крарлу и сказал Эттуку, что его сын умрет от грязной раны, но все начисто
зажило, к огорчению их обоих.
его слова доходили до меня через вторые руки. А после танца войны его дочь
никогда не предлагала мне своего тела, что, конечно, разбило мне сердце.
для мальчиков, мне нужна была жена, чтобы следить за моей одеждой. Тафре
это не нравилось. Она пыталась угадать, каких девушек крарла я буду ценить
больше, чем ее. Но скоро и она, и девушки поняли, что больших изменений не
произойдет.
сказал, что у нее будет от меня ребенок, и я должен признать ее. Эттук
позвал меня, привели девушку. Она сильно изменилась со времени наших
последних сношений, глаза ее были опущены, веки выкрашены в зеленый цвет,
а шайрин вышит бабочками из голубого шелка. Финнук увешал ее фамильными
драгоценностями, чтобы показать мне, какое приданое я могу ожидать:
золото, серебро и один большой изумруд, которым они справедливо гордились.
посев, Тувек Нар Эттук.
посещали.
зеленые. Я никогда не видел ее без вуали, но есть способы судить о лице
женщины даже через материю, и она была довольно красива по меркам племени.
У нее было приятное тело и отличные зубы, о чем у меня было основание
помнить.
Финнук. - Она плодородна, очень хорошая почва, моя дочь.
производительница девочек, я ее не хочу. - Но ко мне возвращалось желание.
Вспышка в ее глазах возбудила меня слегка, чего не скажешь об опущенных
веках. - Забирай ее назад в свою палатку, - сказал я. - Если ребенок мой,
она родит до конца месяца. Если она сделала мне сына, я ее возьму.
если мы поженимся.
моем плече в прошлый раз.
был мальчик. И никакого сомнения в отцовстве, потому что хохолок его был
черный.
между нами была вражда. Он хотел тем самым пристыдить меня, но ему не
удалось. После окончания сражений летнее перемирие опять сближает племена,
и за холмом был широкий выбор других святых людей. Чтобы сделать женщину
собственностью воина, требуется всего несколько слов, произнесенных в
центре огненного круга.
добыл в одном из налетов, и принесла в ней пиво для меня, как послушная
жена. На брачную ночь она оставила ребенка со своей матерью. Мне тогда
было пятнадцать, а Чула была на два года старше, но я был выше ее, и
мужчины принимали меня за девятнадцатилетнего и даже старше, если не знали
даты моего рождения. Когда я отвел ее шайрин, я увидел, что она
хорошенькая и хорошо знакома с зеркалом. Ее отец был с ней, несомненно,
мягок. Она принесла изумруд как часть своего приданого, и к концам ее
волос были прикреплены позванивающие золотые колокольчики. Глаза ее были
кротко опущены. Она ни разу не взглянула на меня с того памятного взгляда
в палатке Эттука.
сына, - сказал я.
изменить нельзя.
обвилась вокруг меня плотно, как трава. Я был удивлен ее горячностью.
гордилась ребенком, который был красивым, здоровым, крикливым и энергичным
малышом. Я не очень сильно им интересовался, несмотря на свои громкие
воинские речи о нем в раскрашенной палатке. Нелюбовь Эттука не могла
научить меня особой любви к детям. Сын мой рос, как трава.
плоды, и дикие сады и поля, засеянные ветром, снова плодоносили по склонам
гор. Все это не относилось к мужской работе. Это были земледельческие
заботы женщин и детей.
развалившимися крышами из розовой плитки и широкими улицами, задушенными
молодыми деревьями. Каждый год голодный лес отнимал у городов все новые
участки. То тут, то там тонкие башни возносились к небу, такие высокие,
что, казалось, задевали облака. Я задавался вопросом, кто мог построить
их. Белые камни на голых зеленых холмах воспринимались мной как
заборы-гиганты, потому что с каждым годом они все больше врастали в землю,
а я рос вверх.
кто пойдет туда ночью, умрет, а темноволосые крарлы, народ Тафры, никогда
не отваживались Заходить так далеко на восток. В младенчестве Тафра
рассказывала мне о разрушенных дворцах, где драконы сторожили сокровища, а
духи гремели копьями - сказки, которыми наслаждается любой ребенок. Но с
тех пор я часто там охотился в лунные ночи, один со своими собаками, и
ничего страшного там не встретил за исключением одного-двух кабанов,
которые доставили некоторые хлопоты, не желая отдавать свое мясо. А
однажды промелькнула большая кошка, белая как молоко, и заставила меня
вспомнить мой сон во время лихорадки и серебряную маску-рысь. Я много
награбил с тех пор, но ничего более прекрасного не встречал. Даже изумруд
из приданого Чулы я ценил меньше.
своей охоты и сидел, наблюдая ее за ткацким станком. Но между нами
пролегло какое-то молчание, темное, как вуаль, которую она теперь всегда
носила в моем присутствии. Я считал, что виной всему моя женитьба, но
сердцем я чувствовал, что между нами встала серебряная рысь, хотя она о
ней не заговаривала. Наконец мое терпение иссякло, и после этого нам стало
еще тяжелее, чем раньше.
службу против духов, а женщины собираются вместе для своего собственного
дозора, Чула сидела среди факелов с ребенком на руках, грустя по поводу
того, что я недавно нашел себе другую, которая нравилась мне не меньше:
она-то надеялась привязать меня, как вола. Все женщины сидят вместе в
Сиххарн, и Тафра сидела со своей пряжей рядом с Коттой. Вскоре Чула
поднялась и, не прерывая кормления мальчика, подошла к Тафре и заговорила
с ней. Я не знаю, какие именно слова Чула выбрала, но суть их сводилась к
тому, что я предпочитаю лежать на своей матери, нежели на жене, и проделал
это много раз.
должно быть, радостно навострились. Котта сказала что-то в том смысле, что
от кислого настроения у Чулы свернется молоко. Но Тафра молча встала и
ушла в свою палатку.
о том, что произошло, утром. Я сразу направился к водопаду, к которому
женщины ходили за водой. Чула была там, и еще тридцать или больше женщин,
что было отлично, потому что я хотел, чтобы они видели. Я подошел к Чуле и
ударил так, что она упала на землю, и горшок с водой разлетелся на куски.
Женщины закричали и отпрянули, но Чула от страха не могла кричать.
молчать всегда, потому что я сломаю тебе шею.
сорвал с цепочки зелено-голубой камень. Я потряс им перед лицом Чулы.
из орбит от испуга и бешенства.
сопенье. Я чуть не обезумел от ярости. Я взял копья и собак и пошел в лес
один, чтобы найти в охоте успокоение и еще что-нибудь, что смогу отыскать.
назад, двух длинноногих дьяволов с кисточками на хвостах, цвета серого
песка; их почти невозможно было отличить друг от друга.
охоте, когда убил оленей у зимней заводи, оставили меня. В тот день я
увидел смерть, какой она была, только потому, что боялся, что сам нахожусь
на краю гибели. Но я выжил и убивал мужчин с тех пор, не щадя их крови и
боли.
дорожкам.
опавшими красными листьями. Запах дыма от костров и факелов Ночи Сиххарна
задержался здесь, как запах самого догорающего города.
багровыми ветками.