Тут-то Владимир Львович над ним и покуражился. Поставил на самый барьер, в
десяти шагах, и долго дуло наводил. Секунданты уж думали, пожалеет
мальчишку, попугает да в воздух выстрелит. Но Бубенцов рассудил по-своему.
чресла прикрывал. Колени подгибаются, по лицу холодный пот стекает. Только
голова все дергается - то на черную дырку бубенцовского дула, то вбок, на
раненого брата. Вот Владимир Львович и подгадал момент, когда юноша был
профилем повернут - снес ему тяжелой пулей подбородок вчистую.
потомства отныне быть не могло, а за младшего кто ж теперь пойдет, когда у
него лицо снизу фуляром прикрыто, слюна в отстойник стекает, да и говорит
так невнятно, что без привычки не разберешь.
наказание - десять лет крепости. Там бы и гнить ему в каменном мешке, но
чем-то этот жестокий мститель заинтересовал самого Константина Петровича. Не
один, не два и не десять, а много больше раз навешал обер-прокурор узника в
каземате, вел с ним тихие, проникновенные беседы о человеческой душе, об
истинном смысле православия и о крестном пути России. И такое эти разговоры
возымели на Владимира Львовича воздействие, что увидел он свою грешную жизнь
совсем в ином свете и устрашился. Говорили, что через это прозрение открылся
ему дар слезный, и нередко бывало, что они вдвоем с Константином Петровичем
вовсе ни о чем не говорили, а просто плакали и молились. Стал арестант
склоняться к тому, чтобы постриг принять, а затем, по всей вероятности, и
схиму, но Константин Петрович не позволил. Сказал, рано вам еще, недостойны
вы служить Властителю Небесному, пока не искупили своей вины перед
властителем земным. Мол, послужите-ка сначала на службе невидной, скромной,
нестяжательной, поучитесь смирению и благочестию. Бубенцов был согласен и на
это, лишь бы угодить своему наставнику. И что же - выпросил обер-прокурор у
государя высочайшее помилование для осужденного и взял его к себе в
ведомство доверенным чиновником.
кого облагодетельствовали сами и кто, по вечному нашему заблуждению, якобы
должен испытывать к нам беспредельную признательность. Очевидно, именно
поэтому Константин Петрович полюбил спасенного им грешника всей душой и стал
возлагать на него немалые надежды, тем более что Бубенцов, по всеобщему
признанию, выказал себя работником талантливым и неутомимым. Рассказывают,
что он и в самом деле совершенно преобразился, с бретерством покончил
полностью, да и с женским полом стал вести себя не в пример осмотрительней.
С первой ответственной миссией - искоренением скопчества в одной из северных
губерний - Владимир Львович справился так решительно и энергично, что
заслужил наивысшую похвалу от своего благодетеля и, более того, был удостоен
высочайшей аудиенции. Разумеется, на всякого любимца Фортуны сыщутся и злые
языки. Про нового обер-прокурорского фаворита говорили, что он озабочен не
столько великим будущим России, сколько своим собственным в этой будущей
России будущим, но, в конце концов, разве не приложим сей упрек ко всем
государственным мужам, за очень редким исключением?
сонное заволжское царство, чтобы произвести в нем переворот и смятение. А
метода, к которой прибег Владимир Львович для достижения своих пока еще не
вполне ясных целей, была настолько оригинальна, что заслуживает подробного
описания.
x x x
с губернатора, как того требовали учтивость и официальный характер поездки.
сведения, ожидал увидеть неофита, этакого Матфея-мытаря, самую опасную
разновидность вероблюстительского племени, и потому заранее настроился на
крайнюю осторожность. Зато Людмила Платоновна, чью фантазию потрясло не
столько духовное возрождение сего Кудеяра, сколько его былые прегрешения,
была настроена решительно и непримиримо, хоть внутренне немножко и замирала
сердцем. Губернаторше рисовалось, как в ее уютной гостиной объявится
инфернальный красавец, погубитель невинных дев, волк в овечьей шкуре, и
приготовилась, с одной стороны, не поддаться его сатанинским чарам, а с
другой, с самого начала поставить супостата на место, ибо Заволжск - это ему
не развратный Санкт-Петербург, где женщины легкодоступны и безнравственны.
провинциальном безрыбье, любой мужчина, хоть бы и не слишком авантажной
наружности, имел бы все шансы показаться если не писаным красавцем, то по
крайней мере "интересным типажем".
В гостиную с поклоном вошел субтильный, если не сказать тщедушный, господин
на вид лет тридцати, до чрезвычайности подвижный в суставах ("вихлястый" -
определила Людмила Платоновна, любившая формулировки емкие и простые).
Впрочем, справедливости ради признала она, визитер был отлично сложен, а во
всей его узкой фигуре ощущалась упругая гибкость рапирного клинка, но это
делало Владимира Львовича невыигрышно похожим на местного франтика мсье
Дюдеваля, учителя танцев из Заволжского пансиона благородных девиц. И лицом
Бубенцов оказался не красавец: черты острые, хищноватые, нос клювом, светлые
немигающие глаза чем-то напоминают совиные. Некоторую привлекательность этой
физиономии, пожалуй, придавали только брови вразлет и пушистые ресницы.
Людмила Платоновна предположила, что ими-то он своих несчастных жертв и
соблазнял. Однако для того, чтобы понравиться хозяйке губернаторского
особняка, требовались достоинства посущественней, что она и дала ему понять,
не дав руки для поцелуя.
Голос у него оказался негромкий, ленивый, с небрежным растягиванием гласных.
По лицу вяло гуляла скучливо-любезная улыбка.
Львовича получше, стало ясно, что такова была его обычная манера при первой
беседе с незнакомыми людьми, если только он не поставил себе цели произвести
на собеседника некое особенное, нужное ему впечатление. Тем сильнее был
эффект внезапных метаморфоз, когда вялость и пустословие сменялись напором и
неожиданными touche {укол в фехтовании (фр.).} - этим приемом Бубенцов
владел в совершенстве.
поездки никакого отношения не имевших: об утомительности дороги, о последних
модах, о преимуществах английских лошадей перед арабскими. Антон Антонович
слушал внимательно, поддакивал и прикидывал, насколько опасен сей болтун.
Сам при этом изображал благонамеренную туповатость, что, заметим, у него
замечательно получалось. Вывод у барона получился неутешительный: кажется,
опасен, и даже весьма.
сидела с суровым видом, неприязненно разглядывала удивительно маленькие,
изящные руки опасного чиновника, поигрывавшие кружевным веером (вечер
выдался душный), и думала - тоже граф Нулин выискался.
губернатора смотреть почти перестал, а говорил, обращаясь исключительно к
губернаторше. Создавалось впечатление, что ему доставляет удовольствие
раздражать Людмилу Платоновну скучающим, снисходительным взглядом из-под
своих превосходных ресниц. От этого возмутительного разглядывания она
чувствовала себя очень неуютно, будто вышла к гостю не вполне одетой.
секретарь, и барон, извинившись, отошел к столу подписать какую-то важную
бумагу (собственно, даже известно какую - об освобождении книжной торговли
от акцизных сборов). Тут Бубенцов все так же лениво, не меняя тона и
выражения лица, спросил:
увлекаетесь? Будто бы прямо рук не покладаете? Похвально, похвально...
сухо и даже язвительно ответила:
положения?
глаз воззрился Людмиле Платоновне прямо в душу, второй же, наоборот,
прищурился и стал почти не виден.
вообще не знаете, что такое любовь.
не прислышалось ли, потому что странные слова были произнесены безо всякого
выражения. Тут и Антон Антонович вернулся, так что момент для отпора в любом
случае был упущен.
губернаторша смотрела на него уже по-другому - то ли с испугом, то ли с
неким ожиданием.
почему-то поцелую не противилась), инспектор шепнул:
воспользовался тем, что губернатор в этот момент самозабвенно, до челюстного
хруста зевал, деликатно прикрыв рот сухой ладонью, и потому слышать
нахальных слов не мог.
Антоновича, удивлению, с того дня Людмила Платоновна стала отличать
петербуржца - можно сказать, взяла под свое покровительство. Он повадился
часто бывать на ее половине и входил запросто, без доклада. И тогда по
губернаторскому дому разносились звуки рояля, пение в два голоса и веселый
смех. Антон Антонович сначала пытался участвовать в веселье, однако очень
мучился явной своей излишностью, удалялся якобы для неотложных дел и потом
мучился еще больше в тиши кабинета, ломая белые сухие пальцы. Были и выезды