замок, и окрестности замка, и все другие замки и земли, корабли и поезда,
фабрики и биржи, горы и шахты, и банки, и тысячи тысяч людей - все, что
составляло империю Уайков.
принадлежит мне. Но иногда меня мучил вопрос: для чего все это? Теперь я
знаю ответ.
своего тела, его тошнило, свет вокруг казался зеленым, и все очертания
расплывались.
глоток воздуха, приятного, но теплого и слишком влажного. Хотя он очень
нуждался в нем, воздух ему не нравился. Словно какой-то насос гнал его к
легким и обратно, но слабость сводила на нет это усилие, и в результате
получался лишь жалкий булькающий выдох.
снова вдох. Он попытался повернуть голову, но кто-то зажимал ему нос. Он
выдохнул и, наконец, сделал легкий самостоятельный вдох. И тут же
закашлялся - воздух был слишком хорош: чистый и густой. Он закашлялся, как
будто хлебнул острого рассола - чистый воздух причинял боль легким.
понял, что он лежал на камне или на чем-то таком же твердом, а теперь ему
стало удобно. Опять глоток воздуха и выдох. Кашель уменьшился, и он впал в
полудрему. Лицо, склонившееся над ним, было слишком близко, и он не мог
свести в фокус его черты. Сонными глазами он вглядывался в нечеткое сияние
этого лица и слушал голос...
радостью и восторгом, для которых не нужны слова. Потом слова появились -
полунапевно, полушепотом, и он не мог разобрать их, а потом расслышал:
требовательно: "Это же только оболочка, но где ты? Скажи мне, ты здесь?"
волосы, и глаза - зеленые, цвета озерной глубины; они отсвечивали зеленью
на белизне щек. Он действительно не понял в тот момент, кто перед ним.
Кажется, это она говорила раньше - когда же это было? - "Я думала, вы
фавн..."
заполняет его и вот-вот взорвется в животе. Будто какая-то толстая
проволока раскручивалась внутри, и, зная, что от нее надо освободиться, он
сделал гигантское, нечеловеческое усилие - и изверг из себя, словно
взорвался. Он судорожно обмяк, с ужасом глядя, как отвратительная жижа
стекает по ее колену.
приговаривая:
сел, тряхнул головой и судорожно вдохнул:
лучи, рассеянные куполом беседки, казалось, одели ее в кружева. Она
сидела, опершись на левую руку, и голова ее склонилась, будто под тяжестью
ниспадавших темных волос. Она казалась слабой, однако он уже знал, что она
сильная. Другая ее рука лежала на колене, ладонью вверх, ее слегка
напряженными пальцами, как будто она держала что-то. И в самом деле -
солнечный зайчик, золото, превращенное в коралл цветом ее кожи - лежал в
ее ладони. Она так странно держала его, бессознательно, на открытой
ладони, как будто знала ту драгоценную истину, что сжатая рука не может ни
брать, ни давать. На всю жизнь в его памяти запечатлелась эта картина,
каждая мельчайшая подробность, даже блестящий ноготь на большом пальце
ноги, поджатой под себя. И она улыбалась, а ее необыкновенные глаза
смотрели с любовью.
его жизни, и что надо что-то сказать, необыкновенное, запоминающееся... Он
вздрогнул, ответно улыбнулся и выдохнул:
не спросил:
беседка... раздевание... купание... Ах, да, купание! Переплыл озеро и
встретил... Он открыл глаза, посмотрел на нее и сказал:
заплесневевшего пирога в придачу, и...
набил себе брюхо, да еще испорченным пирогом. К тому же жара и
усталость... И я, болван, полез сразу в воду, так что заслужил...
о древнем обычае: когда один спасал жизнь другому, он получал право на эту
жизнь?
полу беседки, темные волосы свесились на лицо. Он подумал, что она
наблюдает за ним через эту завесу... Он заговорил, и от того, что он
собирался сказать, голос его задрожал и стал почти неслышным:
ли она за ним. Ее глаза были закрыты, а из-под ресниц текли слезы. Он
протянул руку, но прежде, чем он успел прикоснуться к ней, она вскочила и
бросилась к стене из листьев. Ее длинное золотистое тело проскользнуло
беззвучно сквозь эту стену и исчезло. Он просунул голову сквозь завесу из
листьев и увидел ее, плывущую в зеленой воде. До него вдруг донесся резкий
запах собственной рвоты. Он выбрался из беседки, доплелся до берега и
вошел в воду. Вынырнув, он огляделся в поисках девушки, но ее нигде не
было. Он подплыл к маленькому пляжу, и, став на колени, принялся тереть
себя песком. Он снова нырнул, ополоснулся и снова натерся песком с ног до
головы. И снова обмылся, но девушка все не появлялась.
озеро. Его сердце подпрыгнуло, когда он понял, что это колеса корабликов,
которые, подпрыгивая, скользили по воде. Он устало потащился к беседке -
теперь уже к той, за которой он раздевался утром - и упал на скамейку. Это
было место, где тропические рыбки плавали в океанской воде, хотя тут не
было океана, а целые флотилии великолепных корабликов плыли сами собой, и
никто не любовался ими, и где бесценные статуи стояли, затаившись в
безупречно ухоженных кущах глубоко в лесу, и... но он не видел всего
этого, он уже привык к чудесам этого невероятного места.
утопленник... пошел ко дну у самого берега! Конечно, он был не в себе, по
крайней мере, какое-то время. Да и она была не настоящей. Он же сам видел
зеленоватый оттенок кожи... Или это из-за освещения? Тот, кто сумел
соорудить такой рай и ухаживать за ним, мог запросто изобрести
какую-нибудь штуковину, чтобы загипнотизировать человека, как в
научно-фантастических романах. Он поежился от неловкости - а вдруг
кто-нибудь и сейчас наблюдает за ним? - и поспешно принялся одеваться.
просто привиделось ему после того, как он чуть не утонул?
рот! Он когда-то слышал, что так спасают утопленников. "Это же только
оболочка, но где ты? Скажи мне, ты здесь?" Что значили эти слова? Он
медленнее, как во сне, оделся, бормоча: "Какого дьявола я нажрался этого
пирога?" Интересно, что он скажет Сэмми? Если все это ему привиделось, то
Сэмми ничего не поймет. Если она на самом деле была, то Сэмми теперь
всегда будет подзуживать: "Ты что, встретил ее в таком местечке, и
единственное, что сумел - блевануть на нее?". Нет, он ни за что не
расскажет ни Сэмми, ни другому. И никогда в жизни не женится.
знаешь даже, что и сказать, а потом... о, Господи, и вспоминать не
хочется. Ну да ладно - все равно она была не настоящая.
носят ненастоящие имена.
без каблуков, в руке кожаная сумочка, а волосы заплетены в косу и
аккуратно уложены короной вокруг головы. Она выглядела совсем обыденно,
как будто ее выключили, и кожа больше не светилась; казалось, она вот-вот
исчезнет. Она действительно легко могла бы раствориться, исчезнуть, но не
в прозрачном воздухе, а в толпе. В толпе он, конечно же, прошел бы мимо,
не обратив на нее внимания, если бы не эти глаза.