вместе с ней. Если я не увижу никого из вас на центральной аллее в
одиннадцать часов сегодня утром, я буду знать, что вы решили.
Он увольняет всех почти каждый день. Когда он действительно имеет это в
виду, он платит деньги. Иди позови его, Зин.
пропитанные кровью носовые платки один за другим. Самый нижний прилип
намертво, Горти вскрикнул, когда она прикоснулась к нему. Однако и так
было видно достаточно, чтобы тренированный взгляд Людоеда увидел, что трех
пальцев совсем не было, а остальная рука была в плохом состоянии.
Он мог расслышать только часть того, что она говорила.
плотник... и отвел ее в свою мастерскую... когда она... а ее рука в тиски.
Он задал ей вопрос.
посмотреть. Кнут его голоса казалось исходил из ноздрей, которые вдруг из
прорезанных щелочек превратились в раздувшиеся, круглые отверстия. Горти
побледнел.
Банни и Гавана серьезно пожимают руки.
была кровать, частично закрытая занавеской. Там была чистая кухонька, душ
и сейф; большой стол, шкафчики и больше книг, чем можно было ожидать
увидеть в таком маленьком пространстве.
вату и коробку со шприцем. - Я тебе расскажу, что я собираюсь сделать.
(Просто, чтобы не быть похожим на других врачей). Я собираюсь блокировать
нерв во всей твоей руке. Когда я воткну в тебя иголку, будет больно, как
от укуса пчелы. Затем в твоей руке будет очень странное ощущение, как
будто это воздушный шар, который надувают. А затем я почищу твою руку.
Больно не будет.
голоса, его изменчивым настроением, его добротой и его аурой жестокости,
было что-то, что очень привлекало мальчика. Его доброта была, как у Кей,
маленькой Кей, которой было все равно ест ли он муравьев. И была
жестокость, как у Арманда Блуэтта. По меньшей мере Людоед послужил бы для
Горти связующим звеном с прошлым - во всяком случае на какое-то время.
ловко убирая вещи, которые ему мешали, делая все, чтобы ему было удобнее.
Он был так поглощен делом, что если он и собирался задать еще какие-нибудь
вопросы о "Малышке", он забыл о них.
шестнадцать и медицинский факультет, когда ему было двадцать один. Человек
умер под его руками, когда он удалял простой аппендицит, и умер не по вине
Пьера Монетра.
намекнул на это. Монетр пошел к нему, чтобы выразить свой протест и
остался, чтобы сломать ему челюсть. Ему немедленно закрыли доступ в
операционную, и по слухам виной тому был только аппендицит. Вместо того,
чтобы доказать всему миру вещи, которые по его мнению не нуждались в
доказательствах, он ушел из госпиталя. Затем он начал пить. Он не скрывал
от людей свое пьянство, так же как не скрывал свое дарование и умение - он
выставлял его вперед и в центр, и пошли они к черту со своими
комментариями. Комментарии о его даровании и его умении помогали ему
раньше. Комментарии о его пьянстве исключили его из общества.
два способа покончить с алкоголизмом. Один - это устранить расстройство,
которое является его причиной. Другой - это заменить его каким-нибудь
другим симптомом. Пьер Монетр выбрал второй путь.
презирать остальное человечество, потому, что это были родственники этих
людей.
и, стоя на ней, глумился над всем миром. Это обеспечило ему ту высоту, в
которой он нуждался в то время. Пока он занимался этим, он голодал; но так
как богатство представляло собой ценность для мира, над которым он
насмехался, он также наслаждался и своей нищетой. Какое-то время.
с военными кораблями. Какое-то время достаточно стоять на виду, чтобы все
могли видеть твое могущество. Однако вскоре кнут должен свистнуть и
ударить, орудия должны выстрелить, человек должен сделать больше, чем
просто стоять; он должен действовать.
неважно какая группа, или за что она выступала, лишь бы ее целью было
уничтожение имеющейся структуры большинства... Он не ограничивался
политикой, но также делал все возможное, чтобы продвинуть современное
нереалистичное искусство в традиционные галереи, агитировал за атональную
музыку в струнных квартетах, разливал говяжий бульон на подносы в
вегетарианском ресторане, и устраивал множество других дурацких, мелких
бунтов - всегда бунтов ради самих бунтов, не имеющих никакого отношения к
ценности любого искусства или музыки или ограничений в пище.
ни дурацким, ни мелким. И снова он растерялся и не мог найти способов
выразить его. Он становился все более желчным по мере того, как его одежда
изнашивалась, как его выставляли с одного грязного чердака за другим. Он
никогда не винил себя, но чувствовал себя жертвой человечества, которое
было, все до единого, ниже его. И внезапно он получил то, что хотел.
этом. Избежав этого было нельзя и какое-то время не было другого способа
обеспечить себе пропитание кроме как выполняя работу, которая имела
какую-нибудь ценность для какой-то части человечества. Это раздражало его,
но не было другого способа вынудить человечество платить ему за его
работу. Итак он вступил в этап своего медицинского обучения и получил
работу в биологической лаборатории, где занимался клеточным анализом. Его
ненависть к человечеству не могла изменить характеристики его блестящего
ума; он любил работу, ненавидя только тот факт, что она приносит пользу
людям - работодателям и их клиентам, которые были в основном врачами и их
пациентами.
он мог подолгу гулять один в лесу и думать свои странные мысли. Только
человек, который сознательно отворачивался годами от всего человеческого,
заметил бы то, что он заметил одним осенним днем, или был бы достаточно
любопытен, чтобы изучить это. Только человек с его необычным сочетанием
подготовки и способностей имел бы оборудование, чтобы объяснить это. И
конечно только такое социальное чудовище могло бы использовать это так,
как это сделал он.
дубочек, искривленный из-за какого-то случая в прошлом, молодой и зеленый.
Он бы никогда в жизни не заметил ни одного из них, если бы увидел его
отдельно. Но он увидел их вместе; его взгляд пробежался по ним, он поднял
брови в легком удивлении и пошел дальше. Затем он остановился и вернулся и
стоя глядя на них. И вдруг он застонал, как если бы его ударили и стал
между деревьями - они росли на расстоянии двадцати футов - и глазел то на
одно, то на другое.
изогнутый к северу. У каждого был извилистый шрам на первом побеге от
ствола. В первой группе листьев на стволе каждого дерева было пять