значит, это уже произошло? Он вошел сюда почти арестантом, а выйдет
народным комиссаром? Но ведь... Неужели Сталина не поспешили осведомить?
Неужели ему неизвестно? Придвинув один из лежавших на столе блокнотов,
Онисимов разборчиво своим каллиграфическим почерком вывел "Товарищ Сталин.
Мой брат Иван Назаров арестован как..."
собственной рукой клеймить Ваню, своего младшего брата от второго
замужества матери, брата, которого давным-давно он, юный Саша, увлек за
собою, втянул в партию, а ныне, полгода назад, взятого в тюрьму прямо с
вокзала, когда Ваня, секретарь обкома, приехал по вызову в Москву.
заскользило: "...арестован как враг народа. Считаю нужным сообщить об этом
Вам". Подписавшись, аккуратно промокнув непросохшие чернила, он еще минуту
выждал.
Онисимов встал и передал Сталину бумагу. Тот недовольно покосился,
развернул, прочел записку.
7
диване. На столе раскрыта тетрадь с записями о Северной Европе. В комнате
тепло, не дует от Окна, скрытого под складками длинной плотной занавеси.
Но желтоватые, словно неживые ступни коченеют, - уже несколько лет он
вынужден их кутать. Вот и теперь Александр Леонтьевич тянется за тяжелым
ворсистым пледом, свернутым возле диванного валика, и укрывает, обертывает
шерстью больные ступни.
этот ящик, достает переплетенную в искусственную кожу папку, быть может,
впервые замечает, как потускнели чернила, но все же ясна каждая буковка,
выписанная тонкими пальцами Александра Леонтьевича. "Товарищ Сталин Мой
брат Иван Назаров". Наискось листа размашисто брошены несколько строк.
Почерк и подпись известны по множеству факсимиле. "Тов. Онисимов. Числил
Вас и числю среди своих друзей. Верил Вам и верю. А о Назарове не
вспоминайте, Бог с ним. И.Сталин".
запальчивая, пленявшая обаянием непосредственности южанка Лиза. Оба
реабилитированы посмертно. Где затерялись их могилы, неизвестно и поныне.
Темные, будто сочные вишни, Лизины глаза сейчас видится Онисимову
настороженными, внезапно потерявшими блеск, словно в предчувствии
неотвратимого близ кого несчастья - таким был ее взгляд, когда она и Ваня
в конце тридцать седьмого последний раз сидели у него, Онисимова, вот
здесь, в этом прокуренном кабинете. Нет, тогда Онисимов еще не курил. Так
и придется уехать в чужие края, ничего толком не узнав о брате, не имея
даже его фотографии. Теперь Онисимову жаль, что он уничтожил даже детскую
- на той карточке Ване, уставившемуся в объектив, было не более десяти.
Онисимова. Или талисманам, как однажды скорее всерьез, нежели в шутку,
сказала жена Александра Леонтьевича. Свято хранимый листок, которого
коснулось твердое перо Сталина, столь много значил в судьбе Онисимова, что
даже Берия, от улыбки которого по-прежнему становилось холодно, уже не был
властен над его участью.
скромно окантованный снимок, единственный в его кабинете. Губы под
жесткими усами Сталина спокойно сомкнуты, а Серго улыбается, он счастлив,
полон жизни, явственно обозначилась ямка на его подбородке, задорно
распушились острые усы. Да, были времена, когда, лишь завидя Сталина или
хотя бы разговаривая с ним по телефону, Серго светлел лицом, озарялся
влюбленной улыбкой. Александр Леонтьевич это мог бы засвидетельствовать. А
в конце своей жизни Серго, вдруг, словно потерявший неизменную раскрытость
души, но и не умевший носить маску, притворяться, уже по-иному - многие,
кто с ним общался, начали это подмечать, - по иному относился к Сталину,
неохотно и невесело ему звонил. Александр Леонтьевич и не подозревал, что
Серго пустил себе пулю в сердце. Это была одна из самых тщательно
скрываемых тайн, пока на Двадцатом съезде...
непроницаемый невозмутимый, каким его привыкли видеть. Необычайная
впечатлительность сочеталась в нем с необычайной скрытостью душевных
борений. Однако в ту минуту, когда он услышал, что Серго сам покончил с
собой, вдруг будто кто-то защекотал веки Онисимова. Он ощутил: по щекам
поползли слезы Пораженный - ведь ему с детских лет не случалось плакать, -
он не сразу вытащил платок, несколько капель скатились со щек. Давний
товарищ, сидевший рядом, взглянул на Александра Леонтьевича. Взглянул и
едва поверил железный Онисимов, этот человек машина, знает слезы.
8
смотрел на потерявший силу талисман.
раз виделся, разговаривал с ним. И тогда же в доме Орджоникидзе он
встретился с тем, кто снят возле Серго вот на этой старой фотографии под
стеклом, с тем, кто впоследствии написал эти разборчивые строки: "Тов.
Онисимов. Верил Вам и верю".
Онисимов не знал колебаний в борьбе со всяческими оппозициями? Или из-за
деловых качеств Онисимова, действительно недюжинных?
участь Онисимова.
в феврале тридцать седьмого, только что вернулся из поездки на заводы. По
телефону он доложил Серго о возвращении. Серго сказал.
подчиненными. Пунктуальный Онисимов прибыл минута в минуту. Серго встретил
его в коридоре, крепко пожал пухловатой пятерней небольшую руку Онисимова.
И через заставленный книжными шкафами кабинет, пожалуй, несколько нежилой,
- подарки, которыми дорожил Серго, плашки первого чугуна Магнитки и
Кузнецка, первой меди Балхаша, шлифы возведенных заводов заполнили чуть ли
не всю площадь обширного, крытого черным лаком стола, - повел Александра
Леонтьевича в свой уютный малый кабинет. Оба сели на диван.
давным-давно в армии, когда начальник политотдела дивизии Онисимов казался
совсем мальчиком, да и Орджоникидзе, член Реввоенсовета Кавказского
фронта, не знавал еще ни седины, ни грузноватости.
принесла чай и печенье. Она не вмешалась в разговор, лишь поздоровалась с
гостем, но Онисимов поймал ее заботливый, чуть обеспокоенный взгляд,
брошенный на мужа.
глазами наметились отеки, возможно, после сердечного припадка,
случившегося недавно ночью в наркомате, - Онисимов об этом уже слышал, -
но сами глаза не потеряли блеска, искрились и вниманием к тому, о чем
рассказывал Онисимов, и трогающей ласковостью.
последние вопросы, что Онисимов слышал от него, память неумолимо
восстанавливала, - он и тогда живо спросил об одном инженере, ровеснике и
бывшем сокурснике Александра Леонтьевича.
инструкцию. У немцев за такие дела бьют по карману, плати штраф.
Зинаиды Гавриловны. И еще чей-то...
прислушиваясь к голосам за дверью. Но вот Серго заговорил громко,
возбужденно. Его собеседник отвечал спокойно, даже, пожалуй, с нарочитой
медлительностью. Неужели Сталин? Разговор шел на грузинском языке.
Онисимов ни слова не знал по-грузински и, к счастью, не мог оказаться в
роли подслушивающего. Но все же надо было немедленно уйти, разговор за
стеной становился как будто все более накаленным. Как уйти? Выход отсюда
лишь через большой кабинет. Александр Леонтьевич встал, шагнул через
порог.
багровым, с нездоровой просинью румянцем. Он потрясал обеими руками, в
чем-то убеждая и упрекая Сталина. А тот в неизменном костюме солдата
стоял, сложив на животе руки.