медной чернильницей на шее и гусиным пером за ухом.
надо -- и езжай себе с Богом, коли нужный человек.
вам от прецля, господа стражники, а не пять рейхсталеров.
полулокте от уха. Но ничего, Бог миловал. Фон Дорны везучие, это издавна
известно. Одна беда -- никогда не умели извлекать пользу из своей
удачливости. А виной тому проклятое чистоплюйство, да еще злосчастный
фамильный девиз, придуманный первым из рода, Тео-Крестоносцем, на беду
потомкам: Honor primum, alia deinde.
ацтекского золота, вызвал дерзкими речами гнев императора Карла -- остался и
без золота, и без головы. Двоюродный дед Ульрих-Красавчик достиг блестящего
положения, став фаворитом вдовствующей герцогини Альтен-Саксенской. И что
же? Влюбился в бесприданницу, покинул княжеский дворец и окончил свои дни в
бедности.
и лихость в этой фондорновской нерачительности к подаркам судьбы, но,
поголодав в походах и осадах, померзнув, поглотав дыму, он понемногу вошел в
разум, понял: честь хороша для тех, кто может ее себе позволить. А если все
твое состояние помещается в невеликой седельной сумке, то про honor лучше до
поры до времени забыть.
богатству, достигнув которых, можно будет и о чести вспомнить.
анжерского капуцина.
когда навечно уезжал из Теофельса. Раньше внутри лежала частица Древа
Истинного Креста Господня, да в прошлом году выпала в битве близ Шарлеруа,
потерялась.
доля при разделе отцовского имущества. Дележ был честный, согласно
завещанию. Клаусу достались замок, земля и долги; Марте и Грете -- по перине
и две подушки и по два платья; Фердинанду -- хороший конь с седлом; Андреасу
ничего, потому что слуге Божию земное достояние -- тлен; самому же младшему,
Корнелиусу -- будильник, военный трофей покойного батюшки,
валленштейновского солдата. Будильник был бронзовый, с хрустальным окошком и
золочеными цифрами, а мог ли звонить или давно сломался, того Корнелиус не
знал, потому что берег драгоценную вещь пуще глаза и механизм не заводил.
Никогда, даже в самую трудную пору, отцовское наследство в заклад не сдавал,
при игре на кон не ставил. У будильника был особенный смысл. Такая роскошная
безделица хорошо смотрелась бы лишь в богатом антураже, среди бронзовых
скульптур, мрамора и бархатных портьер, и цель карьеры Корнелиус определял
для себя так: найти будильнику подходящее обиталище и на том успокоиться.
Пока до цели было ох как далеко.
которому странствия будильника могли благополучно завершиться в не столь уж
отдаленном будущем. Прядь медно-рыжих волос, тщательно завернутая в
пергамент, сулила Корнелиусу барыши, которых не накопишь никаким жалованием,
да и у турков на шпагу вряд ли возьмешь. Перед отплытием в Ригу была у
мушкетерского капитана деловая беседа с торговцем Яном ван Хареном, что
поставляет в европейские столицы прекрасные рыжие волосы голландских женщин
для производства наимоднейших париков "Лаура". Ван Харен сказал, что рыжие
голландки жадны и привередливы, ломят за свои жидкие патлы бешеную цену,
пользуясь тем, что их, красноволосых, не столь уж много. А вот в Московии
женщин и девок с волосами того самого бесподобного оттенка без счету --
просто через одну, да и дорожиться они не станут. Расчет был прост и верен:
на капитанское жалованье покупать задешево у московиток их косы, с
купеческими караванами переправлять в Амстердам ван Харену, а тот будет
класть причитающееся вознаграждение в банк. Локон был выдан для образца,
чтоб не ошибиться в цвете, а на пергаменте торговец собственноручно вывел
оговоренную цену -- 1500 гульденов за возок. Это ж сколько за четыре года
денег наберется! И войны с турками не надо.
x x x
точь-в-точь, как в родном Теофельсе, и настроение у Корнелиуса сделалось
победительное. Для верности он проскакал еще с милю резвой рысью, хотя
предположить, что хмельной предводитель зеленых стражников станет за ним
гнаться, было трудно. Потом, когда каурая стала мотать башкой и разбрасывать
с морды хлопья пены, перешел на шаг. Надо было покормить лошадей, напоить,
да и самому неплохо пропустить стаканчик за удачное бытование в русских
землях.
нежилая -- то ли разоренная мором, то ли брошенная жителями. Серые, кривые
дома под гнилыми соломенными крышами, слепые оконца, часовенка со съехавшим
на сторону восьмиконечным крестом. Но над одной из лачуг, длинной и
окруженной забором, вился дымок, а в стороне от селения, на лугу паслось
стадо: три костлявые коровенки и с десяток грязных овец. Надо думать, это и
была Неворотынская.
оглядывался по сторонам. Такой нищеты он не видывал даже в Польше. Ни
курицы, ни плодового деревца, ни телеги. Даже собак, и тех нет. Удивило, что
из крыш не торчат печные трубы -- кажется, здесь топили по-черному, как у
самоедов на далеком Севере.
Она выскочила из щербатых ворот, когда вороному вздумалось опростаться на
ходу, покидала в подол мешковинной юбки дымящиеся яблоки (обнажились
землистого цвета тощие ноги) и, плюнув вслед иностранцу, засеменила обратно.
Съест, что ли? -- испугался Корнелиус, но потом успокоил себя: для
огородного удобрения или на растопку.
мертвый, не то пьяный, не то просто спал. Конь осторожно переступил через
него, кобыла обошла сторонкой.
Уставились на иноземца пустыми, немигающими глазенками. Один шмыгал носом,
второй сосал палец. Корнелиусу они показались совершеннейшими зверенышами,
хорошо хоть вели себя тихо -- подаяния не клянчили и камнями не кидались.
трубе и слюдяных оконцах (в прочих домах малюсенькие окна были затянуты
бычьими пузырями). У крыльца лежали еще двое недвижных мужиков, во дворе
стояло несколько повозок, на привязи топталось с полдюжины лошадей. То, что
надо: корчма или постоялый двор.
выглянул. Тогда крикнул: "Эй! Эгей!" -- до пяти раз. Все равно никого. Вышел
было на крыльцо человек в одних портках, с медным крестом на голой груди, но
не в помощь путнику. Постоял, покачался, да и ухнул по ступенькам головой
вниз. Из разбитого лба пропойцы натекла красная лужица.
какой-нибудь праздник.
кое-какой запасец). Каурая немного сбила левую заднюю, надо бы перековать.
Вороной был в порядке -- чудо, а не конь.
плечо. За вьюками надо будет поскорей прислать слугу, а то не дай Бог
утащат.
кислым, гнилым, тухлым. Шведский лейтенант сказал правду, пахло от
московитов не амброзией.
ними молчаливые -- нет, не молчаливые, а тихо переговаривающиеся --
бородатые оборванцы. Перед ними глиняные кружки либо квадратные штофы
толстого зеленого стекла, одни побольше, другие поменьше. Пьют часто,
запрокидывая голову рывком. Пальцами из мисок берут рубленую капусту. В
дальнем углу стойка, за ней дремлет кабатчик.
Возле самой двери, на полу, сидела на коленях девчонка, лет тринадцати, в
грязной рубашке, грызла подсолнечные семена, плевала на пол. Была она
конопатая, с намалеванными до ушей угольными бровями, с вычерненными сажей
ресницами, со свекольным румянцем во всю щеку. Но поразила Корнелиуса не эта
дикарская раскраска, а цвет непокрытых и нечесаных, до пупа волос. Он был
тот самый, медно-красный, настоящая "Лаура"! Встреча с Московией начиналась
добрым предзнаменованием.
Никаких сомнений. Если отправлять в Амстердам, скажем, по три, нет, по
четыре возка в год, до за четыре года это получится... двадцать четыре
тысячи гульденов! Дай срок, мой прекрасный будильник, скоро ты обретешь
достойное тебя жилище.
отдернула, плевать шелуху не перестала. Покупать у нее волосы сейчас,
конечно, смысла не имело -- похоже, в Москве недостатка в рыжих не будет..
Но прицениться все же стоило, чтобы прикинуть, во сколько станет возок.
одно из десятка необходимых слов, выученных по дороге:
Посняков Андрей
Русанов Владислав
Роллинс Джеймс
Шилова Юлия
Конан-Дойль Артур
Афанасьев Роман