчезла из виду. То ли к себе наверх, откуда видно все, то ли в пещерную тьму, где пели и пили, то ли еще куда. Кто знает? Кошмар...

III

Как ни крути и ни верти, а уикенд, если глянуть в корень, хорошая штука. За два дня, проведенных в пещере, Буров отоспался всласть, налопался на всю оставшуюся жизнь тушенки, а также, надо полагать, как следует поправил здоровье. Не фиг собачий - спелеотерапия. Наконец настал вечер воскресенья, и пещерные массы бросило в тоску - вот беда-то, беда. Надо вылезать на воздух, брести на станцию, грузиться в электричку и ехать строить коммунизм. Охо-хо-хо-хо, только куда ты денешься. Бяки с Пилигримами так и сделали, не в плане коммунизма, в плане электрички. Вместе с ними тронулись и Буров с Леной - доехали до Московского, прокатились на метро и, молча прогулявшись по сонному городу, безо всяких приключений добрались до дома. Поужинали чем бог послал, пополоскались в ванной, и все было бы преотлично, если бы не извечный вопрос - половой. Собственно, у Лены была сотня способов его решения, а вот Буров пребывал в недоумении - с одной стороны, конечно, натура требовала, а с другой... Ведь сказано же было по-русски и в категоричной форме - ни-ни-ни, держаться от искусительницы подальше. Причем не просто искусительницы, а ведь еще прорвы и куклы. М-да, вот проблема так проблема, бином Ньютона по сравнению с ней - детские игрушки. Что же делать, как быть? Может, пойти на компромисс? Войти все же на близкую дистанцию, но ненадолго, без экспрессии, так, чтоб и волки были сыты, и овцы уцелели, не изображать безудержную страсть, а тихо так, вяло, по-стариковски... Да, а в этом что-то есть. Не то чтобы эврика, но хоть какое-то решение. Ну-с, присно-дева, благослови, приступим. И Буров приступил, однако тихо и вяло, по-стариковски, не получилось - Лена, заполучив его в объятия, уже не выпустила до утра. Стонала, извивалась, расшатывала диван, с напором блудодействовала, - куда там менадам128. Как есть - похотливая прорва. А еще, если вдуматься, действительно кукла. На редкость привлекательная, на диво одаренная, но в то же время примитивная, словно пробка от шампанского, - использующая все свои недюжинные способности исключительно для одного - для достижения земных благ. Внимание, успех, забавы плоти - все, все, больше ничего не надо, и так хорошо. А живопись, музыка, изящество в речах - это только инструмент, способ. Не от движения души, для движения зада. Породистого, налитого, с шелковистой кожей и лакомыми упругими ягодицами, похожими на половинки персика. Какие и впрямь бывают только у кукол. Не у той барышни из дурацкого анекдота, у которой голубые глаза, а все остальное жопа...

В общем, утро нового дня встретил Буров так себе, утомленный неопределенностью и любовной суетой. Встал, помылся, размял члены и принялся в ожидании Лены возиться с завтраком - та ушла выгуливать поганца Барсика, хозяину которого в очередной раз сделалось плохо. Сквозь щели в занавесях пробивалось солнце, нож с хрустом резал подсохший хлеб, по радио несколько не в тему пели:

В Антарктиде льдины землю скрыли,

Льдины в Антарктиде замела пурга,

Там одни пингвины прежде жили,

Ревниво охраняя свои снега...

Какие, на фиг, пингвины, какая Антарктида, какие снега... Заглавный день недели - понедельник. Как всегда, тяжелый...

Наконец пришла Лена, в маечке и индийских джинсах "Милтонс", тем не менее похожая на голливудскую кинозвезду.

- Ох, видимо, придется мне Барсика брать, - вздохнула она. - Анатолий Семеныч совсем плох. Ночью, оказывается, "неотложка" приезжала, мотор у него ни к черту. Ох беда. Такой человек, личность. Вот несчастье-то.

Однако, как ни волновалась Лена за судьбу Саранцева, отличный аппетит не потеряла, а после завтрака еще хотела склонить Бурова к блуду, но он не стал, нашел в себе силы отказаться:

- Увы, не могу, радость моя. Дела. Надо срочно отправить шифротелеграмму в центр.

Выбрался на улицу, вздохнул полной грудью да и пошел куда глаза глядят, без всякой цели - девять тридцать восемь на часах, до четырнадцати ноль-ноль еще вагон и маленькая тележка времени. Некуда спешить. А вокруг шумел, радовался жизни, дышал бензиновыми выхлопами огромный город. Шелестели шины, торопились граждане, голуби скреблись когтями по крышам и карнизам. Матерились дворники, снюхивались собаки, какой-то недоросль в тельнике ловил в Фонтанке сеткой колюшку, сфинксы на Египетском мосту смотрели на него с неодобрением. В общем, дело было хоть и не вечером, но делать было решительно нечего. Так что шел Буров по городу, смотрел по сторонам и ни во что не вмешивался, думу думал. Хоть и старался ощущать себя сторонним наблюдателем, но только не получалось - мысли были злые, конкретные, глобально анархические. Вот ведь, блин, люди, человеки, вершины мироздания. Рождаются в муках, в болезнях растут, приспосабливаются к жизни, достигают вершин. Верят, надеются, влюбляются, лгут, играют в благородство, изобретают велосипед... И искренне считают себя квинтэссенцией творения. А потом умирают - опять-таки в муках, в страхе, в невежестве, в болезнях, во лжи, так и не поняв, кто они, откуда и зачем приходили на эту грешную землю. Люди, люди, повелители вселенной... Играющие всю жизнь, с рождения и до смерти, в какую-то двусмысленную, неведомую им игру по непонятным, придуманным неясно кем правилам. Заведомо шулерским. Хрен тебе, человече, хоть и звучишь ты гордо. Ты не бог, не микрокосм, не господин вселенной - винтик в государственной машине, член общества. Такая вот, брат, игра в одни ворота. А если играть не хочешь, то будешь или сумасшедшим, или изгоем, или преступником. Ваши, как говорится, не пляшут, пиф-паф, айн момент и в дамки... Се ля ви, цивилизация... Ох и славно же погулял Буров, вот уж весело-то провел время.

Наконец, устав от мыслей на глобальную тематику, он все же снизошел до прозы жизни - принялся придумывать и так и этак, как бы убить получше время. Ничего лучшего, как поход в кино, в голову ему не пришло, и вместе с неотъехавшими в лагеря пионерами и школьниками он отправился смотреть мультфильм. Японский, полнометражный, про кота в сапогах. Закручено было здорово, нарисовано еще лучше. Краски завораживали, персонажи умиляли, анимация восхищала, сюжет брал за живое, любовь творила чудеса. Зрители, впав в экстаз, не шевелились, восторженно открыв рты, Буров, от коллектива не отрываясь, также смотрел на экран, по-детски улыбался и где-то сожалел в душе, что главный персонаж банальный кот. Эх, был бы он красным смилодоном, да еще в семимильных сапогах! Таких бы дел наворотил, такого бы шухера навел. Сам бы выбился в князья и поимел принцессу... Да, впрочем, ладно, и так все неплохо - враг не прошел, людоед на ладан дышит, а девочке скоро быть в беде. Близится мир, дружба, балалайка...

Только увидеть хэппи-энд Бурову не удалось - время, которого, казалось, было невпроворот, не дало. Так что пришлось стоически стиснуть зубы и бочком, бочком, не отрывая глаз от экрана, выбираться на улицу, в шумное столпотворение Невского. Да, на главной магистрали города народу хватало, и это невзирая на жару, дневное время и доблестные происки чекистов. В зеркале витрин отражались джинсы, пиджаки, галстуки, рубашки, юбки, блузки, белые техасы, стройные, элегантно окаблученные ноги. В воздухе не было ни ветерка, только шум, гам, говор, рык моторов, запахи асфальта, траченого бензина и женского, будоражащего воображение, пота. И никому в этом кишащем скопище дела не было до Васи Бурова, ну, может, кроме истомленных, не обласканных мужским вниманием гражданок. Так что купил он газету "Правда", без приключений сел в троллейбус и благополучно докатил до славного Васильевского острова. С достоинством сошел, глянул на часы и сразу же взял ноги в руки - дожидаться следующего понедельника в компании с Леной ему как-то не хотелось. В четырнадцать ноль-ноль, как учили, он уже был на месте - рядом с каменным, дальним от моста чудищем из Фив. С хрустом разорвал газету, в два захода скатал и, взяв по "полуправде" в каждую руку, с надеждой поводил глазами по сторонам. И тут же удивленно хмыкнул - знакомого увидел. Бывшего доктора каких-то там наук, "негра", дворника и пещерного зубра Рубена Ашотовича Арутюняна. А тот, хлопнув дверцей "жигулей", с опаской подошел, оценивающе прищурился и также в изумлении воззрился на Бурова:

- Вы?

В голосе его слышалась явная тревога - ну вот, только шпионов-самозванцев здесь не хватало.

- Я, я. - Буров кивнул, с достоинством поклонился и, дабы развеять все сомнения, повертел "полуправдами". - В пятницу, извините, не получилось, КГБ сел на хвост. Пришлось прищемить ему его собственный. Ну-с, какие будут инструкции?

Только сейчас он понял, что лицо у Рубена Ашотовича напоминает маску - резко асимметричную, гипсовую, искаженную страшной судорогой. А вот глаза были хорошие, живые, с твердым, весьма циничным взглядом. Такой бывает у умудренных, много чего видевших людей.

- КГБ? - сразу же насторожился Арутюнян, нехорошо ощерился и брезгливо выпятил губу. - Теперь я понимаю, что это за "Волга" тащится за нами. А что касается инструкций... Видите ли, у меня есть не то чтобы друг, так, хороший знакомый, Анатолий Семенович Саранцев. Вместе в психушке сидели. Так вот, сегодня утром он позвонил мне, сказал, что болен, и попросил встретить человека с газетами в руках, то есть вас. Еще просил передать, чтобы вы сегодня ровно в пятнадцать десять были на Загородном. Там, не доезжая Пяти углов, если двигаться к Московскому, стоит закрытый на капремонт дом. Вам нужно попасть в квартиру 48, пройти по коридору и найти шестую дверь по левой стороне. Просто зайти внутрь. Э, вы слушаете меня?

- Конечно, внимательнейшим образом. - Буров на миг отвел глаза от черной припаркованной в сторонке "Волги" - из салона ее вовсю пускали солнечных зайчиков, не иначе при помощи бинокля.

- Да-да, та самая, - понял его взгляд Арутюнян. - Не иначе гэбэшникам опять что-то надо. А впрочем, ладно, черт с ними. В общем, Анатолий Семеновича просил вас зайти в эту самую дверь по левой стороне и сказал, что сделать это надо не позже пятнадцати двадцати. Иначе будет поздно. Очень просил, два раза повторил. Мне, грешным делом, показалось, что бредил. - Рубен Ашотович вздохнул, заглянул Бурову в глаза: - Ну что, вы поедете?

Казалось, что еще немного, и длинноносое лицо его съедет на сторону - так сильно, до потери человеческого облика исказила его судорога.

- Естественно, - ответил Буров, глянул на часы. - Да, время. Спасибо вам, Рубен Ашотович, от всей души. И держитесь от этой "Волги" подальше. Думаю, это не КГБ.

- Не КГБ? - Арутюнян прищурился на вражескую "Волгу", оценивающе хмыкнул. - Так, ладно. А давайте-ка я вас подвезу на Загородный, все одно мы собирались на дачу. Вместе и посмотрим, что это за "Волги" тут ездят за нами. Садитесь, прошу.

В "жигуленке" нависала над рулем дама, мощная, ядреная, с необъятным бюстом, Бурову она напомнила девицу-богатырку из народного эпоса.

- Здравствуйте, - сказал он, - отличный сегодня денек.

- Да уж, - ответила дама басом, - скорее бы он кончился, эта чертова "Волга" действует мне на нервы. Ох взорвусь, ох пойду на таран...

Ну да, ее бюстом можно было без труда заклинить башню среднего гвардейского танка.

- Полинушка, не надо, - строго вмешался в разговор Рубен Ашотович, - давай поехали, так, чтобы через Загородный.

- Минуточку, мильпардон, - с ходу взял тайм-аут Буров, - а нет ли у вас в хозяйстве чего-нибудь остренького?

Остренькое нашлось под креслом у водителя, мощная, заточенная до бритвенной остроты отвертка. Сразу видно, не винты крутить - дырки делать.

- Ну! - восхитился Буров. - Класс! Заводите двигатель, я мигом.

Лихо подмигнул, элегантно вылез и направился к "Волге". Близко, впрочем, подходить не стал - шагов за десять остановился, резко взмахнул рукой и, удовлетворенно крякнув, с достоинством пошел прочь. А за спиной его словно придавили хвост какой-то матерой гадине - послышалось истошное, пронзительное шипение.

Затем выстрелили двери, затопали каблуки, и у Бурова в тылу оказались двое крепких, разбитных, правда, одетых уж больно траурно, как-то похоронно, во все черное. Впрочем, с интуицией у них было все в порядке - один сразу же залег с раздробленным лицом, другой надолго, если не навсегда, потерял способность к размножению. А Буров, не останавливаясь на достигнутом, травмировал ему еще и печень, степенно уселся в "жигули" и крайне интеллигентно изрек:

- Ну вот, и не надо идти на таран...

В ответ зверем заревел мотор, шаркнула по асфальту резина, яростно затрещал глушитель. Тронулись лихо, с проворотом колес - давить на педаль Полина умела. С минуту ехали в молчании, затем Арутюнян вздохнул:

- А я-то вас, Василий, держал за шутника. М-да. Кстати, познакомьтесь, это Полина, моя жена. Полина, это Василий, израильский шпион и диверсант. Мы, похоже, вляпались в какое-то очередное дерьмо.

- Очень приятно, - улыбнулся Буров, дружески, но соблюдая дистанцию, кивнул и, дабы не вдаваться в ненужные подробности, принялся мастерски менять акценты. - Рубен Ашотыч, извините за бестактность, что это у вас с лицом? У меня нечто подобное было как результат контузии.

- Реакция на власть Советов, - рассмеялся Арутюнян, но глаза его налились злобой. - Если говорить серьезно, то остаточные явления. После галоперидола, его мне вводили без корректора. Сутками я сидел с разверстым ртом, аки скимен, раздираемый руками Самсона, истекая слюной, изнемогая от жажды129. Слишком живые впечатления, знаете ли, чтобы забыть их без следа. М-да. Сорок два авторских свидетельства, двадцать пять научных трудов, шесть дипломов и сертификатов от Академии наук...

Ну да - видеомагнитофон один, фотокамера одна, кожаный пиджак - два... Такое вот, блин, кино.

- Ну все, хорош, проехали, - нахмурилась Полина и действительно проехала мимо здания, такого высокого, что из его подвалов виднеется Колыма. - За что боролся, на то и напоролся. Хватит плакаться, уже два года осталось. Как-нибудь пробьемся...

На ее лице было написано: ты, милый мой, все свое носи с собой.

"Правда ваша, мадам", - внутренне согласился с ней Буров, тонко улыбнулся, кашлянул и попросился на выход:

- Прошу прощения, вы не могли бы остановиться? Ага, вот здесь, возле магазина. Уно моменто.

Магазин назывался "Хозтовары" и особыми изысками не блистал, впрочем, и Бурову нужно было не много: перочинный нож, фонарь, топор, фомку, продаваемую под названием "гвоздодер", с полдесятка напильников, гвоздиков-двухсоток и массивную, радующую глаз и руку штыковую лопату. Глянуть со стороны - человек на дачу собрался, с природой пообщаться, озоном подышать. Эх, если бы так. Нет, Буров готовился к войне, ибо ситуация ему конкретно не нравилась. Ох уж все эти шпионские страсти - резидент Саранцев, находящийся под колпаком, враг режима Арутюнян, используемый втемную, и втершаяся в доверие красавица Елена. Интересно, интересно, на кого же она работает? Уж не на этих ли мордоворотов, раскатывающих с понтом на черной "Волге"? Ну сейчас-то, положим, им не до езды, да только ведь от этого не легче - на Загородном наверняка будут неприятности. Тот, кто смог пробить Арутюняна по одному звонку, наверняка сможет устроить и засаду. Так что по идее, конечно, нужно было не дергаться. Плюнуть и на дом на Загородном, и на временной канал, и на вундеркинда Галуа с его глобальной теорией. Ага... Зассать, пустить слезу по ноге и застрять в обществе развитого социализма. Нет уж, фигушки, лучше прорываться с боем. Как там говаривал-то поручик Ржевский?130 Жизнь копейка, судьба индейка? Во-во. Двум смертям не бывать, одной не миновать. Если подыхать, то с музыкой. Словом, вооружился Буров по мере сил, бодро вернулся в "жигули" и прямо-таки с гагаринской улыбкой сказал:

- Поехали!

А когда миновали Литейный, проскочили церковь и свернули на Загородный, сделался серьезен.

- Все, хорош, стоп, машина. Дальше я сам. - Вытащил из кармана всю оставшуюся наличность, с галантным полупоклоном облагодетельствовал Полину. - Это за отвертку, она того стоит. - Снял со вздохом свои командирские, с торжественной суровостью вручил Арутюняну: - Рубен Ашотович, на память, хотелось бы надеяться, не на вечную. Мне, если бог даст и все будет хорошо, они уже не понадобятся. Ну а если бог не даст и возникнут трудности, то единственная надежда у меня, ребята, на вас. - Он вытащил фонарик, проверил батарейку. - Вы уж не уезжайте сразу, подождите до половины четвертого. Вдруг мне понадобится хирургическая помощь. Ну все, пошел.

Он убрал фонарик, взял лопату и, гремя железом, вышел из машины. Путь его лежал к большому четырехэтажному дому, сразу видно, расселенному - со стороны улицы он был заколочен.

"Так, лево руля". Быстро сориентировавшись, он свернул за угол, прошмыгнул во двор и узрел картину, не радующую глаз: лебеда, разруха, колотый кирпич, драное тряпье, ржавые радиаторы. Фашист пролетел, цунами прокатилось, Мамай проскакал. Да нет, коммунисты похозяйничали... Дом напоминал агонизирующего, оставленного без присмотра больного, мрачные провалы его окон-глазниц смотрели с пугающей обреченностью.

"Интересно, сидит у него кто в печенках? - Буров посмотрел по сторонам, покачал лопату на руке и направился к висящей на петле двери некогда черного, а в советские времена самого что ни на есть парадного входа. - Так, похоже, сюда". Пока все было тихо, спокойно, ничто не вызывало тревоги - где-то жизнеутверждающе пищали крысы, изнутри тянуло гадостным, запущенно-сортирным смрадом. Се ля ви - кошки, бомжи и случайные, скорбные животами товарищи постарались.

"Ну никакой сознательности в народе". Буров, задержав дыхание, вошел, прислушался и принялся подниматься по древней, густо загаженной лестнице. Вокруг, если бы не залежи дерьма, все было бы здорово: дубовые перила, лепнина на потолке, рельефные, подобранные с изяществом и вкусом цветные изразцы. Вился с плитки на плитку совершенно живой плющ, сквозь густые листья синел заброшенный пруд, в таинственном полумраке расцветали золотые и белые лилии. Ну лепота!.. Только Бурову было не до гармонии красок, крадучись он шел наверх, вслушивался, всматривался, ловил малейшие движения воздуха. Внутри него словно тикали невидимые часы, точнейшие, куда там командирским: "Пятнадцать ноль одна... Пятнадцать ноль две... Пятнадцать ноль три..." А вот наконец и квартира сорок восемь - жуткая, в рванине дермантина дверь, гроздья кнопок, снабженные кривыми надписями, резиновый, затоптанный до дыр бесформенный коврик у порога. Плюс полное отсутствие каких-либо замков. Довершала антураж табличка с надписью: "Квартира высокой культуры". Все было тихо, как в гробу, изнутри не доносилось ни звука.

"Ну, мышеловка открывается". Буров без промедления просочился внутрь, двинулся по тихо стонущему полу коридора. Луч фонарика выхватывал из темноты розы на обоях, мусор на полу, скорбную заброшенность покинутого жилья. Пока все было тихо - ни кошек, ни бомжей, ни мародеров-чердачников131. Да, что-то уж больно подозрительно тихо. Когда все очень хорошо, на самом деле будет плохо.

Так-с, а вот и она, шестая дверь. Ничем не примечательная, белая, с аляповатой ручкой в виде рыкающего льва. Хм, незапертая... "Ну, Совдепия, прощай". Буров почему-то вздохнул, решительно распахнул дверь и неожиданно замер, сразу не поверил глазам - луч фонарика уперся в стену. В грамотно уложенные силикатные кирпичи, за которыми уже, видимо, открылась путь-дорожка во Францию.

"Ну, суки, такую мать!" - мигом все понял Буров, но ретироваться не стал, не удержался, дал волю ярости - отступил на шаг, расслабился и на выдохе с чудовищной силой приласкал преграду ногой. С полной концентрацией, проникающим боковым. Такими ударами калечат, убивают, разрывают внутренние органы, дробят берцовые кости, ломают ребра и позвонки. Только фигушки, ноль эмоций, ничего не изменилось в природе. Стена стояла нерушимо, результат был нулевой. Хотя это как посмотреть. Где-то совсем рядом открылась дверь, грузно метнулось тело, и темноту прорезал луч фонарика.

- А ну стоять! К стене! Лицом!

Буров не послушался, махнул рукой, и лучик, описав кривую, опустился на пол. Пущенные веером гвоздики-двухсотки угодили, видимо, точно в цель. Тут же закричали, затопали ногами, и со стороны подъезда пожаловали трое - не с простыми электрическими фонариками в руках, похоже, с морскими прожекторами. Буров сразу плотно взялся за гвоздодер, загасил прожектор и его хозяина и, не желая более блуждать впотьмах, подался на свет - в ближайшую комнату. Там его ждали. Двое плечистых, опять-таки во всем черном. С ножичками. Причем ножичками не простыми - замысловатой формы, живо напомнившими Бурову де Гарда, форма их один в один соответствовала "Когтю дьявола"132. Вот она, блин, связь времен, вот, такую мать, весело так уж весело. Впрочем, куда там было клинкам, пусть даже волшебной формы, до лопаты - свистнуло, чмокнуло, хрустнуло, и наступила тишина. Вернее, куда там было супостатам до Бурова - одному он с легкостью распорол живот, другому без особого труда сделал ямочку на подбородке. Нестерпимо пикантную, глубиною в пару дюймов. Потом он запер дверь, огляделся и, сориентировавшись в реалиях, вскочил на подоконник. Миг - и с треском распахнулись рамы, брызнули со звоном стекла, полетели грязь, вата, щепки, засохшие мухи. А Буров бросил следом лопату, примерился, вздохнул и на пределе сил, прыжком махнул на росшее неподалеку дерево. Эх ты, липа вековая, раскудрявый клен густой...

Долетел благополучно, пообнимался со стволом и, обдирая листья, принялся спускаться. С максимальной скоростью, недобрым сердцем и смутными предчувствиями: из подъезда с криками появились четверо и явно не для беседы по душам. А заступница лопатка, наилюбимейший инструмент, там, на грунте, на нулевой отметке, в зарослях бурьяна и лебеды. И как же без нее-то, без родимой? Как, как - да очень просто. Мягко рухнул с дуба Буров в сорняки, вытащил трехгранный напильник да и мастерски, с полдюжины шагов, засадил его супостату в горло. Второй нападающий познакомился с топором и сразу, и надолго, превратился в потерпевшего, а Буров с диким криком разорвал дистанцию и в длинном кувырке метнулся к лопате. Вот она, вот она, подруга с черенком, ждет с нетерпением его, Васю Бурова. Ну теперь держитесь, гады. Будет вам приятное общение на гормональном уровне. Только не очень-то. Гады хоть и остались на пару, но держались чинно, с достоинством - не в пример своим павшим коллегам. Причем ножи были у них не понарошные, липовые, а самые что ни на есть волшебные и настоящие, магические "Когти дьявола". Те самые, режущие все подряд с легкостью клинка, проникающего в масло133. Еще как режущие-то - вжик-вжик, и лопата в руках у Бурова сделалась короче на полштыка, а сам он, вовремя не увернувшись, получил подарочек в плечо - в левое, недавно залеченное. Хорошо еще, что касательно, не глубоко, без задевания костей. Однако все одно - кровь, боль, травмированная конечность, и как следствие - дурные перспективы. А супостаты все не унимались, перли, гады, как на буфет, и по всему - хотели видеть Бурова в гробу и в белых тапках. Правда, у одного из них было нехорошо со зрением, другой же явственно хромал, но тем не менее размахивали они "Когтями дьявола" с экспрессией, помноженной на энтузиазм. Хрен дотянешься даже и лопатой. В общем, пришлось Бурову браться за топор. Не индеец, казак, но метнул топор не хуже томагавка, так что одноглазый супостат сразу сделался на редкость умиротворенным. Второй, одноногий, оскалился, рванулся, пошел было ва-банк, но тут же встретился с лопатой - хоть несколько и укороченной, но рубящей по живому преотлично. Свистнула сталь, чмокнула плоть, и словно в дурном кино рука супостата, сжимающая нож, мягко упала на землю. Следом рухнул и сам супостат - грузно, с расколотым черепом. По идее, конечно, нужно было не спешить и пообщаться с ним приватно, по душам - кто, где, когда, откуда, сколько и зачем. Однако Буров торопился, внутренний хронометр давил ему на психику: "Пятнадцать двадцать три... Пятнадцать двадцать четыре... Пятнадцать двадцать..." Не дай бог Полина подведет - тогда быть беде. Ни денег, ни жилья, ни перспектив, только резаная рана, покоцанная лопата да вражеская конечность, отхваченная по локоть. Хорошенькое сочетаньице, внушающее оптимизм!

Словом, не побрезговал Буров трофеями, не забыл про вооружение и снаряжение да и подался прочь в самом скверном настроении. Вот ведь, блин, компот, съездил, называется, в Париж по делу. Что ж это творится-то в стране Советов - мало того что беспредел властей, так еще и оккультный бандитизм, какие-то люди в черном, размахивающие волшебными клинками. Ну да, все правильно, мы родились, чтоб сказку сделать былью. Только больно уж страшная получилась сказочка, кровавая, не для слабонервных. На ночь такую слушать не стоит. Жуть. Зато вот если сейчас Полины не окажется на месте, вот будет весело так уж весело...

Нет, Полина не подвела и раньше времени не уехала.

- Здравствуйте, товарищи. - Буров нарочито бодро залез в машину, вытащил с ухмылочкой топорик из-за пояса и развалился в кресле. - Со свиданьицем. Давненько не виделись. Есть предложение включить форсаж. И как можно быстрее.

Бодриться-то он бодрился, однако чувствовал себя не очень - кружилась голова, хотелось пить, в теле ощущалась противная, какая-то ватная слабость. Пятый десяток, рана в плече, драка на шесть персон с поножовщиной - джентльменский набор еще тот, доконает любого джентльмена...

- Ну сегодня и денек, такую мать! - выругалась вдруг Полина, выщелкнула сигарету и с неожиданным хладнокровием посмотрела на Бурова: - Плечом не надо прислоняться к сиденью. Испоганите обивку. Лучше раздевайтесь, будет вам та самая хирургическая помощь. А ну давай за руль, - глянула она уже на Рубена Ашотовича, колыхнула бюстом, изогнула бровь и живым болидом сменила дислокацию - из водительского кресла к Бурову, на заднее сиденье. - Ну-ну, раздевайтесь, раздевайтесь. Мне пришлось немало видеть голых мужиков. И теплых, и холодных. Так, так, так...

Похоже, ее совсем не трогали ни кровь, ни липнущий топор, ни розовая лопата. Судя по всему, работала она на мясокомбинате, в разделочном цеху.

- Господи, а это что? - выдохнул Рубен Ашотович, когда Буров снял с груди вражескую отрубленную конечность. - Полинушка, ты даже не представляешь, в какое мы влипли дерьмо! По сравнению с ним КГБ - это так, детские какашки.

Гм, странно. Похоже, зрелище отрубленной руки подействовало на него не так, как вид магического кинжала, к слову сказать, совершенно невзрачного. Рубь за сто, "Коготь дьявола" он уже где-то видел. Интересно, блин, интересно...

- Ты поедешь или нет? А ну трогай! - рявкнула Полина, выкатила глаза и, засопев, принялась за Бурова. - Ну-ка, ну-ка, так, так... Ерунда, - веско констатировала она, криво усмехнулась и вытащила из автоаптечки йод. - Надо бы, конечно, заштопать, да, думаю, и так заживет. Эх-ма. - Выпятила губу, открутила крышечку да и вылила на рану Бурову жидкого огня. - Ничего, шпион, терпи, атаманом будешь. А это правда, Василий, что у вас в Израиле самая лучшая в мире медицина?

Нет, похоже, работала она не на мясокомбинате. Потрошила не животных - людей.

Машина между тем двигалась на юг - рычала мотором, скрипела колодками, стонала изношенной подвеской. Рубен Ашотович, видимо, от стресса рулил опасно, на редкость нервно и напоминал не армянина-геофизика, а японца-камикадзе. Наконец, хвала аллаху, выехали из города, встали на курс и покатили по направлению к столице нашей родины. Рубен Ашотович уже не бузил, ровно держал руль, знай давил себе на клавишу газа. Ехали в молчании, по прямой, говорить о чем-либо не хотелось.

- Вот здесь, у болотца, остановитесь, пожалуйста, - уже после Колпино подал голос Буров. - Ага, вот здесь. - С плеском утопил лопату и топор, вытер руки о траву, вздохнул и принялся прощаться. - Спасибо, ребята, что пропасть не дали, здорово помогли, не бросили. Езжайте себе с богом, лучше вам держаться от меня подальше...

Ох непрост был Вася Буров, непрост, тонко разбирался в вопросах психологии. Да и в людях-человеках разбирался неплохо.

- Ты, шпион, на себя-то посмотри, - выразила ему неодобрение Полина. - В таком скорбном виде далеко не уйдешь. Вернее, уедешь далеко. И надолго. А ну лезь в машину, мы раненых не бросаем. Будь он хоть трижды израильский шпион.

Что-то не чувствовалось в ней патриотизма и любви к социалистическому отечеству. Скорее наоборот...

- Счастливые, они, конечно, часов не наблюдают, но я не думаю, что вы уж очень счастливы. Возьмите, - честно возвратил Рубен Ашотович Бурову его командирские. - Гм... Знакомая фамилия. Интересно, и какова же судьбина подполковника В. Г. Бурова?134 Занесен навеки в списки части?

- Здравствует и поныне, - буркнул Буров, залез в машину и устроился на сиденье. - Дослужился до генерала135.

А сам вспомнил раут у ее величества, приятнейшие забавы, этикет, галантнейшее общение на высшем уровне, чарующую улыбку русской Клеопатры. А еще Бурову вспомнился де Гард - жалкий, обгадившийся, потерявший лицо, скорчившийся, словно недоносок в банке, в луже собственной блевотины. Эх, надо было, видно, его тогда того... Самого... Может, и не бегали бы сейчас уроды, размахивающие магическими свиноколами. Не должно быть живых врагов, если только хочешь жить спокойно...

- Вот, с учетом удержания стоимости утраченной отвертки, - вытащила откуда-то из-под юбки Полина деньги, с грозным, не допускающим даже малейших возражений видом отдала и сразу же кардинально изменила тему, как видно, по ее личному разумению, на более приятную: - Ишь ты, срез-то какой аккуратный, словно ножичком ампутационным прошлись, - взяла обрубок конечности, помяла, покрутила, оценивающе пощелкала языком: - Гм, остыла уже. Это что же вы, Василий, топором? Без фиксации? Твердая же у вас рука.

На "Коготь дьявола", невзрачный и безжизненный, она, ясное дело, даже не взглянула. Где ему до линейного-то ножа...136

- Лопатой. - Буров сделался суров, нахмурился, с индифферентным видом отвернулся к окну - вот ведь чертова баба с садистскими наклонностями. В голове его из бездонных глубин памяти всплыла вдруг нехитрая детская песенка:

Рыжий, рыжий, конопатый убил дедушку лопатой!

А я дедушку не бил, а я дедушку любил!

Да, говорят, человек формируется до пяти-шести лет...

- Смотри-ка ты, тут еще и колечко в нагрузку. - Полина не унималась, трепетно вертела конечность и так, и сяк, и эдак, чувствовалось - соскучилась. - То ли платина, то ли серебро.

- Что выдавлено на печатке? - вдруг вклинился Рубен Ашотович, и "жигуленок" тоже едва не вклинился - в придорожный столб.

- За дорогой смотри! - рявкнула Полина, выругалась яростно на монголо-татарский манер и, как все добрые, отзывчивые люди, тут же сменила гнев на милость. - За дорогой смотри, говорю. Выдавлен голубок с веткой в клюве. На трезубце сидит.

- Что? - Буров оторвал глаза от изысков Нечерноземья, с вниманием посмотрел на конечность, и верно, окольцованную. О, мама мия! И впрямь птичка божия с веткой в клюве, сидящая на трезубце. Какая трогательная картина, на редкость умилительная. Такую Буров уже видел как-то на остывающем теле - там, в далеком восемнадцатом, под мышкой у иудейского богатыря137. Господи, здесь-то им чего? Ведь национальный-то вопрос в СССР уже полностью решен...

- Значит, голубь? На трезубце сидит? - переспросил Рубен Ашотович, резко остановился на обочине и неожиданно принялся выражаться по-армянски, но видит бог, в монголо-татарском ключе. Наконец, когда не стало слов, он вздохнул, шмыгнул широковатым носом и перешел на русский, вернее, на личности: - Василий, вы, вообще-то, кто?

Отвечать уклончиво, не конкретно, типа "кто-кто, хрен в пальто" как-то не хотелось, а потому Буров добро улыбнулся:

- Да никто. Меня любит только милиция. Ни паспорта, ни партбилета. Интересен только Анатолию Семеновичу Саранцеву.

- Если бы вы только знали, Василий, в какую залезли кашу! - Услышав про Саранцева, Арутюнян кивнул, раздумал задавать вопросы и, решив все-таки ехать, включил поворотник. - Это же рука магистра некроманов...

- Ну вот, начинается, любимая тема. - Полина ухмыльнулась, вытащила "Родопи" и, не предлагая никому, закурила. - Сектанты-некроманты, сатанисты-онанисты. Что, не надоело тебе? Или свое кладбище все забыть не можешь? Василий, я прошу вас, внесите же ясность, признайтесь, что все это простая уголовщина. - И она опять обласкала взглядом ампутированную руку, ободранную, страшную, со скрюченными пальцами. Какие обычно рисуют на плакатах типа: "Руки прочь от мира и социализма!"

- Ну это как посмотреть, - с вежливой индифферентностью улыбнулся Буров. - Все зависит от точки отсчета. Так что вопрос этот скорее не ко мне, к Эйнштейну. Вот он бы сразу определился с системой координат.

Полина ему нравилась - ядреная баба. Ноги словно ножки от рояля, груди как футбольные мячи, язык острый, бьющий и не в бровь, и не в глаз, а наповал. По ухваткам - этакий Швейк в юбке, и рубь за сто - медичка. И сугубо практическая - откуда-нибудь со "скорки", из "неотлоги", а может, вообще из морга138. Не кисейная барышня, не дура, не мокрощелка. Основательная женщина, с такой можно и в разведку. С прекрасной половиной Рубену Ашотовичу, похоже, здорово повезло.

- Господи, да они же не просто сектанты. Они предатели человечества, - горестно насупился тот, глянул на Полину с разочарованием и - с надеждой на Бурова. - А человечеству плевать. Единственный, кто понял все и отнесся серьезно, был Анатолий Семенович. Мы даже книгу с ним хотели написать, но не получилось. Меня скоро выписали...

- Вот-вот, шизофреники вяжут веники, а параноики рисуют нолики, - усмехнулась Полина и выпустила мощную табачную струю. - Да ладно тебе, спаситель человечества. Ты же знаешь, я всегда тебе шла навстречу. Иначе бы не ехала сейчас на это пепелище.

Пепелище? Буров непроизвольно уставился в окно, оценивающе оскалился, качнул головой - да, видимо, и впрямь он здорово не выспался. Нет бы раньше догадаться-то о цели вояжа - "жигули" с рычанием приближались к Саблино. А вот и нарисованный Владимир свет Ильич, с плаката указующий в счастливое далеко, шлагбаум переезда, отполированные рельсы, поддатенький смотритель в фуражке набекрень. Дорога потянулась вдоль оград, за ними дружно вызревали яблоки, распускались гладиолусы, стояли хаты, развалюхи и дома. А вот у Арутюнянов в хозяйстве гладиолусов не было. Да и вообще оно являло собой квинтэссенцию контрастов - шикарный, правда покосившийся, забор, дивный, правда одичавший, сад, роскошный, при огромном погребе, ленточный фундамент, которым, правда, все начиналось и заканчивалось. Палат, предполагавшихся быть высокими и просторными, не было. Только то самое пепелище, которое, видимо, и имела в виду Полина.

- Враги сожгли родную хату, - с горечью сказала она, смачно припечатала слепня и сделала гостеприимный жест: - Нам вот сюда.

В низенькую сараюху, приспособленную для жилья - так, печка-буржуйка, стол, стулья, продавленная лежанка. И, слава советской власти плюс электрификации всей страны, - лампочка Ильича, подвешенная под потолком. Правда, сейчас она была без всякой надобности - солнце пробивалось в многочисленные щели и заливало сараюху жидким золотом. Картина была на редкость сюрреалистической.

- Располагайтесь, отдыхайте, чувствуйте себя как дома. - Арутюнян засуетился, захлопотал, южное гостеприимство его искало выхода. - Шашлык жарить будем, вернее бастурму. Из ворованной свинины, самый вкусный. Сейчас пойду костер разожгу...

- Ну да, что охраняем, то и имеем, - с горечью одобрила Полина, глянула по сторонам и тяжело вздохнула: - Пойдемте-ка, Василий, на воздух. Сходим по малину, в ней еще, похоже, ужи не завелись.

- Угу. - Буров, занятый своими мыслями, кивнул и бесцельно, чтобы хоть что-то сказать, вспомнил Самуила Яковлевича139:

Я буду питаться зернистой икрой,

Живую ловить осетрину,

Кататься на тройке над Волгой-рекой

И бегать в колхоз по малину...

В глубине души он удивлялся - к чему все эти вояжи на воздух? Выдвигаться надо в каменные джунгли и решать конкретно наболевший вопрос - разбираться от всей души с паскудой предателем. Перекрывшим окно во Францию, загубившим на корню операцию и подставившим его, Васю Бурова. И плевать, что наверняка ожидается засада, - не маленькие и не впервой, и очень хорошо знаем, как держать в руках "Коготь дьявола". Довести его до нужной кондиции, войти по-тихому, ну а уж там... Кто не спрятался, я не виноват. Затем можно потолковать и с предателем. Гм... С предательницей. С бездушной, хитрой, на все готовой куклой. Вот то-то и оно, что всегда готовой. И не надувной - живой. Ну не мог Буров, хоть ты его режь, разбираться с бабой, с которой был близок. А потому давал ей шанс, обманывал себя, с паскудным малодушием оттягивал расплату - пусть, пусть узнает, как оно, прикинет, что к чему, и реактивно свалит куда-нибудь с концами. Не полная ведь дура, должна же понимать, что при любом раскладе отныне будет крайней. Со всеми вытекающими мокрыми последствиями. Это уже дело техники, захотят - достанут. И кстати, опасность угрожает не только ей...

- А вообще-то, к вопросу о малине... - бросил думать думу Буров, захрустел суставами и плавно перенесся с берегов Волги на берега Тосны. - Здесь оставаться опасно. Вы - единственная зацепка, чтобы вычислить меня. А вашу дачу вычислить не в пример проще. Так что лучше на ней не задерживаться.

Сурово сказал, грозно, со всей возможной убедительностью.

- А мы и не задержимся. - Полина усмехнулась. - Вот порубаем шашлыков, а там видно будет. Во сколько ты встречаешься со своим чудиком-то? - глянула она на мужа, задержавшегося в дверях, и, не дав ему ответить сразу, повернулась к Бурову: - Не дрейфь, Василий. У нас, если что, лопаты здесь найдутся.

- Как обычно, в шесть, - дернул плечом Рубен Ашотович, покрутил своим широковатым носом и с какой-то болью сказал: - А здесь мы, Василий, и вправду не задержимся. Осталось семьсот сорок восемь дней. Если, конечно, товарищи чекисты чего-нибудь не придумают. А впрочем, черт с ними. И некромантами этими. Пусть приходят. Лопат у нас на всех хватит...

Да, чувствовалось, что чету Арутюнянов социализм достал и строить то самое светлое будущее они не собирались. Скорее наоборот... А ведь как все славно начиналось-то. Полина, врач первой категории, старалась на улице Саньяго-де-Куба140, супруг ее, Рубен Арутюнян, был на переднем крае науки. Работал он в минобороновской конторе, усиленно соображал, как сделать плохо потенциальному противнику, пока его родная сестра Ася не собралась отчалить за кордон. Естественно, со всем семейством, с мужем, детьми, родителями и дальними родственниками. А надо сказать, что Рубен Ашотович, что Ася происходили из армян, имевших когда-то неосторожность приехать под сень библейского Арарата аж из Индии, из-под Бомбея, потянула их нелегкая на родину предков. Это были, мягко говоря, совсем не бедные люди.

Во втором поколении они все-таки поняли, что в условиях развивающегося социализма долго им не протянуть. Ладно. Из страны, где так вольно дышит человек, их с грехом пополам согласились выпустить, но как вывезти сотни тысяч знаков с бородатым фейсом дяди Франклина? Тем паче что "компания глубокого бурения" была прекрасно информирована, что валюта есть, и с вожделением ждала, когда же ее повезут через границу, - иначе доллары было, естественно, не найти. Выход нашел Рубен Ашотович, хоть и лысая, но светлая голова.

- Эти деньги нужно сжечь, - вынес он свой вердикт на семейном совете.

- Вай, вай, вай, вай!

Кому-то из армян стало плохо, кто-то выхватил булатный кинжал, однако, по здравому размышлению, страсти поутихли. Деньги, сотни тысяч долларов, были безжалостно сожжены, правда, не просто так, а при свидетелях из американского посольства. Национальный банк США был менее всего заинтересован, чтобы немалая сумма в твердой конвертируемой валюте досталась бы ни за что ни про что СССР. Так что все доллары были тщательно сфотографированы, номера их и серии переписаны, после чего их и сожгли, ярким пламенем, без сожаления и истерик. И армяне благополучно улетели за кордон. Напрасно чекисты сажали их на гинекологические кресла, заглядывая во все мыслимые и немыслимые отверстия. Ничего особо привлекательного они не углядели. Сплошная жопа. А в США сожженные билеты отпечатали заново, в точности воспроизведя их серии и номера.

Понятно, что после всего этого у КГБ вырос большой острый клык на семейство Арутюнянов.

- Это у тебя, что ли, сестра за границей? - спросили Рубена Ашотовича чекисты, сняли все формы допуска, а потом и вовсе дали пинок под зад - все, свободен. Брат такой сестры нам не брат. Затем выписали волчий билет, чтобы на нормальные места не взяли, и сказали, ласково улыбаясь: - С сестрой увидишься не скоро.

Ну да, годков этак через десять, пока не позабудешь все секреты родины и, отупев в дрезину, не превратишься в идиота. Полину, как Арутюнянову жену, тоже попросили из морга - сожительницы братьев врагов народа не могут пользовать этот самый народ. Дело врачей-вредителей помните? Пришлось Рубену Ашотовичу перебиваться то дворником, то подсобником, то сезонным рабочим, Полина же устроилась посудомойкой, экспроприировала в общепите то, что не украли повара. Посылки и субсидии, что посылала сестра, страннейшим образом терялись по пути, дачные хоромы вдруг сгорели ярким пламенем, друзья-приятели все куда-то подевались, вместе с непрерывным стажем порвались вроде бы прочные, проверенные прежней жизнью нити. Оскаля гниль зубов и поджимая куцый хвост, подкрался незаметно писец... Хорошо еще, что не было детей, что-то там не ладилось у Полины. Так прошло три муторных года, злых, голодных, похожих на кошмар. Осталось семь. Эх, хорошр в стране советской жить... Однако неисповедимы пути господни - где-то под Новый год бог послал Рубену Ашотовичу подарок: он встретил своего старинного приятеля Оганесяна, вкалывавшего на рынке. Тот был в дубленке из афганской ламы, в шапке из вольного песца и в великодушном настроении.

- Вах, вах, вах! - только-то и сказал он, скупо прослезился и заключил Арутюняна в объятия. - Эх, Рубен-джан, Рубен-джан!

Затем по новой пустил слезу, дал по-кунацки денег и клятвенно пообещал помочь. Что и сделал без промедления - уже через неделю доктор Арутюнян трудился на погосте "негром". Рыл ямы, подсыпал щебенку, грузил тяжелые, неподъемные камни. Квадратное катал, круглое таскал. Показал себя не шлангом, не бухариком, не рукожопым интеллигентом. И зарабатывал столько, сколько доктору наук и не снилось. Да что там доктору наук: членкору, академику! Встал на обе ноги Рубен Ашотович, взматерел, человеком стал - вызволил Полину из общепита, без очереди "жигуленка" купил и начал сомневаться всей душой - а хрена ли нам эта заграница? А может, не нужен нам берег турецкий и Африка нам не нужна? И наверное, пошел бы Арутюнян проторенной кладбищенской дорогой: набрал бы денег на взятку, оформился бы в штатные землекопы141 да и стал бы матереть себе дальше. Но только, видно, не судьба. Все вышло по-другому. А причиной тому был Фрол, странный, ужасающего вида бомж, частенько объявлявшийся на кладбище. Все связанное с ним было туманно, загадочно, полно неясностей - он не воровал с могил, не пил, отказывался от денег и непонятно где обретался: то ли в Бомжестане142, то ли на свалке, то ли еще неизвестно где. Для него же самого, похоже, неясностей не было - он мог с легкостью найти пропажу, предугадать успех, предвидеть неприятность, предсказать будущность. Но не всем, только тем, кто ему нравился. А еще Фрол рассказывал - о глубинах земных, о проходах во тверди, о злокозненных чудищах, дожидающихся своего часа "X".

- Они там, там! - раздирал он в крике свой страшный, щелеобразный рот и топал сапогом под полой медхалата. - В глубинах, в пропасти, в зловонии, в бездне! Ждут, изготавливаются, плодятся. Боже упаси, если покажутся. Настало время свернуть им шею, задавить гадину в ее гнезде! Пойдемте, люди, я покажу дорогу...

- Эхе-хе, Фролушка, экий же ты шутник, - дружно отвечали люди, с усмешкой переглядывались, тайно, чтоб блаженный не видел, крутили у виска пальцами. - Ты ведь наши глубины знаешь, лопатами отмерено. Ну куда же мы от процесса-то, жмур-то, ведь он ждать не будет. Подсыпка опять-таки, установка. На-ка, Фролушка, лучше выпей. Что, не будешь? Зря, зря, холодненькая, под ветчинку. А мы примем. Ну, чтобы всем гадам подземным стало тошно! Аминь! Эх, хорошо пошла. Ну-ка, наливай еще, чтобы уж точно загнулись...

А вот Рубен Ашотович не ухмылялся, не переглядывался, внимал блаженному с доверием. И тот по дружбе рассказал ему, что у подземных тех тварей есть приспешники на поверхности, называются они некромантами и обретаются недалеко от кладбища, в Ковровой чаще. Там, если топать под прямым углом к свалке, полянка есть. Не простая полянка, особенная, с выщербленным от ударов молний Гром-камнем, Ржавым ручьем и сухими елями, закрученными винтом. Так вот, на этой полянке и собираются те некроманты, занимаются разной чертовщиной и служат своему Великому Змею. Приносят людей ему в жертву, медленно, мучительно, в жутких страданиях. А еще некроманты разыскивают его, Фрола, с тем чтобы вот так же мучительно убить, ибо знает он всю правду об их хозяине и всеми силами призывает род людской на борьбу с ними. Гм, интересно... Мощный интеллект Рубена Ашотовича, задействованный, мягко говоря, не до конца в кладбищенской текучке, нашел наконец-то сферу применения. Арутюнян принялся наводить справки и без особого труда узнал, что секта петербургских некромантов возникла где-то в восемнадцатом веке, а у истоков ее стоял некий барон де Гард, личность легендарная, овеянная славой, отмеченная бесчисленными достоинствами. Так, барон этот в решающем сражении ниспроверг в лужу рвоты своего противника, князя Бурова, негодяя, проходимца и подлеца, и в окружении любящих учеников пообещал приход Великого Змея на эту грешную землю. Не так чтобы скорый, но стопроцентно неотвратимый.