символ Братства.
начальнику округа Кирби, с просьбой о переводе в генетический центр
Братства, в Санта-Фе.
немного тучный человек с черными волосами и толстыми розовыми щеками в
обществе сухопарого и аскетичного Лангхольта чувствовал себя до нелепости
незрелым.
передал его мне. Взгляните: он кое-что на нем написал.
чересчур спешит. Дайте ему пару уроков. Р.К."
удивлению, Лангхольт только улыбнулся.
Поверьте, действовал я отнюдь не из тщеславия. Я хотел внести свою лепту в
общее дело.
свою работу. Если вы понадобитесь в Санта-Фе, вас туда вызовут в нужное
время. Неужели вы думаете, что нет более опытных людей, которые с радостью
поедут туда? Как насчет меня? Или брата Аштона? Или Кирби? Вы пришли к
нам, так сказать, с улицы и по прошествии полугода уже хотите получить
плацкарту в Утопию. Мне очень жаль, но все это не так просто.
свой каждодневный долг. И не помышляйте о быстрой карьере. Кто хочет
получить все, что ему хочется, тот неизбежно сходит с пути истинного.
примкнуть к группе, которая отправляется на Венеру...
жизни авантюриста, вам здесь не место.
что если миссионеры доберутся до Венеры и с них там не сдерут кожу, то по
возвращении они сразу же за великие заслуги попадут в Санта-Фе, как души
героев - в Валгаллу? Какие-то сумасбродные у вас мечты. Примиритесь со
своей судьбой - иначе вас придется причислить к еретикам.
истины, - изрек Лангхольт. - Я боюсь за вас. Видите ли... - Он сунул
письмо в мусоросжигатель, где оно тотчас же превратилось в пепел. - Я хочу
забыть этот неприятный инцидент. Но вы не должны его забывать. Шагайте
себе по миру, но только поскромнее. Умейте признавать свои ошибки и
молитесь о своем усовершенствовании. А теперь вы можете идти.
слегка дрожали. Он легко отделался, а ведь могло дойти до собрания общины.
А потом перевели бы в какое-нибудь малоприятное место. А может быть,
вообще исключили из братства.
Теперь Мандштейн это хорошо понимал. Но другого пути нет. С каждым днем он
стареет и приближается к смерти, в то время как Избранные в Санта-Фе будут
жить вечно. Мысль об этом показалась ему невыносимой, и, поняв, что путь к
бессмертию для него закрыт, Мандштейн пал духом...
и уставился на реактор.
чтобы он меня очистил и возвысил мою душу!
душевного подъема. Казалось, его осеняет нечто, обычно недоступное
пониманию. Однако это чувство овладевало им довольно редко. Приходилось
сознаться, что в душе он малорелигиозен. В минуты критического
самосозерцания Мандштейн понимал, что религиозный экстаз не для него.
Более того, на весь культ форстеров он смотрел как на действо в театре, за
кулисами которого разыгрывалось нечто воистину великое. Однако и в успех
сложной программы генетических исследований он до конца не верил. И в то
время как другие искали в молитвах душевное умиротворение, он ломал голову
над тем, смогут ли лаборатории в Санта-Фе добиться серьезных результатов.
глазами замелькали электроны, мчащиеся по своим орбитам. Он безмолвно
повторял электронную литургию.
больным. Еще шестьдесят лет - и с ним будет покончено, в то время как в
Санта-Фе...
мерцать, словно посмеиваясь над ним, Мандштейном. Тогда, не выдержав, он
сорвался со своего места и выбежал на улицу.
внимание прохожих. Некоторые смотрели на него, как на сверхъестественное
существо. И хотя многие из них были не последними людьми в обществе, они
придерживались мнения, что Братство, подобно религиозным орденам прошлого,
причастно к запредельному.
Нью-Йорк, словно гигантская, разросшаяся опухоль, расползался в сторону
Гудзона. Он давно превратился в хаотический конгломерат, поглотив
близлежащие города и став неуправляемым.
до скромных меблированных комнат, где он поселился, надо было пройти пять
кварталов. Он жил один. Аколитам требовалось специальное разрешение на
женитьбу. Случайные связи вообще запрещались. До сих пор Мандштейн не
очень-то страдал от этого, надеясь, что перевод в Санта-Фе разрешит все
вопросы. Говорили, что в Санта-Фе много молодых и податливых аколиток.
Кирби, написанное под влиянием внезапного порыва, перечеркнуло все его
надежды. Теперь он обречен топтаться на одной из низших ступеней
иерархической лестницы форстеров. Спустя какое-то время его примут в
Братство, он наденет другую рясу, может быть, отпустит бороду, будет
участвовать в богослужениях, заботиться о пастве - вот и все!
перспективы.
миллионов верующих. Форстерам было что предложить людям в замен обещаний
старых религий. Они манили уверениями, что где-то в недрах Братства идет
поиск тайны бессмертия. На нее-то и тратятся все доходы церкви. Это был
ход конем, и он себя оправдал. Конечно, подражатели, более мелкие секты,
тоже добивались некоторых успехов. Были даже отколовшиеся от форстеров
еретики, приверженцы "трансцендентной гармонии", которых называли
лазаристами - по имени главы движения, Лазаруса. Но Мандштейн остался
верен форстерам, главным образом потому, что был воспитан в духе истинной
веры и Голубого Огня. Как бы то ни было, он прочно сел в лужу. Выше
старосты ему не подняться...
не упал. Чудом восстановив равновесие, аколит увидел широкоплечего мужчину
в синем костюме, который поспешно удалялся. "Толкотня, суета, - подумал
Мандштейн. - Лента достаточно широка, чтобы встать на нее троим. А этот
болван даже не видит, куда прет!" Он поправил рясу. И в этот момент чей-то
мягкий голос сказал:
Тарритаун вас ждут.
нами. От этого вы только выиграете.
ленте стояла женщина. Кто же это говорил? Вначале он подумал, что к нему
прорвались латентные волны, но затем решил, что это все-таки голос, а не
импульсы мыслей.
момент толчка прикрепил миниатюрный передатчик, металлическую бляшку
величиной с мелкую монетку. Он даже не стал искать ее.
он не мог далеко отлучаться от центра общины, но получать разрешение не
было времени. Кроме того, неприятный разговор со старостой отбил охоту
просить. Что ж придется рискнуть, какой бы загадочной ни казалась эта
Афанасьев Роман
Лондон Джек
Якубенко Николай
Акунин Борис
Прозоров Александр
Флинт Эрик