Впрочем, -ему не пришлось объяснять мне, куда мы приехали через добрых два
часа езды кружными путями; увидев большое белое здание среди пальм и
кактусов, в окружении павильонов поменьше, я понял: мой верный друг привез
меня в сумасшедший дом. Не такое уж плохое убежище, подумалось мн!е. В
машине я нарочно сел сзади и время от времени проверял, не едет ли кто за
нами; мне не пришло в голову, что я, быть может, персона уже настолько
важная -- прямо-таки драгоценная,-- что меня будут выслеживать способом куда
более необычным, чем в шпионских романах. В наше время с искусственного
спутника можно не только увидеть машину, но даже сосчитать рассыпанные на
садовом столике спички. Это, повторяю, мне не пришло в голову, точнее, в ту
ее половину, которая и без азбуки глухонемых понимала, во что впутался Ийон
Тихий.
II. Посвящение в тайну
возвращении с Энции, встретиться с профессором Тарантогой. Дома я его не
застал -- он полетел зачем-то в Австралию. Правда, всего лишь на несколько
дней; но он выращивал какую-то особенную влаголюбивую примулу и, чтобы было
кому ее поливать, оставил у себя в квартире кузена. Не того, что собирал
настенные надписи в клозетах всех стран, а другого, занимавшегося
палеоботаникой. У Тарантоги много кузенов. Этого я не знал; заметив, что он
одет по-домашнему и только что отошел от пишущей машинки со вставленным в
нее листом бумаги, я хотел уже было уйти, но он меня удержал. Я не только
ему не мешаю, сказал он, но, напротив, пришел как раз вовремя: он работает
над трудной, новаторской книгой и ему легче будет собраться с мыслями, если
он сможет изложить содержание новой главы хотя бы случайному слушателю. Я
испугался, решив, что он пишет ботанический труд и начнет забивать мне
голову лопухами, былинками и стебельками; к счастью, это оказалось не так.
Он даже заинтересовал меня не на шутку. Уже на заре истории, объяснял он,
среди первобытных племен встречались оригиналы, которых как пить дать
считали чокнутыми, поскольку они брали в рот все, что попадалось им на
глаза,-- листья, клубни, побеги, стебли, свежие и высушенные корни
всевозможных растений, причем, должно быть, мерли они как мухи, ведь на
свете столько ядовитой растительности! Это, однако, не отпугивало новых
нон-конформистов, которые опять принимались за свое опасное дело. Только
благодаря им ныне известно, каких кулинарных стараний стоят шпинат или
спаржа, куда положить лавровый лист, а куда -- мускатный орех, и что от
волчьей ягоды лучше держаться подальше. Кузен Тарантоги обратил мое внимание
на забытый наукой факт: чтобы установить, какое растение лучше всего годится
на курево, сизифам древности пришлось собирать, высушивать, подвергать
ферментации, скручивать и превращать в пепел добрых 47 000 видов лиственных
растений, пока наконец они не открыли табак; ведь нигде не ждала их табличка
с надписью, что ЭТО годится для производства сигар или, по измельчении в
порошок,-- махорки. Целые дивизии этих палеоэнтузиастов столетие за
столетием брали в рот, грызли, жевали, пробовали на язык и глотали все, ну
буквально все, что росло где бы то ни было -- под забором или на дереве, и
притом по-всякому: в сыром и вареном виде, с водой и без воды, с
отцеживанием и без, а также в неисчислимых сочетаниях; так что мы пришли на
готовое и знаем, что капуста идет к свинине, а свеколка -- к зайчатине. Из
того, что кое-где к зайчатине подают не свеколку, а, скажем, красную
капусту, кузен Тарантоги делает вывод о раннем возникновении этнических
общностей. К примеру, нет славян без борща. Свои экспериментаторы, как
видно, были в каждом народе, и раз уж они выбрали свеклу, потомки остались
верны ей, даже если соседние нации ее презирали. О различиях в кулинарной
культуре, с которыми связаны различия в национальном характере (корреляция
между мятным соусом и английским сплином -- в случае с отбивной, например),
кузен Тарантоги задумал особую книгу. В ней он растолкует, почему китайцы,
столь многочисленные с давних времен, предпочитают есть палочками, к тому же
все мелко порубленное и покрошенное, и непременно с рисом. Но об этом он
напишет потом.
уважение за его банальнейший локомотив, но что такое локомотив (к тому же
паровой и давно устаревший) по сравнению с артишоками, которые останутся с
нами навеки? Овощи, в отличие от техники, не устаревают, и я застал его как
раз за обдумыванием главы, посвященной этой совершенно не исследованной
теме. Впрочем, разве Стефенсон, водружая на колеса уже готовую паровую
машину Уатта, подвергался смертельной опасности? Разве Эдисон, изобретая
фонограф, рисковал жизнью? Им обоим в худшем случае грозило брюзжание
родственников или банкротство. До чего же несправедливо, что изобретателей
технической рухляди обязан знать каждый, а великих изобретателей-гастрономов
не знает никто, и никому даже в голову не придет поставить памятник
Неизвестному Кулинару, наподобие тех, что воздвигнуты Неизвестным Солдатам.
А между тем сколько отчаянно смелых героев-первопроходцев пало в страшных
мучениях хотя бы во время грибной охоты! Ведь у них был один только способ
отличить ядовитый гриб от съедобного: съесть собранное и ждать, не подходит
ли твой последний час.
разных там Александрах Македонских, которые, будучи рынками царей, приходили
на все готовое? Почему детишкам положено знать о Колумбе, который всего лишь
открыл Америку, да и то по ошибке, на пути в Индию, а об открывателе огурца
нет ни единого слова? Без Америки мы как-нибудь обошлись бы, впрочем, рано
или поздно она сама дала бы о себе знать, но огурец о себе и не пикнул бы, и
к жаркому мы не имели бы приличного маринада. Насколько же больше героизма
было в гибели тех безымянных энтузиастов, чем в смерти на поле брани! Если
солдат не шел на вражеские окопы, он шел под полевой суд, между тем никто
никого не заставлял рисковать жизнью ради неведомых ягодок или грибочков.
Кузен Тарантоги желал бы поэтому видеть мемориальные доски на стенах каждого
порядочного ресторана, с соответственными надписями, например MOR-TUI SUNT
UT NOS BENE EDAMUS (Они умерли, чтобы мы хорошо ели (лат.)) или, на
худой конец, MAKE SALAD, NOT WAR (Занимайтесь салатом, а не войной
(англ.)). А в первую очередь -- у вегетарианских столовых, ведь с
мясными блюдами было куда проще. Чтобы соорудить котлету или отбить
отбивную, достаточно было подглядеть, что гиена или шакал делают с падалью;
то же самое относится к яйцам. За шестьсот сортов сыра французы заслуживают,
быть может, плакетки, но уж никак не памятника и не мраморной мемориальной
доски, потому что эти сорта они открывали чаще всего по рассеянности.
Оставил, например, растяпа-пастух рядом с головкой сыра ломоть
заплесневелого хлеба, и появился на свет рокфор. Когда мой собеседник
принялся порицать современных политиков за пренебрежение к овощам, зазвонил
телефон. Кузен Тарантоги снял трубку; оказалось, однако, что просят меня. Я
был весьма удивлен -- ведь никто не мог знать о моем возвращении со звезд,--
но все тут же выяснилось. Кто-то из аппарата генерального секретаря ООН
хотел узнать у Тарантоги мой адрес, а кузен, так сказать, замкнул меня с
этим человеком накоротко. Говорил доктор Какесут Вагатан, Специальный
уполномоченный Советника по вопросам глобальной безопасности при Генеральном
секретаре Организации Объединенных Наций. Он хотел встретиться со мной
возможно быстрее, так что мы условились на следующий день; записывая в
блокноте время приема, я и понятия не имел. в какую историю впутываюсь. Пока
что, однако, этот звонок меня выручил, оборвав поток рассуждений моего
собеседника, который жаждал поговорить о приправах с перцем; я распрощался с
ним, сославшись на крайнюю занятость и дав ложное обещание вскоре его
навестить.
засохла,-- в своем палеоботаническо-кулинарном экстазе кузен забывал ее
поливать. Этот случай я счел типичным: тому, у кого на уме лишь
множественное число, наплевать на единственное. Поэтому-то у великих
реформаторов, мечтающих разом осчастливить все человечество, не хватает
терпения на отдельных людей.
мне предстоит рискнуть головой ради человечества и отправиться на Луну,
чтобы выяснить, не затевают ли там чего-нибудь умные вооружения. Сперва меня
принял доктор Вагатан, за чашкой черного кофе и рюмкой старого коньяка. Это
был невероятно улыбчивый азиат, азиат образцовый -- от него я вообще ничего
не узнал, так он хранил тайну. Генеральный секретарь, похоже, желал
непременно познакомиться с моими книгами, но, как человек невероятно
загруженный на своем высоком посту, просил меня порекомендовать ему те мои
сочинения, которые я считаю наиболее важными. По видимости случайно к
Вагатану зашли еще какие-то посетители и стали просить у меня автограф.
Отказать было трудно. Разговор, правда, зашел и о роботах, и о Луне, но
главным образом о ее роли в истории -- как декоративного элемента в любовной
лирике. Лишь много позднее я узнал, что это были не просто разговоры, но
переход от screening к clearance (От маскировки к проверке благонадежности
(англ.)), а кресло, в котором я удобно расположился, было нашпиговано
датчиками -- чтобы по еле заметным изменениям мышечного напряжения
исследовать мои реакции на "ключевые вербальные раздражители", вроде той же
"Луны" или "робота". Ибо положение, в котором я оставил Землю, отправившись
к звездам Тельца, изменилось коренным образом: теперь пригодность к
разведывательным операциям исследовал и оценивал в баллах компьютер, а мои
собеседники играли всего лишь роль вспомогательных инструментов. Сам не
знаю, зачем, но назавтра я снова зашел в резиденцию ООН, а потом еще, раз уж
меня приглашали. Они хотели видеть меня непременно и постоянно; я начал
обедать с ними в столовой, весьма недурной, но настоящая цель моих все более
частых визитов оставалась неясной. Наметился как будто проект издать
собрание моих сочинений Объединенными Нациями на всех языках мира, а их не
меньше четырех с половиной тысяч. Хотя тщеславия во мне нет ни капли, эту
мысль я признал разумной. Новые знакомые оказались страстными почитателями
моих "Звездных дневников". То были доктор Рорти, инженер Тотгентанц и братья
Сиббилкис, близнецы -- я различал их по галстукам. Оба были математиками.
Володихин Дмитрий
Афанасьев Роман
Афанасьев Роман
Афанасьев Роман
Афанасьев Роман
Каменистый Артем