Чтение 7–й страницы книги ~Песнь для Арбонны~

Блэз повернулся к нему. Лиссет осознала, что он продолжал смотреть ей в глаза с того момента, как она подошла, хотя его последние слова, что бы они ни означали, были явно предназначены герцогу.

- По-моему, тоже, - мягко сказал коран, - даже более чем достаточно.

- Достаточно чего? - раздался уверенный голос у двери. - Неужели что-то закончилось слишком быстро? Я пропустил потеху?

Блэз знал, что когда Бертран де Талаир бледнеет, шрам на его щеке становится очень заметным. Он видел это раньше, но не так явно. Герцог замер от гнева или потрясения, но не обернулся. Валери обернулся очень быстро и встал так, чтобы оказаться между Бертраном и дверью.

- Что ты здесь делаешь? - спросил де Талаир, стоя спиной к человеку, к которому обращался. Голос его был холоден, как лунный свет зимой. Блэз отметил этот факт и с опозданием встал рядом с Валери. В это время толпа мужчин и женщин между ними и входной дверью смущенно расступилась, давая дорогу, и открыла, словно раздвинувшийся занавес на сцене, мужчину, стоящего в дверях таверны.

Он был огромного роста, как увидел Блэз, одет в роскошные дорогие темно-зеленые одежды из атласа, отороченные белым мехом, несмотря на лето. Ему легко можно было дать шестьдесят лет, его седые волосы были коротко острижены, как у солдата, он стоял в устойчивой, но непринужденной позе, несмотря на свои размеры, с прямой спиной, с вызывающим видом.

- Что я здесь делаю? - насмешливо переспросил он. Голос у него был запоминающийся, низкий и звучный. - Разве не здесь собираются певцы? Разве это не карнавал? Неужели мужчина не может искать утешения и наслаждения в музыке в такое время?

- Ты ненавидишь музыкантов, - резко ответил Бертран де Талаир, выплевывая слова. Он по-прежнему не оборачивался. - Ты убиваешь певцов, забыл?

- Только дерзких, - равнодушно ответил его собеседник. - Только тех, которые забывают, где находятся, и поют то, что не следует. И, в конце концов, это было очень давно. Люди меняются, несомненно, по мере того как мы движемся к поджидающей нас могиле. Возраст может нас смягчить. - Но в его тоне не чувствовалось никакой мягкости. Блэз услышал насмешку, злобную, едкую, как кислота.

И вдруг он понял, кто это такой. Его взгляд метнулся к стоящим с обеих сторон от говорящего, одетым в зеленое коранам, оценивая их. У всех были мечи, несмотря на все законы Тавернеля, и у всех троих был такой вид, будто они умели ими пользоваться. У него промелькнуло воспоминание о тропе у озера Дьерн, о шести убитых на весенней траве. Толпа расступилась далеко в стороны, расчистив пространство между двумя группами у двери. Блэз чувствовал, что худенькая женщина с каштановыми волосами, которая напустилась на него, все еще стоит прямо у него за спиной.

- Я не собираюсь с тобой пререкаться, - тихо произнес Бертран. Он по-прежнему сидел спиной к двери, к стоящему там огромному человеку со злобными серо-стальными глазами. - Еще раз спрашиваю, зачем ты пришел сюда, сеньор де Мираваль?

Массивный Уртэ де Мираваль, стоящий в раме дверного проема "Льенсенны", ничего не ответил. Его тяжелый взгляд из-под запавших век переместился на Блэза. Игнорируя вопрос Бертрана, словно его задал назойливый фермер, он мерил Блэза оценивающим взглядом. Потом улыбнулся, но выражение лица осталось таким же злобным.

- Или я сильно ошибаюсь, - произнес он, - а я так не думаю, или это тот самый северянин, который считает возможным проливать кровь, пуская стрелы из лука куда попало. - Стоящие рядом с ним кораны слегка раздвинулись. Это движение, как заметил Блэз, освободило пространство, позволяя им достать мечи.

- Твои кораны убили моего коня и моего пони, - спокойно ответил Блэз. - У меня были причины полагать, что они намерены убить меня.

- Возможно, - согласился Уртэ де Мираваль. - Должен ли я по этой причине простить тебе шесть смертей? Не думаю, что прощу, и, даже если бы захотел, в этом деле есть еще одна пострадавшая сторона. Человек, который будет очень рад узнать, что ты сегодня вечером находишься здесь. Возможно, он даже присоединится к нам позднее, и это будет интересно. Так много несчастных случаев происходит в толпе на карнавале. Это один из прискорбных аспектов праздника, ты со мной согласен?

Блэз понял прозрачную угрозу, только не знал, откуда она исходит. По тому, как застыл Валери, он понял, что тот это знает.

- Существует закон, касающийся убийств между Миравалем и Талаиром, - резко произнес кузен Бертрана рядом с Блэзом. - Тебе это хорошо известно, господин герцог.

- Действительно, известно. И, если уж на то пошло, шестеро моих погибших людей тоже это знали. Если бы только наша любимая правительница в Барбентайне могла издать законы, охраняющие от опасностей бурной ночи в этом городе. Разве это не было бы приятно и не внушало бы уверенности? - Его взгляд снова переметнулся от Валери к Блэзу и остался там, он напоминал взгляд хищного дикого кота.

И тут Бертран де Талаир наконец повернулся лицом к человеку в дверях.

- Тебя никто не боится, - напрямик заявил он. - В тебе нет ничего, кроме прокисшей злобы. Даже виноград на твоей земле имеет тот же вкус. И в последний раз спрашиваю тебя, господин де Мираваль, потому что не позволю продолжать подобный разговор: зачем ты сюда пришел?

И снова он не получил ответа, по крайней мере, от человека, которому задал вопрос. Вместо этого какая-то женщина, в плаще с капюшоном, вышла из-за его спины и вошла в зал. До этого ее скрывала мощная фигура герцога.

- О боже, о боже, о боже! - воскликнула она. - Я совсем не хотела, чтобы так получилось. - Эти слова должны были выражать раскаяние и огорчение, но тон был весьма далек от подобных чувств. В ленивом, протяжном выговоре Блэз услышал скуку и раздражение, и ясный намек на властность. "Еще одна, - подумал он. - Еще одна из этих женщин".

Изумление и гнев другого рода сверкнул в глазах Бертрана де Талаира.

- Ариана, что это ты делаешь, по-твоему? Это какая-то игра? Если это так, то ты зарвалась.

Ариана. Ариана де Карензу, королева Двора Любви. Женщина, с которой заговорили так резко, подняла унизанную кольцами руку и откинула с головы капюшон, потом небрежно тряхнула головой, и волосы рассыпались по ее плечам.

"Но ведь она замужем, - тупо подумал Блэз. - Ее волосы должны быть подобраны, даже в Арбонне". Но они были распущены. Они были густыми и черными, как вороново крыло, и у него на глазах волной заструились вдоль ее спины, освобожденные из временного укрытия под капюшоном. По залу пронесся удивленный, взволнованный шепот. Глядя на женщину, стоящую рядом с Уртэ де Миравалем, не в силах в тот момент отвести от нее взгляд, Блэз подумал, что он понимает почему.

- Зарвалась? - повторила Ариана очень тихо. - Я не могу позволить подобных выражений даже другу, Бертран. Не знала, что мне нужно спрашивать у тебя разрешения навестить "Льенсенну".

- Ничего подобного. Но ты также знаешь...

- Я знаю только, что герцог Мираваль был настолько любезен, что пригласил меня составить ему в этот вечер компанию, чтобы насладиться развлечениями карнавала, и я с радостью согласилась. Я также считала, очевидно, ошибочно, что на сегодня по крайней мере два самых знатных сеньора Арбонны забудут свою мелкую вражду хотя бы настолько, чтобы вести себя учтиво в обществе женщин в ночь, посвященную богине.

- Мелкую вражду? - повторил Бертран с изумлением в голосе.

Уртэ да Мираваль расхохотался.

- Это становится крайне скучным, - сказал он. - Я пришел послушать, что появилось новенького в музыке в этот сезон в Тавернеле, а не перебрасываться словами, стоя в дверях, с желчным дегенератом. Чьи песни мы сегодня будем слушать?

После короткого, напряженного молчания, голос Алайна Руссетского отчегливо произнес:

- Мои. Мы будем слушать мои песни, если пожелаете. Лиссет, будь добра, спой для нас.

Это было не так уж и удивительно, если смотреть в определенном свете, думала Лиссет много позже, когда у нее появилось время спокойно обдумать бурные события той ночи. Ни Реми, ни Аурелиана в зале не было, а Бертран, разумеется, не собирался позволить петь собственные стихи по просьбе Уртэ де Мираваля. Из всех остальных трубадуров Алайн был наиболее честолюбивым и имел столько же прав выйти вперед, как и любой другой, и так как она только что закончила вместе с ним сезон гастролей, то совершенно логично, что он попросил ее выступить.

Но все эти ясные мысли появились после. В тот момент Лиссет понимала лишь то, что ее только что унизительным образом окунали вниз головой в лохань с каувасским золотистым вином, что у ее ног расплывается лужа, и что в таком очаровательном виде ее сейчас просят спеть - в первый раз - в присутствии трех самых могущественных людей Арбонны, один из которых также является самым прославленным трубадуром их дней.

Она громко сглотнула, но понадеялась, что никто ее не услышал. Однако могучий коран из Гораута повернулся к ней и насмешливо посмотрел из-под своих густых рыжеватых бровей. Она ответила ему гневным взглядом, и этот короткий прилив гнева, как ничто другое, погасил охвативший ее страх. Небрежным, как она надеялась, жестом, она бросила полотенце, которое все еще держала в руках, бородатому корану и повернулась к Алайну.

- Почту за честь, - сказала она так спокойно, как только сумела. Лицо Алайна, тоже охваченного тревогой, не слишком помогло ей расслабиться. Она понимала, конечно, трубадур смело ухватился за неожиданный шанс завоевать широкое признание, и ей давал возможность сделать то же самое. Спеть в "Льенсенне" на карнавале летнего солнцестояния, перед герцогами Талаирским и Миравальским и королевой Двора Любви... Лиссет заморгала и снова сглотнула. Если она будет слишком задумываться о последствиях того, что сейчас произойдет, то, вероятно, доведет себя до обморока.

К счастью, следующее лицо, на котором она остановила взгляд, было лицом Маротта, и восторженное ободрение, которое она увидела на лице хозяина таверны, было именно тем, в чем она нуждалась. Кто-то принес ей арфу, кто-то поставил низкий табурет и положил подушку для ног на обычное место возле кабинок у левой стены, и Лиссет каким-то образом очутилась на этом табурете. Она сидела с арфой в руках и настраивала ее, одновременно поправляя поудобнее подушку.

Она еще не совсем обсохла, хотя с нее уже не капало. Взглянув вверх, она увидела приближающегося герцога Бертрана, на губах которого играла легкая улыбка. Но глаза его не улыбались. Лиссет сомневалась, сможет ли что-нибудь рассмешить эна Бертрана в присутствии Уртэ де Мираваля. Герцог снял свой легкий летний плащ и набросил его ей на плечи.

- Иначе ты простудишься, - мягко произнес он. - Если оставишь его наброшенным так, он не будет мешать твоим рукам. - Первые слова, с которыми он к ней обратился, затем повернулся и зашагал прочь, потом грациозно опустился на один из трех мягких стульев, которые Маротт поспешно поставил рядом с импровизированной сценой. У Лиссет еще оставалось мгновение, чтобы осознать тот факт, что теперь она одета в темно-синий плащ герцога Талаирского, а потом Алайн Руссетский, с выступившими на щеках от волнения красными пятнами, подошел и тихо сказал, так, что слышала только она:

- Думаю, "Садовую песнь". Пой ее, а не кричи, Лиссет.

Древний, стандартный приказ трубадуров своим жонглерам Лиссет пропустила мимо ушей. До нее дошло только то, что своим выбором песни Алайн сделал ей еще один подарок. Она улыбнулась ему снизу вверх, уверенно, как она надеялась. Он мгновение поколебался, словно хотел прибавить что-то еще, но затем отошел, оставив ее одну на том пространстве, где рождается музыка.

Лиссет вспомнила об отце, как всегда, когда нуждалась в обретении безмятежности и уверенности, затем оглядела медленно затихающую толпу и сказала, стараясь говорить громко:

- Это льенсенна трубадура Алайна Руссетского. Я пою ее сегодня в честь богини и госпожи Арианы де Карензу, которая оказала нам честь своим присутствием.

Лучше так, подумала она, чем пытаться разбираться в приоритетах. Однако Лиссет остро сознавала, очень остро, что у нее на плечах плащ эна Бертрана. От него исходил едва уловимый аромат. Ей было некогда разбираться, что это за аромат. Но что она понимала, как всегда перед исполнением песен - мимолетное осознание, но реальное, как каменная стена, - что ради таких мгновений, как это, когда вот-вот польется музыка, она и живет, и такие мгновения заставляют ее чувствовать себя поистине живой.

Лиссет начала с вступления на арфе, как научил ее Гаэтан, брат отца, много лет назад, чтобы дать аудитории затихнуть, а затем, когда воцарилась почти полная тишина, запела:

Когда явился ты в мой сад,

Чтоб рассказать мне о любви,

Луна, сияя в небесах,

Казалась ярче солнца мне,

И свет сиял в моей душе.

Когда ты обнимал меня

И страстные шептал слова,

Лишь сладкий сада аромат,

Был мне накидкой в темноте,

А день - далеким эхом был.

Это была добротно сделанная песня, пусть и не выдающаяся. Алайн знает свое ремесло, и он еще достаточно молод, чтобы совершенствоваться дальше. Но у этой песни была еще одна особенность - особый подарок для Лиссет: она была написана для женского голоса. Таких песен немного, и поэтому женщины-жонглеры Арбонны тратили много времени на транспонирование мелодий, написанных для мужского голоса, и игнорировали, насколько это возможно, очевидные несоответствия большинства тем.

В этой песне Алайн изменил многие традиционные элементы льенсенны, он говорил от имени женщины, но сохранил достаточно знакомых мотивов, так что у слушателей не оставалось сомнений в том, что именно они слушают и оценивают. Лиссет, сведя сопровождение инструмента к минимуму, исполнила песню, стараясь представить ее как можно проще. Мелодия была длинной, как у большинства традиционных льенсенн, так как в противном случае слушатели испытывали разочарование и жаловались на отсутствие тех элементов, которых ожидали. Трудность для трубадура при сочинении подобных песен заключалась в том, чтобы использовать все знакомые мотивы и одновременно сделать их яркими и новыми, насколько позволяло его искусство. Лиссет спела о восходе второй луны, об обычной угрозе со стороны ревнивых, нескромных взоров; шаблонную, хотя и довольно удачную строфу о трех цветках, которые традиционно служат укрытием для влюбленных; еще одну, посвященную верному другу, стоящему на страже за стеной и подающему разрушающий очарование сигнал о восходе солнца, и слова расстающихся влюбленных.

Это была честная, профессиональная работа, и она знала, что увлекла за собой слушателей. Даже здесь, в такой искушенной аудитории, Лиссет знала, как иногда знала во время исполнения песен, что она отдает должное музыке и словам Алайна. Но кое-что она приберегла напоследок, для того места, где Алайн Руссетский удивил даже себя самого: он написал нечто выходящее за рамки обычных, банальных при расставании слов о любви торжествующей и вечной, но взамен достиг почти ранящей целостности искусства.

Лиссет позволила себе сделать короткую паузу, не более того, так как иначе это слишком явно указывало бы на изменение, на нечто новое, и испортило бы эффект. Затем она возвысила голос, наполнила его печалью и спела последнюю строфу:

Когда придешь сказать "прощай",

Когда придешь сказать "женюсь!",

Ты в память о моей любви

Для сердца принеси бальзам,

Для раненой моей души.

Она бросила взгляд на Бертрана де Талаира, когда начала петь, потом на бородатого корана у него за спиной, но закончила песнь, глядя поверх голов слушателей на дверь рядом с баром, через которую вышли Реми и Аурелиан. Повторение первых нот, как эхо минувшего, аккорд в память о караульном, аккорд в память о ночах в саду, которые ушли в прошлое, и она закончила.

"В синем плаще Бертрана девушка с каштановыми волосами выглядит изящной и хрупкой, но не благородной дамой", - подумал Блэз. Она казалось скорее умной, чем формально красивой, но нельзя было не заметить - даже он это заметил - чистоту ее голоса, а неожиданная грусть в самом конце песни на мгновение окутала его. Он не знал, что эта печальная нотка была новшеством, но слушал ее звучание, а значение слов направило его мысли в непривычное русло. Не надолго, конечно - он не был склонен к подобным вещам ни по происхождению, ни по опыту, - но всего лишь мгновение Блэз Гораутский, глядя на стройную женщину, сидящую на низком табурете с плащом Бертрана де Талаира на плечах, ясно видел мысленным взором женщину в саду, оплакивающую утраченную любовь.

- О, великолепно, - произнесла Ариана де Карензу со странной тоской в голосе, так не похожей на прежние, повелительные интонации. Эти слова явственно разнеслись в тишине, которая установилась после последних звуков арфы, и с ними пришло освобождение от напряжения, возникшего в зале, подобно напряжению натянутой тетивы лука. Блэз сделал глубокий вдох и отметил, с некоторым удивлением, что большинство стоящих вокруг людей сделали то же самое.

Несомненно, раздались бы и другие крики одобрения, гром аплодисментов в честь певицы и трубадура, написавшего эту песню, но как раз в это мгновение дверь "Льенсенны" с грохотом распахнулась, впустив веселый шум с темнеющей улицы. Блэз быстро обернулся, увидел того, кто там стоял, и течение вечера с этой секунды полностью изменилось.

Он смотрел на того всадника на вороном коне, которого убил у озера Дьерн.

Глава 5

Конечно, это был не он. Это был не тот же самый человек; мертвые остаются мертвыми, даже здесь, в Арбонне, даже в канун дня летнего солнцестояния. Но выглядел он таким же смуглым и высокомерным, его тяжелое и мускулистое тело и исходящее от него ощущение угрозы были точно такими же, какими их запомнил Блэз в тот день у озера, рядом с аркой Древних.

И этот человек смотрел на него взглядом, полным одновременно ненависти и жаркой радости.

Стоящий рядом с Блэзом Валери быстро пробормотал, кривя рот:

- Я собирался рассказать тебе. Мне следовало это сделать раньше. Его брат, близнец. Будь очень осторожен.

Блэз слушал, не отрывая глаз от аримондца у двери. Этот человек носил зеленые цвета Мираваля, и у него тоже был клинок, кривая сабля его страны.

Уртэ де Мираваль встал не спеша; то же самое сделал Бертран, сидевший по другую сторону от Арианы де Карензу. Дама осталась сидеть, но повернулась на стуле и взглянула через плечо в сторону двери.

- Кузман, - произнес герцог Миравальский, - я гадал, где ты и почему так долго. Видишь, как я обещал тебе, здесь находится тот гораутский коран, с которым ты так хотел встретиться.

- Я это вижу, - ответил аримондец. Он говорил низким, почти музыкальным голосом и улыбался. - Я очень рад. В моей стране есть поговорка: с убийцами надо кончать быстро, чтобы зеленая трава не увяла под их шагами. Ты выйдешь вместе со мной или ты сражаешься только на расстоянии?

- Это было не убийство, - резко вмешался Валери раньше, чем Блэз мог ответить. - Жрецы и жрицы с острова Риан были свидетелями и все рассказали.

Казалось, человек по имени Кузман не слышит. Нечто жуткое было в его улыбке, в том, как все его существо сосредоточилось на Блэзе. Однажды в одном из замков Гётцланда Блэз видел, как один человек так же смотрел на другого, и еще до конца ночи все закончилось смертью. Теперь в ответ на этот откровенный вызов Блэз почувствовал, как в нем снова вспыхнул гнев при воспоминании о встрече у озера, об отвратительных словах, с наслаждением произнесенных аримондцем.

- Ты и правда огорчен, - сказал он человеку у двери, нарочито расслабленным, почти ленивым голосом, каким мог это произнести его друг Рюдель или даже Бертран де Талаир. - Скажи мне, я убил твоего брата или твоего любовника? Или это был один и тот же человек?

- Берегись! - снова настойчиво прошептал Валери. Но Блэз с удовольствием увидел, как застыла улыбка аримондца, стала жесткой и неестественной, как у трупа, улыбкой смерти.

- У тебя грязный язык убийцы, северянин. - Это произнес Уртэ де Мираваль. - Не понимаю, почему мы позволяем ему свободно болтать этим языком в нашем присутствии, чтобы потом он посылал свои шпионские донесения Адемару Гораутскому.

Значит, теперь сюда приплели еще и это. Как и следовало ожидать.

- Последняя мысль - это мысль глупца, - хладнокровно возразил Бертран. - Что касается убийства: на этого человека устроили засаду, когда он мирно ехал по горной дороге во владениях графини. Его пони был убит, и его конь, и шесть трусов из твоих прислужников пытались убить его самого. Я бы не стал на твоем месте так многословно распространяться об убийстве, мой дорогой де Мираваль. Вместо этого я бы ненадолго задумался о мастерстве моих коранов, если бы мои шестеро убийц полегли от руки одного человека.

- Все это слова, - с презрением возразил Кузман Аримондский. - Слова и хвастовство, достойные сожаления пороки Арбонны. Мы с этим человеком можем покончить с этим наедине, на улице, и никому нет нужды участвовать в этом. Если он только не слишком испугался. Что до того нового закона, о котором вы упомянули...

Он сделал два шага в зал, грациозно, как дикий кот, и опустился на колено перед Уртэ.

- Мой господин, вопросы, связанные с честью моей семьи вынуждают меня просить разрешения на время оставить службу у вас, чтобы мои действия не отразились на ваших делах. Вы меня отпустите?

- Он этого не сделает, - произнес ясный, холодный голос. Единственный голос в этом зале, который мог попытаться употребить власть в тот момент.

Все повернулись к ней. Ариана де Карензу не потрудилась встать или даже повернуться лицом к мужчинам. Она продолжала смотреть через плечо, небрежно, ее черные волосы ниспадали вдоль спинки стула. Но в ее словах не было ничего небрежного.

- От имени правительницы Арбонны я запрещаю эту дуэль. В случаях смерти при стычках между Талаиром и Миравалем установлен земельный штраф. Этот указ обнародован глашатаями и расклеен в городах, и невозможно обойти его при помощи подобных уловок - поймите меня, сеньоры. Я не допущу насмешек над графиней. И не позволю, чтобы эта ночь богини была запятнана такими поступками. Вы оба в полной мере несете ответственность за поведение ваших людей, господа.

- Конечно, но если он оставляет службу у меня... - начал Уртэ де Мираваль.

- Ему потребуется твое согласие, а ты его не дашь.

Голос женщины звучал четко и властно, она говорила категоричным тоном человека, привыкшего повелевать. Даже прожив несколько месяцев в Арбонне, Блэз был удручен при виде того, как оба герцога так покорно подчиняются неприкрыто властному тону женщины.

Он открыл было рот, чтобы заговорить, поддавшись приступу гнева, но получил сильный удар локтем под ребра.

- Не надо! - пробормотал Валери, словно прочел его мысли.

Возможно, он их прочел, подумал Блэз, ход его мыслей достаточно ясен. По настоянию самого Блэза, он не был связан с Бертраном де Талаиром никакими клятвами верности. Он был наемником и мог в любое время разорвать контракт, пожертвовав только причитающейся ему платой. Но зато не был бы никому подотчетен и развязал бы себе руки для схватки с аримондцем, не спрашивая ни у кого позволения, в том числе у этой черноволосой женщины, которая носила титул королевы, пусть всего лишь королевы Двора Любви трубадуров.

Он медленно перевел дух, на мгновение встретился взглядом с Валери и сдержался. Блэз оглядел зал. Никто, казалось, не смел пошевелиться. С большим удивлением он увидел, что девушка с арфой, все еще одетая в синий плащ Бертрана, смотрит на него с противоположного конца зала. На таком расстоянии он не мог прочесть ее взгляда, но мог догадаться. Она недавно ринулась защищать честь раненного им трубадура. Вероятно, она была бы довольна, если бы он погиб от удара кривой, усыпанной драгоценными камнями сабли аримондца.

Его взгляд переместился выше. На верхнем этаже таверны у перил столпились мужчины и женщины, сначала они слушали музыку, а теперь наблюдали за дальнейшим развитием событий. У большинства лица были скрыты потолочными балками; вдоль коридора над его головой виднелись лишь ноги, до туловищ. Это было немного странно, эта аудитория из ступней, лодыжек и бедер в трико различных цветов.

- Мне кажется, ты шел сюда с каким-то сообщением, - продолжала Ариана де Карензу в тишине, воцарившейся после ее последних слов. Она смотрела на аримондца Кузмана. - Оно насчет лодок на реке?

Мужчина посмотрел на нее. Он по-прежнему стоял на одном колене перед Уртэ де Миравалем. Они оба были крупными, исключительно красивыми мужчинами; эта сцена напоминала барельеф из камня на стене часовни Коранноса в Горауте.

- Да, - в конце концов ответил смуглый человек. - Оно насчет лодок.

- Уже начинают?

- Да. - Он не произнес никакого титула и не выказал никакой учтивости по отношению к этой женщине.

- Тогда вы будете соревноваться друг с другом ради нашего развлечения на карнавале, - сказала хозяйка Карензу и сверкнула улыбкой, сияющей и одновременно полной капризного злорадства.

- Игра? - с насмешкой спросил аримондец. Ропот, выражающий предвкушение и облегчение, пронесся по залу. Блэз увидел, как Бертран быстро отвернулся, чтобы скрыть улыбку.

- Почти все это - игра, - мягко возразила Ариана совсем другим голосом. - Мы играем в нее, все мы, все ночи и дни, пока богиня не позовет нас домой. Но послушайте меня еще раз, - спокойно прибавила она, - если хоть один из ваших людей сегодня ночью умрет, я сочту это убийством и доложу об этом графине.

- Я уже много лет не бывал на реке, - заметил Бертран, без всякой связи с предыдущим. Казалось, он старается, почти безуспешно, убрать из своего голоса нотки смеха.

Уртэ де Мираваль их услышал.

- А я - много десятков лет, - сказал он, проглотив приманку. - Но, несмотря на это и на двадцать лет разницы в возрасте, я все равно превзойду тебя, де Талаир, во всем, что может с честью делать мужчина в обществе других мужчин.

В ответ Бертран громко рассмеялся. С резкой злостью, похожей на удар хлыста, которую Блэз не совсем понял, он ответил:

- Только других мужчин? Предусмотрительная оговорка, господин мой, при данных обстоятельствах.

Голова Уртэ де Мираваля резко откинулась назад, словно его действительно ударили. Блэз осознал, что этот человек впервые потерял самообладание, и гадал почему. Что-то услышанное им много недель назад смутно забрезжило в его памяти: где-то у истоков вражды между этими двумя людьми стояла женщина.

- Бертран, - резко начала Ариана де Карензу, - не думаю, что...

- Ариана, достаточно! Ты высказала нам свою волю, и мы тебе подчинились. Не зарывайся, это порок, как я сказал тебе, когда ты вошла, и я говорил тебе это прежде. - Голубые глаза Бертрана, когда он обернулся к ней, смотрели жестко, и теперь в них тоже читалась властность. - Сегодня ночью мы будем участвовать в играх на реке ради твоего развлечения. Никого не убьют, как ты велела. Довольствуйся тем, что можешь контролировать. Прошлое тебе неподвластно.

- Действительно, это так, - очень тихо произнес Уртэ де Мираваль, к нему вернулось самообладание. Блэзу пришлось наклониться вперед, чтобы его услышать. - Мертвые никому не подвластны. Мужчины или женщины. Даже дети. Даже дети, если вспомнить все.

И это по какой-то причине вызвало реакцию у Бертрана де Талаира. Он отвернулся от черноволосой женщины и посмотрел прямо в лицо второго герцога, стоящего неподалеку. В зале снова повисла угрожающая тишина, ощущение настоящей угрозы, исходящей от того места, где стояли эти два человека.

- Да, вспомним, - в конце концов ответил Бертран, и теперь его голос был еле слышен. - Поверь, мы вспомним все.

Пока эти двое смотрели друг другу в глаза, совершенно забыв обо всех остальных в таверне, во всем мире, Блэз Гораутский понял, с опозданием, что эта ненависть, ощутимая тяжесть того, что случилось между ними в прошлом, имеет глубину и смысл, далеко выходящие за рамки его понимания. Стоящий рядом с ним Валери что-то тихо пробормотал, но Блэз не расслышал слов.

- Хватит, - прибавил Бертран, прерывая этот обмен застывшими взглядами, тоном, почему-то похожим на преувеличенную пародию на ритуал, - пойдем. Давайте все пойдем и будем при смешанном свете летних лун соревноваться на реке в честь королевы Двора Любви.

Он двинулся к двери не оглядываясь. Валери быстро последовал за ним. Блэз еще раз окинул взглядом таверну. На лице Арианы де Карензу теперь появилось странное выражение, оно впервые стало уязвимым. Люди начинали шевелиться, трясти головами, моргать, словно освободились от чар, напущенных колдуном. На верхней площадке задвигались ноги в черно-белых, бело-голубых, светло-желтых, светло-коричневых, красных с золотом, бледно - и темно-зеленых трико, в ярких цветах праздничного карнавала.

Он еще секунду наблюдал, думая о только что сказанных словах, его тревожила какая-то мысль, а затем он вышел в толпе за дверь на шумную улицу. По пути он прошел очень близко от аримондца Кузмана, ближе, чей было необходимо, по правде говоря. И при этом нарочно улыбнулся.

Валери ждал его у двери. Мужчина и женщина под масками ворона и лисы наткнулись на Блэза, неуверенной походкой проходя мимо и громко смеясь. Мужчина нес открытую бутылку вина, туника женщины была почти совсем расстегнута. При свете фонарей над входом в "Льенсенну" ее груди на мгновение оказались на виду. Впереди и позади раздавался смех, и звучала несмолкающая какофония трещоток в руках окружающих.

- Ничего подобного у вас в Горауте нет, по-моему, - по-приятельски сказал Валери, словно только что в таверне не произошло ничего примечательного. Блэз почувствовал, что ему нравится кузен Бертрана именно этой непринужденной невозмутимостью да и всеми прочими качествами. Прямо впереди них герцог шагал в окружении группы музыкантов, с ними была та женщина, которая для них пела; она все еще не сняла синего плаща Бертрана.

- Ничего подобного нет, - коротко ответил Блэз, но постарался, чтобы его голос не звучал слишком скептически. Что он должен был ответить Валери, что находит весь этот ночной вдохновленный богиней разврат унизительным и вульгарным, недостойным мужчины, стремящегося служить своей стране и своему богу?

- Я собирался сказать тебе, что есть два аримондца, - после паузы произнес Валери. Вокруг них стоял оглушительный шум. Мимо промчался юноша, вращающий трещотку в форме головы быка. Две хохочущие женщины опасно далеко высунулись из окна над головой, обмениваясь рискованными шуточками с прохожими на переполненной улице.

- Не сомневаюсь, - сухо ответил Блэз. - Почему не сказал?

Валери бросил на него быстрый взгляд.

- Мне показалось, что тебя это не интересует. - Он произнес это мягко, но Блэз почувствовал в этих словах особый оттенок. - Тебя почти ничто не интересовало. Иногда я спрашиваю себя, почему ты путешествуешь. Большинство людей покидает дом, чтобы лучше узнать большой мир. А тебе, кажется, это не интересно.

Опять удар локтем под ребра, но иного рода. Блэз чуть было не произнес это вслух, но через мгновение сказал только:

- Некоторые уезжают из дома, чтобы уехать из дома.

Через мгновение Валери кивнул. Он не стал углубляться в эту тему. Свернув направо, он зашагал вслед за Бертраном и трубадурами вверх по более темному переулку, ведущему прочь от моря.

- Насколько хорошо ты умеешь управляться с маленькими лодками на воде? - спросил он, помолчав.

- Сносно, - осторожно ответил Блэз. - А что именно нам предстоит делать?

- Это вопрос! - сказал Валери де Талаир, внезапно улыбнувшись. Он выглядел моложе и был очень похож на своего кузена, когда улыбался. - Ты действительно задал вопрос!

Почти против своей воли Блэз рассмеялся. Но быстро стал серьезным, сосредоточившись, когда Валери Талаирский начал объяснять. Затем, когда Валери закончил и они подошли к реке, и Блэз увидел что там происходит - людей, цепочки огоньков, подобных сверкающим звездам, спустившимся с неба, фонари и лица в окнах купеческих домов вдоль реки, канаты, переброшенные через реку для причаливания плотов, ожидающие маленькие лодочки и другие, плывущие по течению к невидимому морю (некоторые из них уже перевернулись, и рядом плыли люди), - он снова невольно рассмеялся, пораженный детской легкомысленностью всего этого.

- О Кораннос, - воскликнул он, ни к кому не обращаясь, - что это за страна!

Но к этому моменту они уже догнали остальных, трубадуров и жонглеров, среди толпы на речном берегу, и Бертран де Талаир оглянулся и посмотрел на них.

- Мы это знаем, - ровным голосом произнес он, перекрывая шум. - А ты?

Эта река, и море, и ночь были посвящены Риан, а день летнего солнцестояния был ее святым праздником, но еще карнавал был тем временем, когда мировой порядок переворачивается с ног на голову - иногда буквально, как при макании в воду или в каувасское золотое вино, грустно думала Лиссет. Богиню в эту ночь славили во всей Арбонне, среди смеха, шума и потоков вина, а также во тьме мощенных булыжником улиц или поросших травой лугов, или в постелях в домах, где только в эту единственную ночь в году двери на ночь не запирались.

Этот праздник отмечали также в Тавернеле, несчетное количество лет, состязанием лодок на реке, именно здесь, где Арбонна впадала в море после долгого путешествия на юг с гор Гораута.

Лиссет радовалась тому, что на ней плащ с капюшоном, который герцог Бертран забыл или не потрудился забрать. Она почти безуспешно пыталась вернуть то ощущение радостного предвкушения, которое привело ее в "Ленсьенну" в тот день. Карнавал еще продолжался, и она по-прежнему находилась среди друзей и даже - хотя еще не успела как следует осознать это - имела блистательный успех. Но атмосфера ненависти, как старой, так и новой, стала слишком гнетущей, и Лиссет никак не удавалось вернуть прежнее веселое настроение. Она посмотрела на угрюмую фигуру Уртэ де Мираваля и на скользкого аримондца рядом с ним и не смогла сдержать дрожь, даже кутаясь в плащ.