подтвердить правильность отбора или отшвырнуть прочь как ненужную, и все это
свершается быстрее взмаха крылышек мошки, быстрее, чем вы смогли бы
осознать. На рассвете я покинула королевские сады. Дом Арродеса стоял пустой
-- двери настежь, и там, не помыслив даже проверить, взял ли он с собой
какое-нибудь оружие, я отыскала новый след и пустилась по нему уже без
проволочек. Я не рассчитывала, что путешествие будет долгим, однако дни
сложились в недели, недели в месяцы, а я все еще за ним гналась. И все мои
поступки вовсе не казались мне более мерзкими, чем поведение других существ,
направляемых жребием, выше им предначертанным.
хлестал по моему туловищу, а вода ручьев и луж, через которые я неслась
напрямик, обдавала меня и скатывалась по выпуклой спине, по голове и глазам
крупными, как слезы, каплями, но это были не слезы. В своем непрестанном
беге я видела, что каждый, кто замечал меня еще издали, тотчас отворачивался
и становился лицом к стене или к дереву, а если рядом ничего не было, падал
на колени, закрыв руками лицо, или валился ничком и долго еще лежал, хотя я
была уже далеко. Мне не нужен был сон, и потому я бежала и ночью, и днем
через деревни, селения, местечки, через рынки, полные плодов, вялившихся на
веревках, и глиняных горшков, и целые толпы селян разбегались передо мной
врассыпную, и дети с визгом бросались в боковые улочки, а я, ни на что не
обращая внимания, мчалась по назначенному мне следу. Я уже позабыла лицо
того человека, и мое сознание, видимо, менее выносливое, чем тело, сужалось
-- особенно во время ночного бега -- настолько, что я уже не знала, кого
преследую и вообще преследую ли кого-то: знала только, что единственная воля
моя -- мчаться так, чтобы запах, ведущий меня в этом буйном половодье мира,
сохранялся и усиливался, ибо, если он ослабевал, это значило, что я сбилась
с верного пути. Я никого ни о чем не спрашивала, да и меня никто не
отваживался бы о чем-либо спросить. Пространство, разделявшее меня и тех,
кто съеживался у стен при моем появлении или падал наземь, закрывая руками
затылок, было полно напряженного молчания, и я воспринимала его как
положенную мне почтительную дань ужаса, ибо я шла королевским путем,
наделенная беспредельным могуществом. И разве лишь маленький ребенок,
которого родители не успели подхватить на руки при моем внезапном появлении,
принимался плакать, но мне было не до него, потому что моей воле надлежало
неустанно быть предельно собранной, сосредоточенной, разом обращенной и
наружу, в зеленый, песчаный, каменистый мир, окутанный голубой дымкой, и в
мой внутренний мир, где в четкой работе обоих моих легких рождалась музыка
молекул, прекрасная, совершенная в своей безошибочности. Я пересекала реки и
рукава лиманов, пороги, илистые впадины высыхающих озер, и всякая тварь
бежала меня, уносясь скачками или лихорадочно зарываясь в спекшийся грунт,
но, вздумай я на них поохотиться, бегство было бы напрасным, ибо никто из
них не был так молниеносно проворен, как я, но что мне до них -- косматых,
четвероногих, длинноухих тварей, издающих писк, вой или хриплое ржание, --
ведь у меня была иная цель...
рыжие, черные, пятнистые, бессильно скатывались по моему сверкающему
панцирю, а раза два какие-то существа, несравненно крупнее других, не
уступили мне дорогу -- я ничего против них не имела, но, чтобы не тратить
времени на обход окружным путем, я сжималась в прыжке и на лету прошивала их
насквозь под треск костей и бульканье красных струек, брызгавших мне на
спину и на голову, и удалялась так быстро, что даже не успевала подумать о
смерти, причиненной таким внезапным и быстрым ударом. Помню также, как
пробиралась через поля сражений, беспорядочно усеянные множеством серых и
зеленых мундиров -- одни еще шевелились, а из других уже торчали кости,
грязно-белые, как подтаявший снег, но я ни на что не обращала внимания, и у
меня была высшая цель, и она была под силу только мне.
почти исчезал на берегах соленых озер в пережженной солнцем пыли,
раздражавшей мои легкие, или смытый дождями, я постепенно пришла к выводу,
что тот, кто ускользает от меня, изворотлив и хитер и идет на все, чтобы
ввести меня в заблуждение и оборвать цепочку частиц, отмеченных признаком
единства. Если бы тот, кого я преследовала, был простым смертным, я бы
настигла его по истечении предопределенного времени, того, какое необходимо,
дабы страх и отчаяние в должной мере усугубили назначенную ему кару, --
тогда бы я наверняка догнала его благодаря своей неутомимой быстроте и
безошибочной работе сыщицких легких -- и уничтожила быстрее, чем успела бы
это осознать. Но я не стала наступать ему сразу на пятки: я шла по хорошо
остывшему следу, чтобы насладиться своим мастерством, а вместе с тем по
исконному обычаю дать гонимому время накопить в себе отчаяние, но порой
позволяла ему хорошенько оторваться, потому что, чувствуя мою неотступную
близость, он в безысходной тоске мог учинить над собою зло и тем самым
ускользнуть от меня и от воздаяния, которое я ему несла. Мне надо было
настичь его не слишком быстро и совсем не внезапно, ибо он должен был
прочувствовать все, что его ожидает. А потому я по ночам останавливалась,
укрываясь в чащах не для отдыха, который мне не был нужен, а для умышленных
проволочек и для того, чтобы рассчитать дальнейшие действия. Я уже не думала
о преследуемом как об Арродесе, моем бывшем возлюбленном, -- память об этом
почти зарубцевалась, и ее не стоило тревожить. Я жалела только, что теперь
лишена дара усмехаться, хотя бы при воспоминаниях о былых фортелях, сиречь
Ангелите, дуэнье, сладостной Миньон. И я разглядывала себя лунными ночами в
зеркале воды, чтобы убедиться, что ныне ничем на них не похожа, хотя и
осталась красивой, однако теперь это была другая красота, смертоносная,
внушающая страх, великий, подобный восхищению. Тех моих ночей в укромных
логовах мне хватало на то, чтобы очистить брюшко от комков засохшей грязи,
доведя его до серебряного блеска, и перед тем, как пуститься в дальнейший
путь, я всякий раз легонько раскачивала прыжковыми ногами втулку жала,
проверяя ее готовность, потому что день и час мне были неизвестны.
голосам, то прицепляясь блестящими щупальцами к оконной раме сбоку, то
заползая на крышу, чтобы поудобнее свеситься с ее края вниз головой, ибо я
все же не мертвый механизм, снабженный парой сыщицких легких, но существо,
которое пользуется, как подобает, своим разумом. А погоня и бегство тянулись
уже столь долго, что молва о нас разнеслась повсюду, и я слышала, как
старухи пугали мною детей, и узнавала бесчисленные толки об Арродесе,
которому почти все сочувствовали в такой же мере, в какой страшились меня,
королевской посланницы. Что же болтали простаки на завалинках?
королевскую власть. Что я не простой механический палач, а особое
устройство, способное произвольно принимать любой облик: нищего, ребенка в
колыбели, прекрасной девушки или же металлической змеи. Но эти формы --
только маски, в которых подосланная машина является преследуемому, чтобы
соблазнить его. Перед всеми же другими она предстает в обличье серебряного
скорпиона, который бегает так быстро, что никому еще не удалось сосчитать
всех его ног. Тут повествование разделялось на множество версий. Одни
говорили, что мудрец вопреки королевской воле хотел даровать всем людям
свободу и тем возбудил монарший гнев. Другие -- что у него была живая вода и
он мог воскресить замученных, и это было запрещено ему высочайшим указом, а
он, притворно склонившись перед волей владыки, тайно собирал рать из
казненных бунтовщиков, тела которых он похищал с виселиц на цитадели. Многие
вообще ничего не знали об Арродесе и не приписывали ему никаких
сверхъестественных способностей, а просто полагали, что коли он осужден, то
уже по одному этому заслуживает сочувствия и помощи. И хотя никто не знал
истинных причин, из-за которых распалилась королевская ярость и созванным
мастерам приказано было соорудить в их кузницах гончую машину, -- злым все
звали это умыслом и неправедным повелением, ибо, что бы ни совершил гонимый,
вина его не могла быть столь же страшной, как судьба, уготованная ему
королем. Конца не было этим россказням, в которых вволю расходилось
простецкое воображение, и лишь одно в них не менялось: мне всякий раз
приписывали такие мерзости, какие только можно вообразить.
помощь к Арродесу, которые-де преграждали мне дорогу, чтобы пасть в неравном
бою, -- на самом деле на это ни единая живая душа не отважилась. Хватало в
сказках и предателей, указывавших мне его следы, когда я не могла отыскать
их сама, -- вот уж отъявленнейшая ложь. Однако же о том, кто я, кем могу
быть, что у меня на уме, ведомы ли мне растерянность или сомнение, никто
ничего не говорил, да я тому и не удивлялась.
выполняющих королевскую волю, которая была для всех законом, что вскоре
совсем перестала таиться от обитателей этих приземистых изб и порой прямо
под их окнами дожидалась восхода солнца, чтобы серебряной молнией выскочить
на траву и в блистающих брызгах росы | связать конец вчерашнего пути с
началом сегодняшнего и, стремительно мчась по нему, упиваться остекленевшими
взглядами, падением ниц, смертельным страхом и ореолом неприкасаемости,
который окружал меня.
тщетно петляя по холмистым окрестностям в поисках следа, я изведала боль и
горечь от того, что мое совершенство напрасно. Но, застыв на вершине холма
со скрещенными щупальцами и как бы молясь ветреному небу, я по слабому
звуку, наполнившему колокол моего тела, вдруг поняла, что не все еще
потеряно, и, чтобы исполнить замысел, обратилась к давно заброшенному дару
-- человеческой речи. Мне не нужно было учиться ей заново, она была во мне,
я должна была лишь оживить ее в себе. Сначала я выговаривала слова и фразы
резко и визгливо, но скоро мой голос стал почти человеческим, и я сбежала по
склону, чтобы прибегнуть к дару слова -- там, где меня подвело обоняние. Я
вовсе не чувствовала ненависти к беглецу, хотя он и оказался таким проворным
и хитрым, -- он играл свою роль, а я играла свою. Я отыскала перепутье, на
котором след угасал, остановилась и судорожно задергалась на месте оттого,
что одна пара моих ног бессознательно тянулась к дороге, покрытой
известковой пылью, а другая, лихорадочно царапая камни, тащила меня в
Орловский Гай Юлий
Березин Федор
Флинт Эрик
Посняков Андрей
Контровский Владимир
Шилова Юлия