знал, тело, ставшее с нынешнего утра невероятно сгорбленным и
одряхлевшим. Плечи Зии искривились, почти сомкнувшись поверх
иссохшей груди. Скрытые платьем живот и бедра, казалось,
оплывали, подобно свечному воску, жалкими, мелкими складками
кожи. Серые глаза на сморщившемся лице приобрели цвет старого
жира, и когда она, споткнувшись, что-то забормотала, Фаррелл
заметил зубы, похожие на гниющий сыр. Обернувшись, он увидел,
что по лицу Джулии беззвучно стекают слезы, и понял, что тоже
плачет.
не сказала застывшей перед нею несчастной старухе. Зато ее
приласкал ангельский смех Никласа Боннера, неспешным шагом
вышедшего из влажного, словно в джунглях, воздуха. Где мы
теперь? В каком призрачном саду ее снов?
вся твоя царственность ссыпалась с лестницы, все громы и молнии
умалились настолько, что ты и чихнуть-то громко уже не
способна? Предвидела ль ты в своей величавой мудрости, что дело
может зайти так далеко?
дитя в рейтузиках и с праздничным личиком, только с голоса его
напускная человечность слетала, как слетает сор листьев и
веток, с выпрыгивающего из укрытия тигра. Даже речь Никласа
Боннера расплывалась в нечленораздельное урчание тигриного
упоения.
глаз. Мое сокровище, моя награда, сердце мое, моя матушка, до
чего ты прекрасна.
развалины лицо матери, но, передумав в последний миг, отдернул.
в круг, но в шестиугольники, в восьмиугольники в додекаэдры,
заплетая узоры из прямых линий, от которых воздух тускнел, и
Зия на глазах уменьшалась в размерах. А Никлас Боннер все пел:
вернусь, ты будешь, подвывая, лежать в месте, которое сама
сотворила, в которое раз за разом отсылала меня, лежать,
дожидаясь, покуда кто-то вызовет тебя назад, к свету, теплу и
жалости, но только никто тебя не позовет, кого угодно, но не
тебя, никогда. И это будет не что иное, как минимальная
справедливость богов, о чем тебе ведомо лучше, чем кому бы то
ни было, исключая лишь твоего сына.
глаз.
руки жестом, которого Фаррелл у нее никогда прежде не видел.
Пообок от него с воплем рванулся к Никласу Бен. Лоза
захлестнула его голени, и Бен лицом врезался в землю. Никлас
Боннер повернулся на шум со смехом, взмывающим тем выше, чем
ниже падали руки Эйффи.
взметнулась воющая Брисеида, напоминая в скользящем полете
воздушный змей, захваченный нисходящим потоком. Растопырив
лапы, она со всего маху влепилась в Никласа Боннера, и тот
грохнулся оземь с большей силой, чем Бен, и остался лежать. Еще
секунду назад камень, о который грянула его голова, на этом
месте отсутствовал. Брисеида, и сама полуоглушенная, заковыляла
к кустам, шатаясь, приволакивая лапы и издавая малопристойные
звуки. Руки Эйффи, совершавшие последний, изгоняющий жест, лишь
на мгновенье застыли, но Фаррелл не видел этого, потому что
прижался лицом к мокрой щеке Джулии. Так он и стоял, покуда Зия
не рассмеялась.
он ни исходил. Юный и грубый и настолько же земной, насколько
смех Никласа Боннера принадлежал той части вселенной, где
кончаются звезды, смех ее, словно буйный ветер, встряхнул
зеленые плети и поднял птиц, разразившихся криком по всей
поляне, на которой до этой минуты и намека не было на какую-то
живность.
возрасте все еще верить в нее.
но это скулила Эйффи.
стоят, почти касаясь друг дружки, и что воздух вкруг них вновь
прояснился. Эйффи явно пыталась отстраниться и столь же явно не
могла этого сделать, ибо старуха мягко посмеивалась:
тебе. Очень милое заклинание, прекрасное даже, но ты совершила
ошибку, позволив себе отвлечься. Волшебные силы обидчивы.
Бена тело Зии начало округляться, вновь наливаясь силой, взгляд
-- приобретать привычную остроту, а кожа -- упругость. Сама же
Зия продолжала безмятежно растолковывать Эйффи:
ни в коем случае, особенно, если я хоть на йоту выглядела
опасной. Тем более, что я теперь по-настоящему хороша лишь в
ближнем бою. Пожалуй, пора обзаводиться контактными линзами.
ее по-видимости бесцельном шарканье таится коварство,
неприметно обводящее ее по маленькому кругу, в центре которого
находится Эйффи. Последняя, стряхнув обморочное оцепенение,
бросила быстрый взгляд на Никласа Боннера, но тот лишь слабо
пошевелился. Тогда она произнесла два слова на каком-то
удивительно благозвучном языке, свив вместе три пальца,
произвела ими уродливый жест и, легко отшагнув от Зии, глумливо
ткнула в нее перстом.
себя невесть какой важной персоной, а на деле ты просто
трогательное ничтожество. Мне не нужна ничья помощь, чтобы
справиться с тобой.
перемещалась стремительными, издевательскими бросками, а
движения Зии отличались плавной скупостью, она скорее взывала к
противнице, чем бросала ей вызов. Эйффи к тому же неумолчно
тараторила, осыпая Зию насмешками:
стара, старее некуда, а это большая разница.
словом.
-- одновременно с Эйффи -- понял, что в Зие не танцует ничто:
кроме глаз и одной ступни. Глаза направляли Эйффи, заставляя ее
двигаться, вынуждая ее шагать туда, куда ей шагать не
следовало. Как она это делает? Что здесь, к дьяволу,
происходит? Эйффи слабо трясла головой, понимая, что с ней
творится, и стараясь высвободиться. Зия запела.
все же Фаррелл понял, что подпевает, хоть песни этой он никогда
не слышал. Песня была не из тех, что Зия певала Бену, но такие
же, как в тех, детские упования, сами по себе бессловесные,
переполняли ее. Обутая в сандалию правая ступня Зии привольно
покачивалась взад-вперед -- сама поза Зии и волосы, заплетенные
в толстую косу, придавали ей сходство со скучающей школьницей.
Эйффи застыла, не двигаясь. Только голова у нее чуть
подергивалась в такт маятниковым взмахам Зииной ступни -- как
впрочем и у в той же мере загипнотизированных Фаррелла, Джулии
и Бена. Ободранный, покрытый камушками клочок земли, по
которому раз за разом проезжалась сандалия, все более оголялся,
расплываясь в грязь, в дымящуюся грязь и следом -- в
золотисто-белое безумие лавы, видеть которую было так же дико,
как разглядывать собственные освежеванные ребра или пузырящиеся
легкие. Зия продолжала негромко петь. Рваная, взбаламученная
рана под ее скребущей ступней становилась все шире, с
нарастающей скоростью раскрываясь между Зией и Эйффи. Теперь
Фаррелл ощущал и запах -- запах небывало перегретых тормозов.
медленно, словно лунатик, все выше и выше поднимала руку, пока
та не начала наливаться синим огнем. Затем она вскрикнула
скорбно и резко, и это было последнее, что ясно расслышал
Фаррелл, ибо синее пламя, грянув с ее руки, взорвалось, окрасив
в цвета лавы весь окружающий мир. Зрение возвратилось к
Фарреллу раньше, чем слух, и он увидел распростертых на земле
Бена и Джулию. Да и Эйффи, припав на одно колено, терла глаза.
Фаррелла вновь стали стекаться друг к другу разбросанные
взрывом слова):